недоверчиво переспросила девочка.
— Поначалу, да, но потом, когда понял, что дальше запугиваний он не пойдет, я постепенно перестал бояться. Я вдруг понял одну очень важную вещь, и когда я понял ее, я смог встать с кровати, подойти к шкафу, открыть дверь и встретиться лицом к лицу с чудовищем, сидящим в нем.
— И что это было? — зеленые глазенки вовсю смотрели на него, — Что ты понял, папочка?
Он улыбнулся ей и поправил сползший плед…
Когда ей исполнилось шестнадцать, она смотрела, как пылала равнина.
Ночь вспарывали языки пламени. Горящие дома. Кричащие и бегущие люди, для каждого из которых у Генерала была уготовлена своя пуля.
Генерал, он такой, все просчитывает наперед. Черный демон, так его звали. Байки, думала она, сказки выживших из ума туземцев. Но когда Генерал пришел в их земли, она своими глазами убедилась в том, что это правда. В тот вечер ей исполнилось шестнадцать, и они с Реми, ее лучшим другом и самым красивым парнем их деревни, решили бежать. Реми убегал от бедности, она — от отца, когда-то любящего отца, который теперь был, казалось, совсем другим человеком, кем угодно, но не тем, кто много лет назад кутал ее в старенький плед, защищая от ночного холода и рассказывая ей о чудовищах. Доверяя отцу безгранично, она смогла изгнать чудовище из их с братом шкафа, освободив брата от его страха.
Страха не было даже тогда, когда они с Реми, поклявшись в вечной любви, сговорились бежать.
Они так и не смогли этого сделать.
Генерал вошел в город, оставляя после себя сотни трупов, растерзанных, изувеченных, сожженных…
Город горел, их деревня горела, равнина полыхала огнем.
Они шли меж тел погибших, и на них смотрели невидящие глаза их друзей, их близких, их родных…
Реми нашел среди них своих братьев, своего отца.
Она видела, как изменилось его лицо, как он враз постарел, как его губы двигались, словно заклинание, шепча одно единственное слово:
— Чудовище… чудовище….
Они не ушли в ту ночь. Не ушли и в последующие. Тогда она еще не знала, что через несколько месяцев Реми убьют во время одного из боев на улицах разрушенного города…
А пока…
Пока она слышала, как плакал и шептал ее друг, и шепот его пожирало беснующееся пламя.
Это было оно…. чудовище, которое много лет назад они с братом изгнали из их жизней. Оно вернулось. Но почему? Почему оно вернулось именно сейчас?
Ей было девятнадцать, и война шла уже много лет. Война чудовищ. Она нашла их случайно. Шесть крошек, прятавшихся в маленьком погребе под полом хижины.
Перепачканные в грязи и крови, они смотрели испугано и недоверчиво, зло и осуждающе. Они знали, что она была одной из пришлых, не из тех, кто совсем недавно расстреливал их родных, убивал их братьев и отцов, насиловал и издевался над их сестрами и матерями, сжигал их дома…
Пусть она была не из них, но она была пришлой, а значит опасной. Она может убить их, как те другие, убивали их близких.
Они смотрели молча, не двигаясь, боясь дышать.
Они смотрели на нее, как на…
— Вы все проверили? — голос командира словно вывел ее из оцепенения. — Поживее, нам нужно убираться отсюда пока не пришли повстанцы!
— Интересная находка, Змейка, — отец уже успел надраться. Он стоял чуть поодаль, за ее спиной, но без сомнения видел то же, что и она, — что будешь делать?
Она нахмурилась и поднялась с корточек, отвернулась от погреба. Посмотрела на отца.
— Оставим их.
— Здесь орудуют повстанцы, как думаешь, сколько они протянут, прежде чем их найдут и пристрелят? Или пока не разорвут дикие собаки или они не умрут с голода, а может, от рук своих же соплеменников. Свежее мясо сейчас редкость, знаешь ли. А их мясцо очень даже…
— Заткнись, — прорычала она, — что, предлагаешь их убить?
— Предлагаю облегчить их страдания, не обрекать на мучительную смерть.
Он достал из кобуры пистолет.
Она вскинула автомат, предварительно сняв с предохранителя.
— Только через мой труп, ясно тебе?
Ее голос звучал угрожающе. Отец не отец, но их он не тронет.
Тяжелая пауза длилась несколько бесконечно долгих мгновений.
— Ну, как знаешь, — отец, наконец, убрал пистолет обратно в кобуру, харкнул, сплюнул под ноги и вышел из хижины, — пошевеливайся.
Гюрза опустила оружие и, выдохнув воздух, обернулась к погребу. Дети сидели также, не двигаясь. Теперь в их глазенках застыл ужас.
И она вдруг поняла, они смотрели на нее, но видели не человека.
Они видели чудовище…
Чудовище, такое же, как и те, кто убивал их родных и близких. И чудовища эти были не такими, как те, которые прятались в шкафах и под кроватями…
От этой мысли ей стало не по себе. Резко развернувшись, она выбежала из хижины и сразу же согнулась пополам. Ее вывернуло.
— Что у вас там? — спросил приближающийся командир.
— Ничего, — ответил отец, — все чисто, Пайк, просто у Гюрзы непереносимость крови.
— С чего вдруг? Ладно, завязывайте там хренью страдать, застукаю за
мародерством, прибью лично, — прорычал командир, — все, уходим! Живо!!!
Она хватала ртом воздух, оперевшись рукой о стену, как рыба, выброшенная на берег.
Отец смотрел на нее и молчал.
Он словно что-то вспомнил…
Ей было шесть, и она сидела у него на коленях, закутанная в плед его рукой.
— И что же ты понял, папочка?
Зеленые глазенки дочери смотрели на него так удивленно и так доверчиво, что он не смог сказать ей правды. Вместо этого он сказал:
— Я понял, что чудовище в моем шкафу боится. Боится меня. И когда я понял это, я перестал испытывать страх.
— Но почему он боялся, папочка? Почему…
Сейчас.
…Гюрза сидела на валуне, устало смотря на открывающийся вид утреннего лагеря.
Отгоревшие пожары и повсеместные следы жестокой бойни уже не внушали ей ужаса. Она перевела взгляд на собственные руки. Они были в крови.
— Он боялся потому, что видел перед собой чудовище… не он был чудовищем, им был я, — отец присел рядом и, как и она, стал рассматривать открывшуюся перед ним картину, — все мы чудовища. Мы — люди.
Она молчала. Отец был прав. Как еще можно было назвать тех, кто творил подобные зверства?
Пир чудовищ. Почему же мы просто не поубиваем друг друга. Не истребим до единого. Чтобы не осталось никого.
— Что мне делать? — спросила она его. — Мне никогда не отмыть руки от крови.
— Умереть, — усмехнулся отец, — смерть очищает все.
— Я не могу, еще не время.
— Тогда делай
