— СЛАВА!
* * *
Дмитрий Васильевич Хромин закричал прежде, чем распахнулась дверь ему навстречу. Похоже, он выбил ногу в колене, прыгая через четыре ступеньки, и подкоркой признал, что пытаться выбежать на улицу так же безнадежно, как и дожидаться лифта. Он слышал, как молодой человек в промокшем плаще открывает дверь его недоотремонтированной квартиры этажом выше. Дима знал, что тот, в отличие от него, отлично умеет бегать по лестницам, догонит на втором или третьем марше и прыгнет на спину, ломая позвоночник. Злодею даже не придется вытаскивать пистолет, спрятанный под мышкой.
А может быть, визитеру и не надо калечить чиновника Хромина, только оглушить? Ведь Маша говорила: «Те, кто тогда стреляли в папу, — хуже зверей. Это наши враги, они через полгода похитили нашего бывшего шофера. Он им ничего не сказал и, когда его нашли, еще жив был, только кожа на нем полосами висела…»
Андрей Теменев зацепился карманом плаща за великолепную медную ручку на внутренней двери и чуть не грохнулся. Светловолосый чиновник Дмитрий Васильевич, чью фамилию Андрей, как на грех, забыл, стучал каблуками уже где-то этажом ниже. Теперь нельзя было даже споткнуться, две секунды промедления, и преследуемый выскользнет на улицу, где присутствуют люди, где не найдется времени сбить с ног, оглушить, вытащить пачку денег из кармана и пихнуть взамен маленький пакетик с белым порошком.
Андрей не знает, что в пакетике, но с готовностью отдаст его на экспертизу, а там, чем черт не шутит, обнаружится, что это доза крека, героина, иначе говоря. И хотя Дмитрий Васильевич готов будет рассказать всю неблаговидную правду о шантаже со стороны сотрудника ФСБ, что-то его удержит от этого. А там обнаружится, что в пакетике зубной порошок, и Андрей извинится за незаконное задержание и вернет чиновнику примерно треть из злополучной пачки купюр.
Бритоголовый подросток открыл было дверь, но вместо ожидаемого соратника с колодой карт в прихожую ворвался человек, хорошо одетый, но плохо выглядящий. Желтые волосы были взъерошены, в руке незнакомец крепко сжимал телефонную трубку и при этом орал:
— СЛАВА!
Подросток за свою недолгую жизнь дрался с отцом, бил рэперов, попадал в милицейские облавы и даже участвовал в погроме арбузной палатки, но, оказавшись в неочевидной ситуации, растерялся. Прежде всего он не был уверен, что вбежавший не исполняет часть обряда, о которой сверх меры нынче распсиховавшийся Батя мог и не предупредить. Поэтому юнец просто качнулся в сторону, предоставив ситуации разрешиться самой, и ситуация с перекошенным лицом пробежала мимо, прямо к месту ритуала. А на лестничную площадку, как чертик из табакерки, выпрыгнул какой-то тип с неприятно правоохранительной наружностью. На попытку поскорее захлопнуть дверь мент отреагировал стремительно: махнул в воздухе красным удостоверением, а увидев, что дверь продолжает захлопываться, саданул по ней с нужной силой. Бритоголовый успел произнести:
— Мен… — после чего угол двери рассек его правую бровь, отправляя в глубокий нокаут.
Анатолий Беляш как раз закатал рукав белого свитера и теперь неторопливо прицеливался блестящим скальпелем в свое запястье. Процедура была хорошо знакома — первый раз он резал себе вены, спасаясь от армии. Второй раз, разбив бокал шампанского, окропил красным скатерть на свадьбе, куда его не звали, но он пришел. Каждый раз он одевался в белое, потому что хотел уйти, одетым в белое, быть, это смешно, а может быть, и судьба.
Недаром он родился в Белостоке, где служил в Западной группе Советских войск его отец.
Трезвон из прихожей заставил магистра поморщиться: этот остолоп, приносящий на обряд древнего жертвоприношения компьютерные диски, достоин в лучшем случае расстрела, а никак не иноземной отроковицы. Отроковица тоже оставляла желать лучшего, лежала и мычала, таращась. В конце концов, если ничего не выйдет, можно будет отрезать уши. Это производит впечатление.
— СЛАВА! — заорал в прихожей какой-то идиот.
Первая мысль — баркашовцы или лимоновцы. Вроде бы делить с ними нечего, но никогда не знаешь наверняка. Потом у двери кто-то что-то вякнул и произнес непонятный слог.
— Облава! — закричал Белый Магистр и привычно рухнул на пол, положив ладони себе на бритый затылок.
Айшат пошевелила затекшими руками и, до боли скосив глаза, увидела, как скрывается под столом бритый и бородатый великан, как с треском распахивается фанерная дверь и на пороге возникает человек с телефонной трубкой. Дикими глазами окинув круг свечей на полках книжных шкафов, нагрянувший джигит бросился к выдвинутому на середину комнаты и опрокинутому письменному шкафу, некогда принадлежавшему доценту Хромину, а ныне ставшему жертвенным ложем тавларской девушки. Вдруг джигит узрел Айшат, крепко привязанную к вколоченным в благородное дерево пятидюймовым гвоздям, и остолбенел, будто витязь в тигровой шкуре с обложки единственной книги, против которой дядя Салим никогда ничего не имел.
— Дмитрий Васильевич! — вежливо, но громко произнес Андрей Теменев. Он смотрел только на Хромина и не спешил дивиться здешней обстановке. Карман его плаща был оторван, а в руке он держал сотовый телефон. — Вы забыли, Дмитрий Васильевич.
Санитарный чиновник пискнул, как мышь, которой наступили на хвост, и с разворота, но довольно смешно ткнул кулаком в лицо преследователя. Целил в нос, а попал в зубы, раскровенил себе руку и затанцевал, дуя на покалеченные пальцы.
Старший лейтенант Теменев сплюнул чужим красным, присел на корточки и извлек словно бы из левого носка тупоносый предмет, похожий на пистолет, сказав угрожающе:
— Дурак ты, Дмитрий Васильевич.
Хромин— старший отшатнулся и сел на жертвенный шкаф, придавив руку Айшат.
Хромин— младший, только что выбравшийся из кухни, переступивший через бесчувственного скинхеда и приотворивший неплотно висящую на петлях дверь, в первую очередь увидел колышущийся золотистый свет. Эти идиоты не только повесят на него ритуальное убийство, но и спалят квартиру. Нет, все-таки надо сбрить бороду.
— Вот карты, я принес… — тонким голосом говорил запозднившийся бритоголовый подросток, стоя на лестничной площадке. В квартиру он войти не решался.
Собственно, квартиры и не было. Прямо за дверью висел в пространстве уходящий в неясный туман, огненный мост.
Глава 1
NIL ADMIRARI[1]
Иссушенная солнцем и истоптанная тысячами, миллионами ног белая дорожная пыль мягко глушила поступь двух великолепных коней. Только изредка кремень или потемневшая, отслужившая свое пряжка сандалий звякали под копытом, и тогда благородное животное, чутко прядая ушами, оглядывалось на седока, словно спрашивая, а не высечь ли искры бодрой рысью. Но всадники не были расположены к стремительной скачке в этот жаркий день. Одежды обоих были скрыты под дорожными плащами, и все же сразу чувствовалось, что путешественники — люди тоги, привыкшие повелевать и полагаться на разум и красноречие в той же мере, как на отточенный меч и туго набитый кошелек.
Потому и путешествуют они вдвоем, что даже скучную дорогу летним днем способны превратить в приятное и полезное времяпрепровождение, обсуждая торговый вопрос или политическую интригу или же просто развлекая друг друга содержательной беседой. Ибо лучшее, что может делать человек, это совершенствовать себя без всякой корысти. Подобно тому вниманию, какое вы уделяете совершенствованию своего тела, интеллект, питаясь живой и содержательной беседой, обязан развиваться ежедневно и ежечасно, если вы и впрямь желаете к годам расцвета, то есть к тридцатилетнему возрасту, решать судьбы империи.
Такого мнения придерживались оба всадника, ничуть не страдающие от жары, поскольку позволяли себе одеваться в ткани самого лучшего сорта и вполне наслаждаться той самой дорогой, на которой погибает треть захваченных в плен и обращенных в рабство варваров — на пути в Вечный город. Двое верховых могли спокойно наслаждаться буйством красок, высвеченных горячим средиземноморским солнцем, тучностью стад, пасущихся в отдалении, богатством виноградника, сбегающего по склону холма той области, которая должна была прославиться в будущем редкостными итальянскими винами и уже теперь носила громкое и грозное имя Кампанья.
Их взор радовали попадающиеся тут и там колонны и портики из розового маланийского мрамора, причудливая роскошь вилл зажиточных горожан, повсюду разбросанных в прихотливых складках рельефа, а то а огромный амфитеатр, тот самый, что был построен по указу жестокого диктатора и которому предстояло пережить множество диктаторов будущего.
Но внимание путников было занято другим — она вели разговор, и опытный наблюдатель сразу понял бы, что связывают беседующих узы совершенно особого свойства. Это были учитель и ученик, причем именно то сочетание, когда учитель заслуженно уважаем, а ученик по заслугам любим. Итак, мы имеем счастливую возможность сообщить вам разговор двух блестящих интеллектуалов эпохи тучных виноградников и портиков из розового мрамора.
