– Ой, кому ты на том свете нужен? – отмахнулась Далия, накладывая в тарелку Айболита гору риса и огромные куски курицы. – Тебя и на этом еле терпят. До ста лет проживёшь, можешь не сомневаться.
Айболит невольно засмотрелся на них. Они ворчали друг на друга, притворно злились. Но в их глазах светилась искренняя любовь, которой они согревали окружающих. Маша явно чувствовала то же самое. Она подперла лицо рукой, согнув ее в локте, и с явным удовольствием наблюдала за непрекращающейся перепалкой.
И Айболит вдруг подумал, что хотел бы вот так же сидеть за столом с Машей. И ворчать друг на друга. И чтобы у них были седые волосы и морщины на лице. Чтобы позади была долгая, пусть трудная, но очень счастливая жизнь. А вокруг были дети, внуки, кошки и собаки.
После еды Амос налил всем сока в высокие стаканы, украшенные разноцветными цветами, и спросил:
– А вы от кого бежите, ребята? Да не бойтесь, не выдам, – заверил он их, увидев, что оба они напряглись. – И как вас занесло к шейху Файзи?
Маша поперхнулась соком, закашлялась и спросила:
– Откуда вы знаете про бедуинов?
– Да ладно, – улыбнулся Амос. – У меня глаз наметанный. Я всю жизнь прослужил в ШАБАКе – внутренней безопасности. Сразу отличаю, кто прячется. А вас так на раз вычислил. Во-первых, печенье, которое вы бросили овечкам, умеет печь только Фатьма, жена шейха. Я его лет тридцать знаю. Во-вторых, двое русских, не говорящих на иврите, вдали от туристических маршрутов, без гида, зато на машине с номерами офицера полиции. А еще лица не загорелые и не обветренные, хотя ехали от бедуинов. Значит, на верблюдах по пустыне не катались. А сидели под тентом или в помещении. То есть, внутри поселка. Потому что снаружи бедуины изображают средневековой уклад для туристов. И в шатре вы бы за полдня обгорели. Там ветер из пустыни дует, как горячий фен.
– С ума сойти! – поразился Айболит. – Ну вы, конечно, профи. Надеюсь только, что те, кто нас ищет, разбираются во всем этом хуже вас.
– Если они молодые, то можешь не сомневаться, – подтвердил Амос. – Они же сегодня все с телефонами, компьютерами, а глаза у них… филь тыззы, извините за выражение. В заднице, то есть, как говорят по-арабски.
– От горской родни бежим, – Айболит взял Машу за руку. – Ее хотят замуж выдать. Второй женой взять, чтобы родила ребёнка вместо первой бесплодной.
– Горские? – удивлённо спросил Амос. – А девушка не похожа на горскую. Больше на русскую.
– Я половинка, – сказала Маша. – И всё сложно.
– Я так и понял, – ответил Амос.
Снаружи, из-за ворот раздался звук клаксона. Кто-то отчаянно сигналил.
– А вот и мой друг с тягачом подъехал. – Сейчас машину заберет, а завтра будет, как новая. Иван, пойдем со мной, – Амос поднялся из-за стола.
Маша
– А мы с тобой кофе выпьем со сладеньким, пока мужчины возятся со своими железками, – Далия поставила на стол поднос с кофейными чашками и большим шоколадным кирпичом.
– Ела такое когда-нибудь? – она повернула кирпич разрезом ко мне и я увидела трехслойную халву, покрытую шоколадом.
– Нет, никогда. Как красиво!
– Это называется халва "Халаби", то есть, сирийская халва. Слой обычной халвы, слой с добавлением какао и слой шоколадной массы, похожей на "Нутеллу". А сверху шоколадная глазурь. После такой халвы даже самый холодный мужчина ведет себя, как проснувшийся вулкан, – она подмигнула, отрезала большой кусок, положила на блюдце и поставила передо мной.
Я молча опустила глаза, рассматривая это восточное кондитерское чудо вблизи.
– Я вам, кстати, постелила в одной комнате. Это ничего? – Далия отрезала себе кусок халвы.
– Спасибо, все в порядке.
– Да что ж ты замороженная такая? – рассердилась вдруг она. – Спасибо, пожалуйста. А у самой глаза, как у побитой собаки. Расскажи мне, что на сердце. Ничего не таи. Знаю, что у вас, русских и европейцев не принято перед незнакомыми людьми душу раскрывать. Но здесь восток. Здесь люди умеют ценить, если ты с ними делишься. Нельзя в себе всё держать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И меня словно прорвало. Заливаясь слезами, я рассказала ей всю свою историю от начала и до конца.
- 19 -
Твой верный рыцарь Ланселот
Когда я закончила, по смуглому лицу Далии струились слезы.
– Извините, что расстроила вас, – я налила себе и ей по стакану изумительного, густого и терпкого виноградного сока из кувшина, что стоял на столе. – Никогда такого не пробовала. Это из ваших виноградников?
– Да, – кивнула она. – Мы с Амосом выращиваем виноград и делаем вино. Виноград – он как дети: чем больше ему даешь своего сердца, пота и труда, тем больше к тебе возвращается. Знаешь, Марья, а мы ведь с тобой похожи. Только тебе повезло больше, чем мне.
– Разве вы не хотели выходить замуж за Амоса? Мне казалось, что он такой хороший человек.
– Очень, – согласилась она. – Только вот мы с ним вместе всего лишь три года. А до этого я прожила очень трудную жизнь. Вернее, ее прожили за меня.
– Это как? – не поняла я.
– А вот так, – горько усмехнулась она. – Я ведь родилась не в Израиле, а в Йемене. В очень религиозной семье. А других у нас и не было. Мы жили на юге, в горах, в деревне, где дома были высечены прямо в скалах. А вокруг лес. До пятнадцати лет ни разу не видела прямую дорогу. Веришь?
– С ума сойти! – поразилась я.
– Наш дом был разделен на две половины. В одной половине мы, в другой жила арабская семья. Между половинами дома мужчины прорезали дыру, чтобы было удобно передавать разные вещи и еду. Мы жили одной семьей. Ели вместе, праздновали все праздники: и еврейские, и мусульманские. В той семье самым старшим был мой ровесник, мальчик по имени Салем. Мы с ним были не разлей вода. С утра до вечера вместе. А когда нам исполнилось по четырнадцать лет, он вдруг признался мне в любви и сказал, что собирается сделать предложение моему отцу. У нас ведь предложение делают не девушке, а ее родителям.
– А вы? Вы его любили?
– Лет с десяти, – она глотнула сока. – Даже по ночам снился. Дышать без него не могла. Но признаться стеснялась. Воспитание такое: нельзя у нас женщинам о любви говорить до свадьбы. Только после, да и то исключительно наедине с мужем. Сказано – сделано. Тянуть он не стал. Мой отец его внимательно выслушал и промолчал. А потом вечером пришел ко мне и сказал, что все понимает: и Салем чудесный парень, и семья замечательная. Вот только они мусульмане. А евреи женятся только на своих. А через две недели к нам пришли люди из "Моссада" и сказали, что всех вывозят в страну, которую создали евреи. Эта операция называлась "Крылья ястреба". Мы ведь самолетов никогда не видели. И думали, что нас везут сюда большие железные птицы. Вроде королевского ястреба.
Я едва сдержалась, чтобы не рассмеяться.
– Да ладно, смейся, – разрешила Далия. – Вижу, что тебе хочется. Это ты еще не видела, как наши старики впервые увидели телевизор. Они его обошли с другой стороны и заглянули между ним и стенкой. Искали людей, которые за ним прячутся, не нашли и торжественно объявили, что это мин ха шеддим. То есть, бесовская вещь. И что держать ее в доме не кошерно, – она рассмеялась, но ее лицо тут же омрачила тень, и она печально продолжила: – И вот приехала за нами повозка. Бедная лошадка еле-еле вскарабкалась в гору. А отец Салема его специально послал за хворостом, чтобы он не видел, как я уезжаю. А Салем все равно узнал. Меня посадили на торце повозки. Сижу я, ноги свисают вниз, подпрыгиваю на кочках. И вдруг вижу: из леса выскакивает мой Салем. Бросает вязанку хвороста и бежит за повозкой. Изо всех бежит. Падает, поднимается, по запыленному лицу текут слезы. И на щеках такие мокрые дорожки, смешанные с песком. Вот здесь, – она провела рукой по своим щекам.
– Боже, какой кошмар! – я заплакала, взяла ее смуглую руку с натруженными ладонями и крючковатыми пальцами, и принялась ее гладить.
