— Чего ты ржешь, сволочь? — проорал подросток. Туман, окутавший юные мозги, рассеивался примерно с той же скоростью, что и прояснялся рассудок пленного эфэсбэшника, но подростковая психика значительно менее устойчива к непонятному, обрушивающемуся на голову без предупреждения. Поэтому в ломком голосе пацана проскользнули нотки истерики. Малый, честно говоря, не очень-то и рассчитывал попасть в заповедную Чудь, но уж на случай-то попадания его никто не предупредил, что единственным старшим товарищем окажется мент, выше его в полтора раза и не боящийся даже нацеленного в лоб ствола. — Я тебя спрашиваю, где Белый Магистр, где Белосток?!
«Сейчас он меня продырявит», — отчетливо понял Андрей.
Фамилия Белостока поставила все на свои места, но убрать дурацкую улыбочку с губ не смогла. Хотя веселого было мало. Молодому сотруднику спецслужбы, если уж ему поручили следить за главой экстремистского движения, не следует отвлекаться на такие мелочи, как развод случайно замеченного чиновника на пару-тройку тысяч баксов, сколь бы соблазнительным сие не казалось. Не следует именно потому, что вдруг может оказаться, что вся эта мутотень — на самом деле хитроумная ловушка экстремиста, которому надоела непрофессиональная слежка за своей особой. Он, экстремист, может, и псих, но отнюдь не дурак.
«Любопытно, куда это меня вывезли — с предсмертной отрешенностью размышлял Андрей, снова поднимаясь на локтях и наблюдая, как пляшет черная дыра ствола его же собственного Макарова. — Напоследок, — решил лейтенант, — я узнаю, как выглядит чертова задница. Но где могилка моя, узнают только вот эти пролетающие над головой вороны».
На гребне холма появилась фигура человека, весь вид которого свидетельствовал: он тоже вряд ли объяснит, где происходит данная драма. Довольно молодой на вид, он умудрился к тридцати годам отпустить жидкую, но длинную, грязно-соломенного цвета бороду, что ничего само по себе не значило. Но одежда бедолаги не сулила ничего хорошего в плане его вменяемости — одинокий шлепанец на левой ноге, заляпанная то ли артериальной кровью, то ли кетчупом трикотажная майка, самая что ни на есть холостяцки-убогая, и перекошенные очки подошли бы скорее хозяину квартиры на лестнице в осеннем городе, где Андрей имел глупость вышибать деньгу из взяточников. «Но вряд ли, — подумал Андрей, — его вывезли сюда вместе со мной, а впрочем, это неважно, ведь сейчас этот бывший интеллигентный человек нас окликнет. Скажем, так: „Послушайте…”»
— Послушайте, — дрожащим голосом сказал бородач, Святослав Васильевич Хромин.
Дальше произошло именно то, что секунду назад отчетливо представил себе сотрудник ФСБ Андрей Теменев. Дошедший до максимального градуса истерики бритоголовый подросток, известный в детской комнате милиции Приморского района города Петербурга как Илюхин Алексей, развернулся, чтобы выпалить из пистолета. Помешала затекшая нога, да и вообще, стрелять, сидя на наклонной плоскости, еще надо уметь. Впрочем, еще сложнее из положения «лежа на наклонной поверхности» вскочить на ноги. Андрей и не стал этого делать, чувствуя, как окончательно рвется по шву на спине плащ, перекатился, будто на стрельбище, и скорее наудачу, чем благодаря продуманному расчету, вцепился в тощую мальчишескую голень левой пятерней.
Мальчишка заверещал и попытался ударить сверху рукоятью пистолета, почти попал, содрав кожу за ухом, но Андрей свободной рукой, растопырив пальцы, чтобы достать, врезал ему под лопатку, по плечевому нерву и сухожилию.
Пистолет мягко упал на землю, а подросток со сдавленным всхлипом — на спину, точно щенок, которого завалил матерый кобель, подставляющий брюхо победителю.
Андрей открыл было рот, но говорить ничего не стал, поднял пистолет и поглядел на бородача, застывшего со своим «Послушайте» на устах…
— «Если звезды зажигают»?…— выжидательно продолжил цитату Андрей. Он не надеялся, что этот сбежавший из ближайшей крымской психушки бородатый алкоголик помнит Маяковского. Он даже не рассчитывал получить от безумца указания, где шоссе. Но, так или иначе, это был единственный человек, который хотя бы неясным мычанием мог указать их примерное местонахождение.
— Знаете, — осторожным, но трезвым голосом проговорил бородатый алкоголик, — а ведь мы в Древнем Риме, товарищи…
* * *
— Таким образом, уловив частное, ты не воспринял общей идеи о том, что нет вещей, которым нельзя было бы найти объяснение. И я очень рад, — разглагольствовал учитель. — Поскольку только что мы с тобой стали свидетелями необъяснимого небесного явления, я мог бы сказать тебе, что в трудах Птолемея упоминалась радуга при безоблачном небе и что никакой эллин не удивился бы молнии, которая бьет не из тучи. Но мы сойдемся с тобой на рациональных понятиях, которые могут быть сведены к механике, геометрии и герметике, этим трем китам естественных наук.
Юноша почтительно внимал, не забывая корябать по воску ногтем. Над ближайшим холмом, куда направлялись путники, поднимался легкий дымок.
— Прежде всего, — продолжал учитель, потирая нос идеально прямой формы, изрядно, однако же, обгоревший за время долгого пути по яркому солнцу, — суммируем все необъяснимое, что представляется нам таковым на первый взгляд. В погожий полдень, в отсутствие облаков и любой непогоды, при ярком солнечном небе в холм ударяет молния необычного, я сказал бы, огненного цвета. При этом она имеет неординарную форму дуги окружности, как если бы из-за невидимого нам сейчас горизонта к этому холму пролег некий фантастический мост. Добавлю к сказанному другое, тебе, вероятно, неизвестное. Там, на этом холме, куда сейчас нога за ногу плетутся наши клячи, расположено одно из известнейших этрусских капищ. Святилище столь же древнее, сколь и загадочное по своему назначению, ибо сложившие его из ракушечниковых плит чудодеи были перебиты все до единого нашими славными предками при первичном освоении этого охраняемого богами, цезарями и республикой полуострова. Какие выводы сделаешь ты, легковер, склонный к удивлению?
Ученик сглотнул.
— Ты мог бы предположить, — улыбнулся учитель той улыбкой, что так шла ему, той самой, что, несмотря на иссушившие его икры и проредившие шевелюру годы, приносила ему неизбежные успех и внимание совсем еще юных, но уже искушенных дев, неизменно приглашаемых на застолья в триклиниях самых именитых граждан республики, — более того, безусловно сделал бы самые невероятные выводы. Будучи удивлен, ты привлек бы к своим догадкам все новые факты, отдав предпочтение тем, которые смущают твой весьма информированный рассудок. Ты не воспользовался бы золотым правилом, по которому отбрасывается любое объяснение, если есть другое, опирающееся на более известные факты. Нет, ты погнался бы за нагромождением невероятного, и оно повергло бы тебя на третьем умозаключении, и ты стал бы рабом нелепой теории, которую отстаивал бы до скончания дней своих, приговаривая на каждом шагу: «Мне и самому непонятно, но ведь я видел собственными глазами». Скажи, что тебе пришло в голову?
— Говоря по правде, — отозвался знатный юноша, цветом лица становясь похож на тех вареных крабов, что подают в кабаках на набережной Кум, — я подумал, что древний народ, населявший эти края, обладал сокровенным, неведомым нашим современникам знанием и сейчас мы наблюдаем в действии старинное магическое действо, связующее наш мир с глубоким прошлым.
— Вот именно! — торжествующе воскликнул философ. — Я сознательно удивил тебя не единожды, а несколько раз, чтобы, растерявшись, ты стал привлекать к объяснению еще более удивительные вещи. Откуда, скажи, ты взял эту связь времен?
Белый конь, на котором ехал учитель, благородное животное с удивительно тонкими чертами морде, вдруг всхрапнул и протяжно заржал. Философ удивленно огляделся по сторонам, не пасется ли под сенью ближайшего виноградника некая кобыла, и, не обнаружив таковой, щелкнул над ушами коня шелковой плеточкой с наборной рукояткой из слоновой кости и сандала.
— Мне просто показалось…
— Вот! — кругообразным движением руки, украшенной сапфировым перстнем, подвел логический итог диспута учитель. — Тебе показалось. Начав с невинного на первый взгляд удивления, ты пришел к искажению действительности, к иллюзии, к галлюцинации, или, иначе говоря, ты увидел то, чего не было. В то время как если бы ты сохранял хладнокровие, ты очень скоро наткнулся бы на факты объяснимые и объясняющие ситуацию с точки зрения здравого смысла. Пойми, познание мира с развитием цивилизации практически закончено. Не удивление, а страсть к накоплению новых фактов должна двигать философом при наблюдениях за природой. Итак, приготовься, мы приближаемся к старинному этрусскому капищу, где нарочно сделаем привал и, клянусь всеми богами Олимпа, не покинем этой местности, пока ты сам не признаешь, что ничего удивительного даже в столь экстраординарном происшествии нет!
