Мамина, как и все в тебе.
— Красивый, — повторила она и тихонько заплакала, чем сильно расстроила меня, потому что больше всего на свете я не выношу вида женских слез. — Разве может быть красивой бедная зулусская девушка? О Макумазан, духи несправедливо обошлись со мной, дав мне цвет кожи моего народа, а сердце — твоего. Будь я белой, то, что ты называешь красотой, принесло бы мне пользу, потому что тогда… тогда… о Макумазан, неужели ты не догадываешься?
Я отрицательно помотал головой и в следующую минуту пожалел об этом, потому что Мамина начала объяснять.
Опустившись на колени — а в хижине мы оставались совершенно одни, все другие женщины в это время были заняты по хозяйству, — она положила свою красивую головку мне на колени и заговорила нежно и тихо, иногда прерывая свой рассказ рыданиями.
— Что ж, тогда я скажу тебе… скажу, даже если ты потом возненавидишь меня. Я могу научить тебя тому, что такое любовь, ты прав, Макумазан… потому что я люблю тебя. — (Рыдание.) — Нет, нет, не шевелись, пока не выслушаешь меня. — Она так сильно обняла мои ноги руками, что, захоти я, я не мог бы высвободиться, не применив грубой силы. — Когда я увидела тебя в первый раз, израненного и в забытьи, мне показалось, что снег запорошил мое сердце — оно на мгновение остановилось и с той поры не то, каким было раньше. Мне чудится, будто в нем что-то разрастается, Макумазан, и делает его шире. — (Рыдание.) — Ведь прежде мне нравился Садуко, а теперь нравиться совсем перестал — ни он, ни Масапо, — это знатный вождь, он живет за горой, очень богатый и могущественный, и, кажется, он хочет взять меня в жены. Пока я ухаживала за тобой, сердце мое делалось все больше и больше, и вот видишь, оно словно лопнуло. — (Рыдание.) — Нет, не двигайся и не говори ничего. Ты должен выслушать меня. Это самое малое, что ты можешь сделать, видя, сколько причинил мне страданий. Если ты не хотел, чтобы я полюбила тебя, почему не бранил и не бил меня, ведь говорят, именно так белые люди поступают с кафрскими девушками? — Она поднялась и продолжила: — А теперь слушай. Хоть кожа моя и цвета меди, я красавица. И я из хорошей семьи, нет в Зулуленде крови благороднее, чем наша, — как со стороны моего отца, так и со стороны матери. А еще, Макумазан, во мне живет огонь, который показывает мне будущее. Я могу стать великой, я страстно мечтаю об этом. Возьми меня в жены, Макумазан, и клянусь тебе, через десять лет я сделаю тебя королем зулусов. Забудь своих тусклых белых женщин и соединись с тем огнем, что пылает во мне, и он пожрет все, что стоит между тобой и королевской властью, как пожирает пламя сухую траву. Главное — я сделаю тебя счастливым. Если же захочешь взять себе еще и других жен, я не стану ревновать, потому что знаю: духом твоим буду владеть одна я и в сравнении со мной они не будут значить ничего…
— Мамина, — прервал я ее. — Я не хочу быть королем зулусов.
— Нет-нет, хочешь, потому что каждый мужчина жаждет власти и лучше править тысячами и тысячами храбрых чернокожих людей, чем прозябать в безызвестности среди белых людей. Ты только подумай, подумай! Земля наша богата. Твои знания и опыт сделают наши войска непобедимыми, ведь, обладая богатством, ты сможешь дать им ружья и даже «потом-потом» с «громовыми глотками»[258]. Королевство Чаки не сможет сравниться с нашим, потому что тысячи воинов будут спать с копьями в руках в ожидании твоего клича. А захочешь — возьмешь Наталь и сделаешь белых своими подданными. Или, может, безопаснее будет вовсе не трогать их, а то из-за большой зеленой воды к ним на помощь приплывут другие белые. Лучше пробиться на север, где, как мне рассказывали, лежат обширные и богатые земли, где ни кто не станет оспаривать нашего владычества…
— Постой, Мамина. — У меня перехватило дыхание: масштаб честолюбивых замыслов девушки буквально подавлял. — Видно, разум оставил тебя! Как ты собираешься все это воплотить?
— Я не безумна, — ответила она. — Я из тех, кого называют великими, и ты хорошо знаешь, что все это мне по силам, но не одной — я всего лишь женщина, всех женщин связывают путы, — а вместе с тобой: ты перережешь путы и поможешь мне. У меня есть верный план. Вот только, Макумазан… — добавила она изменившимся голосом, — пока я не буду знать, что ты поддержишь меня, я не расскажу о нем даже тебе, ты ведь можешь проболтаться, например во сне, и огонь, что пылает в моей груди, угаснет… навсегда.
— Если уж на то пошло, я и сейчас могу проболтаться, Мамина.
— Нет. Такой мужчина, как ты, не станет болтать о глупой девушке, которой случилось полюбить его. Но если мой план начнет работать и ты услышишь о смерти королей или принцев, все может сложиться иначе. Ты во сне можешь сказать, мол, я знаю, где живет та ведьма, что накликала эти беды.
— Мамина, остановись, замолчи! Даже если не принимать в расчет твои мечты, могу ли я лгать твоему другу Садуко, который день и ночь говорит мне о тебе?
— Садуко! Пф-ф! — фыркнула она, изобразив пренебрежительный жест рукой.
— И разве я могу, — видя, что карта Садуко бита, продолжил я, — лгать моему другу Умбези — твоему отцу?
— Отцу! — рассмеялась она. — А разве ему не понравится стать великим рядом с тобой? Еще вчера он убеждал меня отделаться от надоевшего Садуко и выходить за тебя, ведь тогда у него будет надежная опора.
Умбези оказался явно более слабой картой, чем Садуко, и тогда пошла в ход другая:
— Мамина, разве могу я способствовать тебе отправиться по пути, который в лучшем случае непременно станет красным от крови?
— Почему нет? Ведь мне все равно суждено идти по этому пути, с тобой или без тебя, разница лишь
