нашего несчастья в фундаментально демоническом мире. Кажется, мы притворяемся, что в мире нет ужаса и зла, а есть только наши родители. В отрицательном переносе мы также видим попытку установления автоматического контроля над нашей судьбой.
Неудивительно, что для Фрейда перенос был «универсальным феноменом человеческого разума», который «доминирует над отношением любого человека к своему окружению»43. Ференци говорил о «невротической страсти к переносу», о «невротиках, жаждущих стимула аффекта»44. Нам нужно говорить не только о невротиках, но и о голоде и страсти каждого к локализованному стимулу, который занимает место всего мира. Лучше сказать, что перенос доказывает невротическую природу каждого из нас, так как это универсальное искажение реальности путем ее искусственной фиксации.
Из этого, конечно же, следует, что чем меньше у эго человека силы и чем больше страха, тем сильнее перенос. Это объясняет особую напряженность переноса у шизофреников: полную концентрацию ужаса и чуда в одном человеке, и смиренное поклонение ему неким полубессознательным гипнотическим способом. Стоит только услышать его голос или прикоснуться к его одежде или получить возможность целовать и лизать его ноги – и ты уже на небесах. Это совершенно логичная судьба для совершенно беспомощного человека: чем больше вы боитесь смерти и чем больше внутри вас пустоты, тем больше вы населяете свой мир всемогущими фигурами отца и сверхмагическими помощниками45. Шизофренический перенос помогает нам понять, как естественным образом мы остаемся привязанными к объекту даже в «нормальном» переносе: все силы для исцеления недугов жизни и болезней мира присутствуют в объекте переноса. Как мы можем не быть им очарованными?
Помните, мы говорили, что перенос не доказывает «эротизм», как ранее думал Фрейд, но на самом деле существует определенная «правдивость» в отношении ужаса человеческого состояния. Крайняя степень шизофренического переноса помогает нам понять это утверждение. В конце концов, одна из причин того, что мир шизофреника настолько ужасен, состоит в том, что он видит его без подавления эмоций. И поэтому объект переноса он так же видит во всем его благоговении и великолепии – об этом мы говорили ранее. Человеческое лицо – это действительно чудо; оно, конечно же, парализует своим великолепием, если принимать всю фантастичность его возникновения. Но обычно мы подавляем его чудодейственность, чтобы иметь возможность действовать беспристрастно и использовать лица и тела для своих собственных повседневных нужд. Можно вспомнить, как в детстве мы сталкивались с людьми, с которыми мы не смели заговорить или даже взглянуть. Вряд ли мы можем перенести такое поведение во взрослую жизнь, не нанеся себе серьезного вреда. Но теперь мы можем также отметить, что этот страх смотреть в лицо объекту переноса вовсе не обязательно означает того, что сказал на эту тему Фрейд: страх перед пугающим первобытным отцом. Это, скорее, страх перед реальностью, перед интенсивным сосредоточением природного чуда и силы; страх быть подавленным вселенное и ее истиной в том виде, в каком она существует, поскольку вся эта истина сфокусирована в одном человеческом лице. Но Фрейд прав в отношении тиранических отцов: чем страшнее объект, тем сильнее перенос; чем больше могущественный объект воплощает в себе природную силу мира, тем более ужасающим он может быть в реальности – безо всякого воображения с нашей стороны.
Перенос как страх смерти
Если страх жизни является одним из аспектов переноса, его сопутствующий страх всегда рядом. По мере того, как взрослеющий ребенок осознает факт смерти, у него появляется двойная причина искать укрытия у объекта переноса. Комплекс кастрации делает тело объектом ужаса, и теперь это объект переноса, который несет вес отодвинутого на второй план концепта causa sui. Ребенок использует объект переноса, чтобы обеспечить собственное бессмертие. Что может быть естественнее? Я не могу удержаться и не привести цитату Горького о Толстом, потому что она так хорошо подводит итог данному аспекту переноса: «Я не обездолен на этой земли, пока живет этот старик»[94].46 Причина – глубина эмоций Горького. Это не просто желание или утешительная мысль: это больше похоже на движущую веру в то, что тайна и основательность объекта переноса предоставят одно убежище на всю жизнь.
Такое использование объекта переноса объясняет побуждение к обожествлению другого человека, постоянное возведение избранных людей на пьедесталы, присвоение им дополнительных способностей: чем больше их силы, тем больше переходит на нас. Мы участвуем в их бессмертии, и поэтому мы создаем бессмертных 47. Как образно выразился Харрингтон: «Я произвожу более глубокое впечатление на космос, потому что знаком со знаменитостью. Когда ковчег отправится в плаванье, я буду на нем»48. Как выразился Ранк, человек всегда жаждет поиска источников собственного бессмертия. Группам это тоже необходимо, что объясняет постоянную нехватку героев:
Каждая группа, малая или большая, имеет «индивидуальный» импульс для достижения бессмертия, который проявляется в создании и заботе о национальных, религиозных и художественных героях… человек прокладывает путь для этого коллективного импульса к вечности…49
Этот аспект групповой психологии может дать объяснение тому, что поражает наше воображение: разве не удивляет фантастическое проявление скорби со стороны целых народов, когда умирает один из их лидеров? Неконтролируемое эмоциональное излияние, ошеломленные массы, проводящие на городских площадях иногда целые дни, истерично рыдающие взрослые люди, людское море, затаптывающее друг друга, на пути к гробу или погребальному костру – какой смысл в таком массовом и невротическом «водевиля отчаяния»?50 Есть только одно объяснение: это состояние глубокого шока от потери оплота против смерти. На некотором грубом уровне личности люди понимают: «Наш локус власти над жизнью и смертью может сам умереть, потому и наше бессмертие под вопросом». Все слезы и разрывающая на части боль, – это, в конце концов, относится к самому себе, не к смерти великого человека, а к неизбежности собственной кончины. Сразу же люди начинают переименовывать городские улицы, площади, аэропорты в честь умершего: объявление, что он будет увековечен в обществе, несмотря на физическую смерть. Сравните траур американцев по Кеннеди, французов по де Голлю и особенно египтян по Насеру. В последнем случае излияние чувств было более примитивным и стихийным: немедленно раздался клич к возобновлению войны с Израилем. Как мы выяснили, только козлы отпущения могут облегчить другому страха смерти: «Мне угрожает смерть – давайте же убивать сами». В случае кончины бессмертной фигуры стремление найти козла отпущения должно быть особенно сильным. Вместе с этим, как показал Фрейд, растет и склонность к панике51. Когда лидер умирает, механизм, который человек создал для отрицания ужаса мира, мгновенно выходит из строя; что же более естественно, чем
