Да, у нас была сера. Чтобы найти ее, Сюзан спустилась в кухню вместе с Мэри, а я тем временем держала на руках Джимса. У меня не было никакой надежды — ни малейшей. Мэри Ванс могла хвастаться сколько угодно… она всегда хвасталась… но я не верила, будто какое-то бабушкино средство может спасти Джимса. Вскоре Мэри вернулась. Она повязала себе на лицо кусок толстой фланели, закрыв рот и нос, а в руках у нее была старая жестянка, в которой Сюзан обычно держит стружки. В жестянку до половины были насыпаны горящие угли.
— Вот погляди, что я сейчас буду делать, — сказала она хвастливо. — Я делаю это первый раз в жизни, но тут раздумывать некогда — ребенок умирает.
Она высыпала ложку серы на угли, а затем схватила Джимса, перевернула его лицом вниз и поднесла прямо к этому удушающему, застилающему глаза дыму. Не знаю, почему я не подскочила и не вырвала его у нее из рук. Сюзан говорит, это потому, что так было предопределено, и я думаю, она права, так как мне тогда действительно показалось, будто я не в силах двинуться с места. Сама Сюзан, словно остолбенев, следила с порога за действиями Мэри. Джимс извивался в больших, крепких, умелых руках Мэри… о да, она умелая, это правда… он задыхался и хрипел… задыхался и хрипел… и у меня было такое чувство, будто его хотят замучить до смерти… а потом, внезапно, спустя несколько минут, показавшихся мне часом, он откашлял пленку, которая убивала его. Мэри перевернула его и положила на спину в кроватку. Он был белый, как мрамор, из темных глаз лились слезы… но лицо уже не было прежнего ужасного синевато-багрового цвета, и он дышал довольно свободно.
— Отличная штука, а? — сказала Мэри весело. — Я понятия не имела, как это подействует, но просто рискнула. Я ему еще пару раз за ночь дам глотнуть дымка, просто чтобы убить всех микробов, но вы видите, что с ним уже почти все в порядке.
Джимс сразу заснул; это был настоящий сон, а не кома, как я сначала опасалась. Мэри дала ему «глотнуть дымка», как она это назвала, еще два раза за ночь, а когда настал день, горло у него было совершенно чистое и температура почти нормальная. Когда я убедилась в этом, я обернулась и посмотрела на Мэри Ванс. Она сидела на кушетке, читая наставления Сюзан о чем-то, в чем Сюзан, должно быть, разбиралась в сорок раз лучше Мэри. Но мне было все равно, как часто она читает такие наставления и как часто хвастается. Она имела полное право хвастаться: у нее хватило духу сделать то, на что я никогда не решилась бы, и она спасла Джимса от ужасной смерти. Больше не имело значения, что когда-то она гналась за мной по Глену с сушеной треской; не имело значения, что она оставила прозаический слой гусиного жира на моей романтической мечте в ночь танцев на маяке; не имело значения, что она считает себя самой знающей особой на свете и всегда это подчеркивает… я знала, что больше никогда не буду испытывать неприязни к Мэри Ванс. Я подошла к ней и поцеловала ее.
— Что такое? — удивилась она.
— Ничего… просто я так тебе благодарна, Мэри.
— Что ж, я думаю, тебе есть за что быть благодарной, это факт. Ребенок умер бы у вас двоих на руках, если бы я случайно к вам не зашла, — сказала Мэри, буквально сияя самодовольством.
Она приготовила нам с Сюзан великолепный завтрак и заставила его съесть, и потом «командовала нами не на жизнь, а на смерть», как выразилась Сюзан, целых два дня, пока дороги не расчистили и она не смогла отправиться домой. Джимс к тому времени почти совсем поправился, и домой вернулся папа. Он выслушал наш рассказ, не перебивая. Папа, как правило, довольно пренебрежительно отзывается о том, что называет «старушечьими средствами». Он немного посмеялся и сказал: «После этого случая, Мэри Ванс, вероятно, рассчитывает, что я буду приглашать ее на консилиум во всех серьезных случаях».
Так что Рождество оказалось не таким трудным, как я ожидала; теперь приближается Новый год… и мы по-прежнему надеемся на Большое Наступление, которое позволит закончить войну… а маленького Понедельника начинает скрючивать ревматизм — сказываются холодные, бессонные ночи, — но он все равно «не сдается»… а Ширли продолжает читать про подвиги асов. О, тысяча девятьсот семнадцатый, что ты принесешь?»
Глава 25
Ширли уходит на фронт
— Нет, Вудро, не будет мира без победы, — сказала Сюзан, яростно протыкая вязальной спицей имя президента Вильсона в газетной колонке. — Мы, канадцы, намерены добиться и мира, и победы. А ты, Вудро, если хочешь, можешь довольствоваться миром без победы. — И Сюзан отправилась в постель с приятным сознанием, что одолела президента в споре. Но несколько дней спустя она вбежала к миссис Блайт в крайнем возбуждении.
— Миссис докторша, дорогая, что вы думаете? Только что пришла телефонограмма из Шарлоттауна, что Вудро Вильсон наконец прогнал германского посла. Говорят, это означает начало военных действий. Ну, я начинаю думать, что, какая бы ни была у Вудро голова, душа у него все же неплохая, и я собираюсь реквизировать в нашей кухне немного сахара, чтобы отпраздновать это событие сливочными конфетками — несмотря на все стоны и крики Департамента Продовольствия. Я знала, что эта история с подводными лодками приведет к перелому в войне. Я так и сказала кузине Софии, когда она заявила, будто это начало конца Антанты.
— Только чтобы доктор не слышал о сливочных конфетках, Сюзан, — сказала Аня с улыбкой. — Вы же знаете, он установил для нас очень строгие правила в соответствии с политикой экономии, к которой призывает правительство.
— Да, миссис докторша, дорогая, и мужчина должен быть хозяином в своем доме, а женщины должны подчиняться его решениям. Я тешу себя надеждой, что становлюсь весьма умелой по части экономизирования. — Сюзан приобрела привычку употреблять некоторые «немецкие» термины, и результат был уморительно смешным. — Но время от времени можно потихоньку позволить себе расслабиться, проявив чуточку смекалки. Ширли на днях вспомнил о моих сливочных конфетках — «конфетки марки Сюзан», как он их называет, — и я сказала: «Как только будет первая победа, которую надо отпраздновать, я угощу тебя конфетками». Я считаю, что эти новости вполне равняются победе, а то, о чем доктор не узнает, его никак не огорчит. Я беру на себя всю ответственность, миссис докторша, дорогая, так что пусть вас совесть не мучает.
Сюзан бесстыдно баловала Ширли в ту зиму. Он приезжал на выходные из семинарии каждую неделю, и Сюзан выполняла любые его капризы и готовила для него все его любимые блюда, когда только ей удавалось сделать это тайком или упросить доктора дать разрешение. Хотя она постоянно говорила о войне со всеми остальными, в разговорах с Ширли или в его присутствии она даже не упоминала о боях и следила за ним, точно кошка за мышкой, а когда началось и продолжилось отступление немцев от Бапомского клина[98], к ее радости, несомненно, примешивалось еще более глубокое чувство, которое она никогда не выражала вслух. Несомненно, уже виден конец войны… она кончится теперь прежде… чем кто-нибудь еще… сможет отправиться на фронт.
— Теперь нам сопутствует успех. Немцы уже отступают, — хвастливо заявляла она. — Соединенные Штаты наконец объявили войну[99] — я всегда верила, что они это сделают, несмотря на талант Вудро писать дипломатические ноты, — и вы увидите, что они проявят решимость, которую, как я понимаю, они всегда проявляют, если уж берутся за дело. Да и мы сами уже обратили немцев в бегство.
— У Штатов хорошие намерения, — простонала кузина София, — но при всей своей решимости они не успеют доставить свои части к линии фронта этой весной, а к лету с Антантой будет покончено. Немцы просто заманивают их в ловушку. Этот американец Саймондс[100] говорит, что своим отступлением они ставят войска Антанты в затруднительное положение.
— Этот американец Саймондс наговорил много такого, чему никогда не сумеет найти подтверждения, — возразила Сюзан. — Меня его мнение не волнует, пока Ллойд Джордж остается премьер-министром Англии. Уж он-то не даст обвести себя вокруг пальца, и в этом вы можете быть уверены. На мой взгляд, дела идут хорошо. Америка вступила в войну, а мы снова захватили Кут и Багдад… и я не удивлюсь, если в июне мы увидим наши войска в Берлине… и русских тоже, теперь, когда они избавились от императора. Это, на мой взгляд, была отлично проделанная работа.
— Поживем — увидим, — сказала кузина София, которая, вероятно, очень рассердилась бы, если бы кто-нибудь сказал ей, что она скорее увидит Сюзан посрамленной пророчицей, чем успешное свержение русской тирании или даже парад войск Антанты на Унтер-ден-Линден. Но ведь бедствия русского народа происходили вдали от кузины Софии, в то время как эта несносная, оптимистичная Сюзан оставалась вечным бельмом на глазу.
