ровно. Ликуя, Кеоки показывал готовые произведения соседским мальчишкам и учил, как добывать краску. Безусловно, для него нового происходящее было чем-то странным и одновременно волнующим. Чтобы разобраться в чувствах он посоветовался с отцом, более не упрекая его в равнодушии. Отец был удивлён, но выслушал сына.
– У тебя горят глаза. Но не из-за возмущения или разочарования во мне, а от счастья. Если тебе по-настоящему дороги картины, то не останавливайся. Прости меня!
– За что?
– За то, что был несправедлив.
– Я не понимаю, почему ты извиняешься.
– Ах, ты не понимаешь?! Неужели не помнишь, как я тебя бил и кричал?
– Не раскаивайся зазря, – настаивал Кеоки. – Если даже меня подводит память.
– Ты очень добрый юноша, но я буду до самого конца стыдиться своего поступка. Твори, сын мой, создавай! Оаху принадлежит нашему поселению, тебе, твоей будущей жене и детям. Покажи, на что ты способен!
И Кеоки творил. Когда он ходил в джунгли, то обязательно посещал статую Ланы, прикасался к ней, и тогда перед его глазами проносились обрывки воспоминаний, связанных с мудрой и бесконечно великодушной девушкой с золотыми глазами. Внутренне он трепетал перед её величием, но более всего перед любовью, которой она обволакивала мир. Несмотря на потерю, Кеоки не страдал от разлуки. Отыскав утешение в созидании, он проявил свою истинную силу.
– Ты любила настолько сильно, что однажды спасла меня. Вот к чему ты стремилась, – говорил Кеоки решительно. – Может быть, ты гордишься нами и мной, в особенности. Так гордись и дальше людьми и наблюдай сверху потому, что моё предназначение пока не исполнено.
У него подступали слёзы, но он стирал их ладонью и смотрел на золотой цветок.
Он служил напоминанием о дочери солнца и появлялся заново всякий раз, если его кто-либо срывал. Многие нуждавшиеся в сострадании справились со скорбью и болью, и многие познали счастье.
Закончив легенду, мама залпом выпила кружку воды. Мы дали ей отдышаться. Раскрасневшееся лицо и озорное хихиканье выдавали её неподдельный восторг. Истории, прочтённые вслух в узком кругу, всегда вызывают такой прилив бодрости.
– Вы довольны?
Папа кивнул. Он с удовольствием похвалил маму и легонько поцеловал её в щёку.
– Мне тоже понравилось. Очень круто!
– Что тебя зацепило больше всего?
– Наверное, Кеоки.
– Почему?
– Я сочувствовал ему в середине и радовался за него в конце. Он заслуживал того, чтобы заниматься любимым делом. А ещё эта Ланина смелость…
– Не каждый пойдёт на поступок ради любви, – согласился охотно папа.
– Потрясающе, – прибавил я.
Слова дышали скромностью. Я в самом деле был поражён легендой, но не представлял, как точно выразить чувства. В то же время мне было совестно, что я собирался сбежать и пересмотрел решение. Вскоре я вернулся к первоначальному плану, так как предвидел, что ничего весёлого дальше не будет.
Ожидания оправдались. Мама не предложила новую легенду, а развлекла нас объяснениями по поводу дизайна четвёртой книги. Однообразие фраз и скучное описание обложки не оставили мне другого варианта, кроме как удрать. Я поглядывал в коридор с некоторой грустью, присущей подростку, которого посадили под домашний арест. Только вот меня не сажали, и от этого было вдвойне обидно.
– Пожалуй, я пойду.
– Уж не хочешь ли ты схитрить и улизнуть?
– Конечно же, нет! С чего ты взяла? Я схожу в комнату и вернусь, если посчитаю нужным.
– Если посчитаешь нужным, обязательно приди, – проронил сухо папа.
Он был маленьким, ласковым, с тонкими руками и ногами и с длинными светло-русыми волосами. Помимо внешней мягкости, выражавшейся в линиях и форме круглого лица, у него было кроткое сердце. Несмотря на общительный характер, папа не открывался кому угодно. Он держал дистанцию, пока не понимал, достойный человек перед ним или нет. Как ни странно, но второй случай он считал за манну небесную, ведь повстречать жалкое, бесчестное, коварное, в общем, проблемное во всех аспектах существо было невероятно сложно, а возиться и проникать вглубь его души ещё труднее. Ко всему прочему, папа придерживался моральных принципов. Он не навязывал мне что-либо и не делил мир на чёрное и белое, но при любой возможности давал советы. Я относился к ним избирательно, но с уважением.
Вот и сейчас, проявив уважение, я попробовал сгладить углы.
– Уверен, вам есть чем заняться. Не хочу отвлекать.
– Ты уже отвлёк.
– Ну, раз так, то мне и впрямь стоит уйти, чтобы не мешать ещё больше.
– Не задерживайся допоздна.
– Не буду.
– Хватит ему потакать, – нарочито громко буркнула мама.
Перед тем как уйти, я забрал камеру и задержался рядом с кухней, откуда доносился приглушённый смех. Папа отпускал дурацкие шутки, подливая в стопку коричневатый ром. Он пил, изредка дразнился. Мама поддерживала диалог и смотрела на него с вполне объяснимой снисходительностью и умилением. От удовольствия, вызванного сценой, порозовели щёки. Мне очень хотелось, чтобы через год или даже через пять лет ничего не изменилось. Я, мама, папа, дом, фотографии.
Глава 3
С наступлением лиловых сумерек Маноа3 окутала дремота. Вечером город омывала прохлада, и свежесть, и спокойствие навевали умиротворение. Я мало фотографировал, боясь поколебать хрупкое равновесие.
По дороге я заскочил в магазин «Кане и романы», где работала подруга Хана. Два года тому назад она переехала с родителями из Северной Каролины и сразу нашла во мне доброжелательного собеседника. Несмотря на то, что у неё был импульсивный характер, между нами не ослабевало притяжение. В том смысле, что мы не забывали друг о друге, а когда виделись, то не хотели расставаться. По крайней мере, она уж точно.
– Ну Эйден, ну куда ты торопишься?! Либо покупай и оставайся, либо оставайся и покупай, – произнесла она жалобно спустя час моего препровождения в магазине.
– Я не брал денег. Можно я сниму буквы на корешке?
– Ни за что.
– Пожалуйста!
– Не-а.
– Но они так красиво переливаются и мигают!
– Нет.
Хана была непреклонна. Она обслужила пожилого мужчину, запаковав книгу, по всей видимости, в жанре нон-фикшн, в обёртку чопорного бежевого цвета. Бумага была гладкой, как и положено, отсвечивала глянцем. Я недовольно засопел, мол, её запросто выпачкать. Подобная обёртка ни в коем случае не подходит, если книга идёт на подарок.
– Вообще-то она красивая, – надулась Хана.
Ей нравилось возиться со всем, что она считала красивым, прелестным, чудесным и прочим.
Мужчина скривил губы, будто моё замечание его огорчило не меньше. Сунув книгу подмышку, он вскинул заросшие брови.
– Эх, не понимаете вы ничего, непрактичные. Помимо того, что запретила фоткать, так ещё и…
– Кх-м! Кх-м! – шутливо пригрозила Хана.
Посетитель прошёл на выход, а я ринулся к застеклённым шкафчикам, являвшим гордость «Кане и романов». Вернее, гордостью называлась начинка из тонких и толстых томов, на которые, в отличие от остальных бумажных собратьев, выставленных на открытых полках, не оседала пыль.
Я расспросил Хану о книгах, привезённых на прошлой неделе. Я запомнил некоторые, по моему мнению, вкусные заголовки, чтобы поделиться с мамой. Держал её
