Проявив дипломатическую выдержку и абсолютную тактичность, они не вмешивались непосредственно в ход событий, пока палата не провозгласила республику, но затем они оплели невидимой паутиной Люксембургский дворец, и создание вечером того же дня временного правительства стало заключительным актом народной трагедии.
Народ Франции был обманут вторично. Правительство Второй республики возглавляли: премьер — адвокат Дюпон и министр иностранных дел — поэт Ламартин, за их спиною стояли финансисты, заводчики и биржа. Адвокат и поэт с балкона Люксембургского дворца, чередуясь, произносили пламенные речи перед народом. Тем временем национальные гвардейцы, по приказу министра внутренних дел Ледрю-Роллена, разбирали баррикады и незаметно разоружали рабочих.
Прежний премьер Гизо мог оставить иезуитскую часовню и спокойно спать в своем дворце.
В Сен-Клу Тьер, склонившись над столом, при скупом свете свечи писал письмо генералу Кавеньяку. Взволнованные слова лились на бумагу непрерывным потоком. Торопилась рука, и нервно дергался подбородок — признак крайнего волнения королевского министра. Перед его глазами мелькало самоуверенное, холодное лицо Луи-Филиппа, его напыщенность и ограниченность раздражали Тьера еще и теперь. Он бросил перо, не в силах продолжать письмо. Закрыв лицо руками, он вспомнил смехотворную и жалкую сцену во дворце, дрожащую руку короля, подписывающего отречение, истерический плач королевы, суетню в коридорах.
— Какой позор! Какое кощунство!
Тьер оторвал руки от лица, схватил перо и продолжал писать с еще большей торопливостью. Это было ясное и длинное письмо. И когда оно было написано, он прочитал его дважды, и после второго чтения к нему вернулось чувство успеха. Такое чувство кое-чего стоило. Он вложил письмо в небольшой, невзрачный конверт и позвонил. Он осмотрелся, точно проверяя свое одиночество в этой комнате. Да. Вокруг никого не было. Однако ему привиделось в темном углу, у камина, плоское, с седыми отвисшими усами, тревожное лицо генерала Кавеньяка.
Но это длилось одно мгновение. Он тотчас же удостоверился, что в углу никого не было.
В осенние дни давно прошедшего года, в грязной мансарде на улице Ледигьер, Бальзак мечтал, что войдет в маршальский зал Тюильрийского дворца в белых шелковых чулках и башмаках с бриллиантовыми застежками, он представится своему королю как могущественный пэр Франции, и в две шеренги по обе стороны трона будут стоять опытные царедворцы, исполненные уважения и зависти. Он склонит колено перед королем, и тот милостивым движением руки прикажет ему подняться. Король обведет придворную аристократию увлажненными от счастья глазами и скажет: «Вот, господа, человек, который кое-что прибавил к славе Фракции своими произведениями. Приветствуйте господина Оноре де Бальзака (особенно подчеркнуто будет произнесено „де“, чтобы никто не отваживался в дальнейшем сомневаться в его дворянском происхождении), он продолжил и завершил дело великого Наполеона», — скажет король.
Эту заветную мечту, которая со временем стала похожа на болезненный бред, он носил в своем сердце, как самое дорогое на свете сокровище, и свято оберегал от людей. Единственному человеку в мире, своей первой возлюбленной Лауре Берни, поверил Оноре тайную грезу и нашел отзвук в ее душе.
Крестница короля Людовика XVI и королевы Марии-Антуанетгы, Лаура Берни, женщина сорока четырех лет, мать восьмерых детей, принесшая ему наслаждения первой и лучшей любви, поняла его мечту и одобрила ее.
Она показала мечтателю с улицы Ледигьер золотой медальон с прядью волос королевы Марии-Антуанетты, той самой прядью, которую королева послала ее отцу, перед тем как взойти на эшафот. С трепетным волнением рассматривал Оноре медальон.
…И вот Оноре Бальзак в маршальском зале. Мечта, волновавшая его двадцать восемь лет назад в полутемной мансарде дома № 9 по улице Ледигьер, исполнилась. Он очутился в прославленном маршальском зале королевского дворца. Но впервые видели зеркала этого зала такую толпу, и впервые увидели в них свое отражение обитатели Сент-Антуанского предместья. С ними вместе, как песчинка, занесенная вихрем, ворвался в Тюильрийский дворец Бальзак.
Должно быть, его привела сюда неодолимая жажда видеть все, запечатлеть в своей памяти, увековечить в ней все волнующие, лихорадочные выкрики и слова. Он остановился у колонны недалеко от входа в зал и, скрестив на груди руки, растерянными горящими глазами осматривал огромное помещение. Бальзак уже не заме-чал суетливой толпы вокруг. Его глаза увидели в конце зала под голубым балдахином высокое золоченое кресло, обитое пурпурным бархатом, — королевский трон, — и уже не могли оторваться от него.
Да, это был трон. Он не ошибся. Облизывая языком пересохшие губы, сдерживая прижатыми к груди руками перебои сердца, он рассматривал королевский трон, проникаясь благоговением перед золоченым пустым креслом. Четыре ступеньки, покрытые пурпуром, вели к нему, только четыре ступеньки.
Между тем Бальзака узнали… Живой шепот коснулся крылами десятков ушей. Он достиг слуха актера Монроза, игравшего в его «Киноле», и удивил актера:
— Бальзак?
— Смотрите, писатель Бальзак!
Люди передавали весть о его присутствии в маршальском зале, как эстафету, как знак, предвещающий благо и радость. Он тоже услышал эти слова, но уже произнесенные более громко, и другие мысли горечью своей отравили еще не рожденную радость неожиданной славы. Там, на далеком севере, станет известно о его появлении в тронном зале, в толпе, пришедшей низвергнуть трон, и, кто знает, будут ли довольны этим северная Атала — Эвелина и ее повелитель? Но решение возникло само собой. Оно вылилось в знаменитую фразу, вскоре облетевшую все салоны Европы и вызвавшую злорадную усмешку на губах всероссийского самодержца.
Бальзак с отвращением отступил на шаг от колонны, точно оттолкнулся от позорного столба. Толпа перед ним раскололась на две половины. Она дала ему дорогу. Перед ним вилась узенькая дорожка к трону.
— Господин Бальзак! — воскликнул кто-то за его спиной.
Он оглянулся. Актер Монроз протиснулся к нему.
— О, метр, вы здесь!..
Монроз расцеловал его. Толпа впереди сомкнулась. Прозвучал удар топора. Королевский трон пошатнулся и упал. Десятки рук подняли его над толпой. Голубой балдахин, точно раненое чудовище, корчился на штыках ружей.
Бальзак оттолкнул Монроза. Так, чтобы все слышали, он во все горло, чужим голосом, прокричал:
— Я явился сюда, господин актер, чтобы взять лоскут с королевского трона…
Его услышали. И гам вокруг стал спадать. Монроз отшатнулся от него. Руками, глазами, всем телом. Воцарилось тревожное и холодное молчание. Бальзак быстро повернулся и пошел прочь из маршальского зала.
Впереди него колыхался над головами пурпурный трон французских королей и корчился на штыках голубой балдахин. Бальзак шагал неторопливо, плечи его опустились, точно под бременем ноши, ноги, как чужие, несли его тяжелое тело, чужие мысли тревожили мозг, только сердце было то же самое. Неспокойное, вспыльчивое, горячее.
Люди с праздничными лицами бежали на площадь Бастилии. Они обгоняли понурого, постаревшего Бальзака, оставляя после себя отзвук призывных криков. Из них он понял, что на площади Бастилии будут жечь королевский трон. Бальзак направился на улицу Фортюне.
На площади Бастилии сожгли трон ненавистного монарха. Могучие возгласы в честь республики, свободы, равенства и братства грозно гремели над Парижем до глубокой ночи. От границ Франции в Брюссель, Берлин, Лондон, Санкт-Петербург мчались, загоняя лошадей, курьеры. Опережая их, летела людская молва.
Прусский король Фридрих-Вильгельм IV приказал призвать в армию резервистов и запретил все социалистические листки. Виктория Английская распорядилась на всякий случай приготовить тюрьмы для вольнолюбивых, под стенами Петропавловской крепости подняли на виселицу сорок мужественных защитников народной воли, а по этапу в Сибирь пошло еще несколько тысяч свободолюбцев.
Вторая республика взволновала Европу.
Она не миновала и Бальзака. Он вышел ей навстречу не очень удачно, он сам признал это перед своей совестью, очутившись вновь в кабинете на улице Фортюне. А теперь ждал, в каком образе явится республика в его дом, какие вести ему принесет.
В эти минуты он снова переживал мучительное раздвоение, разлад в мыслях и чувствах и с сожалением думал о том, что если бы за плечами у него было лет на двадцать меньше, он не так повел бы себя сегодня.
Вторая республика явилась на улицу Фортюне в образе таинственного человека в черном плаще. Лицо человека закрывала маска. Шляпа с высокой тульей была низко надвинута на лоб. Человек оттолкнул Франсуа и запер дверь кабинета. Комком бумаги, вынутым из кармана, человек заткнул замочную скважину. Потом он приложил ухо к двери и, убедившись, что за нею никого нет, сбросил шляпу и снял маску.
