возраста и человечности. Вы, смертные, поставили себя в такую зависимость от денег, что без них ваша жизнь сводится к простому выживанию.
Его жестокие, но справедливые слова ударили по моему человеческому самолюбию, но я молча согласилась с доводами вампира, потому что это была правда, и я не стала спорить с ним и утверждать, что он ошибался. Грейсон был абсолютно прав: люди зависят от денег, и вся их короткая жизнь проходит в погоне за ними.
– Но Дюпри просят тебя помочь им с благой целью! Пусть они и используют тебя, но используют для того, чтобы делать людям добро! – попыталась я переубедить его.
– Да, Дюпри – единственные, кто не стал просить у меня деньги сразу: они методично вводили меня в дела своей организации и подталкивали стать их спонсором, из жалости к бедным и оскорбленным людишкам.
– Ты говоришь, что люди поклоняются деньгам, но сам готов убить за них! Такое ощущение, что тебе просто жаль своих чертовых денег! – воскликнула я.
– Не кричи так, потому что, если они услышат тебя, это плохо для них кончится. Вайпер, глупышка, ты так и не поняла меня – я являюсь божьим орудием для наказания тех, кто, прикрываясь благими целями, становятся попрошайками.
– Но Дюпри просят деньги не на себя, а для тех, кто нуждается в защите! Они достойны восхищения!
– Нет, ни восхищения, ни уважения, ни симпатии. Они пострадают за свою легкомысленность. Моя любимая цитата всегда была для меня девизом: «Не доверяй незнакомцам», а они поверили мне, как и все мои жертвы, и сами избрали свою участь, приехав сюда. В этом мире нужно быть жестоким и сильным, потому что вокруг – голодное зверье, готовое убить тебя при первой же возможности, особенно вы, людишки.
– Но, если все люди будут жестокими и никто никому не будет нужен, этот мир покроется тьмой. Милосердие, а не жестокость нужно в нас воспитывать, – бросила я.
– Ты считаешь, что лучше быть милосердной и слабой, чем жестокой и сильной? – усмехнулся на это Грейсон.
– Милосердие – не слабость! Я говорю о том, что во всем нужен баланс: если не будет милосердных людей, баланс нарушится, и все вокруг превратится в хаос.
– Этот баланс невозможен: все, что касается смертных, лишено любого баланса. Например, что ты скажешь насчет богатых и бедных? Бедных так много, что чаша весов дрожит под их весом. Сколько богатых в этом мире? Всего лишь несколько процентов из ста. Баланса нет и не может быть.
– Я подразумеваю природу, а не искусственно созданную среду. Богатство – не показатель. Милосердные должны смягчать жестоких, а жестокие укреплять милосердных. Но жестокости не должно быть больше, – попыталась объяснить я свою точку зрения.
– То есть, в каждой паре тоже должен быть баланс? Жестокий муж и милосердная мягкая жена?
– Вполне. Как строгий отец и нежная мать. Или наоборот. Кто-то должен наказывать, а кто-то утешать. Ведь даже жестокие нуждаются в утешении.
– У каждого жестокого принца должна быть милосердная простушка?
– Принцесса.
– Нет, Вайпер, милосердными бывают только Золушки и простушки. Принцессы не знают этого слова. А знаешь почему? Потому что власть развращает человека.
– Конечно, тебе виднее. Ты ведь самое жестокое создание, которое только сотворил Господь!
– Из твоих рассуждений выходит, что ты и я – идеальная пара.
– Я говорю не о нас. Но, если ты все же говоришь об этом, то нет. Нет!
– Ты противоречишь своим же словам. И ты и Седрик – мягкие создания, поэтому все вышло так, как есть сейчас…
– Замолчи! – прошептала я.
– …и ты попала ко мне, жестокому и злому. Ведь это и есть твой идеальный мир. Значит, сейчас ты живешь в идеальной обстановке. Тебе нечего возразить, правда? – насмешливо сказал вампир.
– Да, но это не мир. Это идеальный ад, кошмар, ужас! Но ты прав, и я не буду возражать. Но, если это и есть идеал моего мировоззрения, значит, я – ненормальная мазохистка.
– Поздравляю тебя, наконец-то, ты поняла это. Ты должна радоваться: твоя теория оказалась верной на практике. Седрик не был твоим идеалом.
– Замолчи! Не говори о нем! Зачем ты мучаешь меня? – Я закрыла лицо ладонями.
– Потому что ты думаешь о нем.
– Какая тебе разница, о ком я думаю?
– Никакая. Я просто констатирую факт.
– Оставь свои факты себе!
– Факты – упрямая вещь. И ты только что сама доказала, что даже такие жестокие создания, как я, нужны обществу. Моя жестокость стоит милосердия обоих французов.
– Но зачем ты играешь с ними и со мной? Это сводит меня с ума!
– Единственная жизнь, обличие и роль – ничтожно мало для меня. Я могу быть кем угодно, могу вершить судьбы, убивать, миловать, наказывать. Я использую лишь то, что дал мне сам старик Бог, а ведь он знал, кого создает в моем лице.
– Думаю, что, глядя на тебя, он жалеет о том, что сделал это! – с сожалением прошептала я.
– Может быть, но он уже ничего не сможет с этим поделать: пока жив мир, жив и я. – Грейсон перестал играть с моими волосами и хотел, было, подняться со стула, но я остановила его, схватив за рукав пиджака.
– Что ты сделаешь с ними? – с тревогой спросила я.
– При чем здесь я? Они приехали увидеть тебя, значит, это твои гости, и ты должна решать сама, – серьезно ответил вампир.
– Правда? И что бы я ни решила, ты согласишься и исполнишь это? – настойчиво спросила я, хватаясь за его слова. В моем сердце появился луч надежды.
– Конечно, правда. Ты ведь знаешь, что я всегда исполняю свои обещания, – улыбнулся он.
– Тогда я хочу, чтобы они уехали отсюда живыми и невредимыми. Но не так, как ты поступил со Сьюзен и Лурдес, а живыми! Они должны жить дальше и продолжать свое благородное дело.
Грейсон усмехнулся.
– Я предвидел твое решение. Что ж, обещаю, что, если ты не наделаешь глупостей и будешь во всем меня слушаться, французы уйдут отсюда живыми. Теперь ты успокоилась? – Он аккуратно убрал мою ладонь с рукава своего костюма.
Но мое сердце не верило ему: он уже обещал мне тогда, что отпустит девушек живыми, но все равно поступил по-своему и убил их. Как я могла поверить ему сейчас? Однако я сделала вид, будто поверила и была несказанно рада его великодушию. В глубине сознания, наученная горьким опытом, я знала: он всегда все делает по-своему, и его обещания – это легитимная форма, которую он исполняет, а затем делает то, что желает. Так было с Лурдес и Сьюзен: выполнив свое обещание и отпустив их, Грейсон нашел для себя право на их убийство.
– Ты рада? – спросил Грейсон.
– Да, очень, – тихо ответила я, подыграв ему. – Спасибо!
– Честно признаться, я сам не хочу их убивать – французы всегда вызывали у меня умиление: они так гордятся своей страной и
