— Мы никогда к этому не стремимся, — сказала мисс Оливер. — Я полагаю, что именно поэтому нам не дано выбирать самим способы и методы собственного развития. Как бы мы ни ценили то, что принесли нам уроки жизни, мы не хотим продолжения этой мучительной учебы. Ну, что ж, будем надеяться на лучшее, как говорит Сюзан. Дела на фронте, действительно, идут теперь хорошо, и, если Румыния присоединится к Антанте, конец войны может наступить так неожиданно, что мы все будем изумлены.
Румыния, в самом деле, вступила в войну на стороне Антанты, и Сюзан одобрительно заметила, что румынские король и королева — самая красивая королевская чета, какую она только видела на снимках. Так прошло лето. В начале сентября пришло сообщение о том, что канадские подразделения переведены на участок фронта близ Соммы. Тревога домашних становилась все сильнее. Впервые с начала войны миссис Блайт немного пала духом, и, по мере того как проходили дни томительной неопределенности и ожидания, доктор все серьезнее смотрел на нее и часто налагал запрет на исполнение тех или иных заданий Красного Креста.
— О, позволь мне работать… позволь мне работать, Гилберт, — взволнованно умоляла она. — Пока я занята работой, я меньше думаю. Когда я ничем не занята, я воображаю самое ужасное… отдых для меня просто пытка. Оба мои мальчика на ужасном фронте на Сомме… а Ширли день и ночь изучает книги по авиации и ничего не говорит. Но я вижу все больше решимости в его глазах. Нет, я не могу отдыхать… не требуй этого от меня, Гилберт.
Но доктор был неумолим.
— Я не могу позволить тебе убивать себя работой, девочка Аня, — сказал он. — Я хочу, чтобы, когда наши мальчики вернутся домой, их встретила бодрая и здоровая мать. Да ты стала совсем прозрачной! Так не годится… спроси у Сюзан, она подтвердит.
— Подумать только! Ты и Сюзан объединились против меня! — беспомощно сказала Аня.
А вскоре пришла великолепная новость: канадцы взяли Курселет и Мартенпюиш, захватив множество пленных и военной техники. Сюзан подняла флаг и сказала, что теперь Хейг, очевидно, понял, каких солдат выбирать для трудной работы. Остальные домашние не осмеливались ликовать. Кто знает, какую цену пришлось заплатить за эту победу?
В то утро Рилла проснулась, когда рассвет еще только занимался, и, полусонная, с тяжелыми веками, подошла к окну, чтобы выглянуть в сад. В час рассвета мир выглядит таким, каким мы не видим его ни в какое другое время суток. Воздух был холодным от росы, а сад, кленовая роща и Долина Радуг казались полными тайны и чудес. На западе, за холмом, воды гавани были золотистыми на глубоких местах и серебристо-розовыми на мелководье. Ветра не было, и Рилла отчетливо услышала доносившийся со стороны станции заунывный собачий вой. Неужели это Понедельник воет? А если это он, то почему он так воет? Рилла содрогнулась; в этом звуке было что-то зловещее и скорбное. Она вспомнила, как однажды, когда они возвращались домой после наступления темноты и услышали вой собаки, мисс Оливер сказала: «Собака так плачет, когда мимо пролетает Ангел Смерти». Рилла вслушивалась в вой с холодеющим от страха сердцем. Выл Понедельник… она была в этом уверена. По ком этот его плач? Чьей душе шлет он это полное тоски приветствие и прощальный стон?
Рилла вернулась в постель, но заснуть не смогла. Весь день она наблюдала и ждала в ужасе, о котором никому не говорила. Она сходила на станцию взглянуть на Понедельника, и начальник станции сказал: «Этот ваш пес выл с полуночи и до рассвета — прямо ужас какой-то! Не знаю, какая его муха укусила. Я один раз встал, вышел и позвал его, но он даже внимания на меня не обратил. Сидел совсем один под луной там, в конце платформы, и каждые несколько минут задирал морду, бедняга, и завывал так, словно сердце у него разрывалось. Он никогда раньше так не выл… всегда спал себе тихонько в своей конуре от поезда до поезда. Но вчера ночью явно у него было что-то на уме».
Понедельник лежал в своей конуре. Он помахал хвостом и лизнул руку Риллы, но не притронулся к еде, которую она принесла ему.
— Боюсь, он заболел, — с тревогой сказала она.
Ей ужасно не хотелось уходить и оставлять его одного. Но в тот день не пришло никаких плохих вестей… и на следующий тоже… и на следующий. Страхи Риллы улетучились. Понедельник больше не выл и продолжал неизменно встречать все поезда. Прошло пять дней, и все в Инглсайде уже начали чувствовать, что можно снова приободриться. Рилла носилась по кухне, помогая Сюзан готовить завтрак и пела так звонко и весело, что кузина София в доме по другую сторону дороги услышала ее и ворчливо сказала, обращаясь к жене Альберта:
— «Кто поет до завтрака, заплачет перед сном» — я много раз слышала эту пословицу.
Но Рилла Блайт не пролила слез в тот день. Когда отец, с посеревшим, постаревшим, искаженным лицом, пришел к ней в тот день и сказал, что Уолтер погиб в битве за Курселет, она жалким маленьким комочком упала без чувств в его объятия. И еще много часов провела она в этом милосердном обмороке, не возвращаясь к мучительной боли реальности.
Глава 23
«А теперь доброй ночи»
Яростное пламя страдания догорело, и его серый пепел покрыл весь мир. Рилла, с ее юным организмом, физически оправилась от удара скорее, чем мать. Миссис Блайт на несколько недель слегла в постель, заболев от потрясения и горя. Рилла нашла возможным продолжать жить, так как с жизнью нельзя было не считаться. По-прежнему оставалась работа, которую надо было выполнять, так как Сюзан не могла одна справиться с хозяйством. Ради матери в дневные часы Рилле приходилось надевать на себя, как платье, спокойствие и стойкость; но из ночи в ночь она лежала в постели, заливаясь горькими, мятежными слезами юности, пока не были выплаканы последние из них и их место не заняла небольшая, но упорная боль, которой предстояло оставаться в ее сердце до самой смерти.
В эти дни она старалась держаться поближе к мисс Оливер, которая понимала, что необходимо сказать, а о чем следует промолчать. Таких людей было очень мало. Добрые, исполненные самых благих намерений посетители и утешители доставляли Рилле немало ужасных минут.
— Со временем ты оправишься от горя, — бодро сказала миссис Риз.
У миссис Риз были три крепких, рослых сына, и ни один из них не пошел на фронт.
— Это такое благо, что Господь забрал Уолтера, а не Джема, — подхватила мисс Сара Клоу. — Ведь Уолтер был воцерковлен, а Джем нет. Я много раз говорила мистеру Мередиту, что он должен серьезно поговорить об этом с Джемом, прежде чем тот уйдет на войну.
— Бедный, бедный Уолтер, — вздохнула миссис Риз.
— Нечего являться сюда, чтобы называть его бедным Уолтером, — раздраженно заявила Сюзан, появляясь на пороге кухни, к большому облегчению Риллы, которая чувствовала, что в эту минуту уже не в силах выносить подобные разговоры. — Он не был бедным. Он был богаче любого из вас. Это вы, оставшиеся дома и не отпустившие на фронт ваших сыновей, бедные… бедные, жалкие, убогие и мелкие… отвратительно бедные, и ваши сыновья такие же, со всеми их процветающими фермами и тучным скотом, и душами, что не больше чем у блохи… а то и меньше.
— Я пришла сюда утешать страдающих, а не выслушивать оскорбления, — сказала миссис Риз, уходя, и никто не пожалел об ее уходе.
Тут воодушевление покинуло верную Сюзан, и она удалилась в кухню, где опустила на стол свою старую голову и горько заплакала. Потом она взялась за работу и выгладила маленькие штанишки Джимса, за что Рилла мягко принялась укорять ее, когда сама вошла в кухню, чтобы заняться этим делом.
— Я не допущу, чтобы ты уморила себя непосильной работой ради какого-то солдатского младенца, — упрямо возразила Сюзан.
— Ох, Сюзан, да я хотела бы работать все время! — воскликнула бедная Рилла. — И хотела бы, чтобы мне не приходилось даже ложиться спать. Это чудовищно — засыпать и забывать на время о своем горе, а потом просыпаться на следующее утро и чувствовать, как оно снова наваливается на меня всей своей тяжестью. Неужели люди как-то привыкают к такой боли, Сюзан? Ох, Сюзан, я не могу забыть того, что сказала миссис Риз. Неужели Уолтер долго мучился… он всегда так плохо переносил боль. Сюзан, если бы я только знала, что он не страдал так ужасно, я думаю, что могла бы немного собраться с силами и воспрянуть духом.
К счастью, Рилле удалось узнать о последних минутах жизни Уолтера. Пришло письмо от офицера, командира Уолтера. В нем говорилось, что Уолтер был насмерть сражен немецкой пулей во время атаки на Курселет. В тот же день Рилла получила и последнее письмо самого Уолтера.
Она унесла его, нераспечатанное, в Долину Радуг и там прочитала, на том самом месте, где в последний раз говорила с Уолтером перед его отъездом. Очень странно читать письмо от того, кого уже нет в живых… горько и сладко, больно и утешительно. В первый раз с тех пор, как на нее обрушилось это горе, к Рилле пришло — вместо прежней робкой надежды и веры — ощущение того, что Уолтер, с его замечательным талантом и высокими идеалами, по-прежнему живет, сохраняя тот же талант и те же идеалы. Их невозможно стереть с лица земли… они не могут потускнеть. Ту личность, что так ярко выразила себя в этом последнем письме, написанном накануне битвы за Курселет, было не уничтожить одной немецкой пулей. Эта личность должна была продолжать жить, пусть даже земная связь со всем земным разорвалась.
