было оставлено несколько комментариев.
Алиса Фостер
Есть куда стремиться, но мне нравится, что ты делаешь.
1 нед.
Вайолет Черри
Кому надо продать душу, чтобы научиться так фотографировать?
1 нед.
Дуглас Билл Мур
круто
во вт
Чарли Мэрдок
Веет холодом и той атмосферой промозглого утра, когда ты можешь видеть, как на траве переливается роса. Замечательная работа)
во вт
Кат Лесли Уайт
Красиво
в сб
Юджин Кларк
Твои работы безмятежные. Я в хорошем смысле.
в сб
Самир Гарсиа
Займись этим профессионально!!!
в вс
Критика вызывала у меня аллергию. Я вступал в разговор с невидимым собеседником, замурованным в стене, уверяя, что пользователь по ту сторону экрана чересчур прямолинеен и что ему пора заткнуться.
Я вяло листал цветастые и монохромные фотографии. Люди выглядели спокойными, расслабленными, от них исходила естественная радость жизни, радость, превосходящая ненависть. Я не останавливался на меланхоличных фотках. Мне хотелось напитаться светом. Я надеялся, что он задержится, успокоит пульсирующее сердце. Но равнодушный свет проходил насквозь, не давая и шанса для насыщения. Картинки пролетали как на автомате, мельтеша, обгоняли друг друга в бешеном соревновании и приводили меня в ещё большее расстройство.
Отложив телефон, я представил волну, смывающую кровяную корку толщиной в безымянный палец. От чистоты сверкали лодыжки и поблёскивали бёдра. Я искренне наслаждался свежестью и целостностью тела, шершавостью, его изгибами. Я любил жировые складки, заусенцы, опадающие волосы и подростковые гормоны, пересчитывал родимые пятна и шрамы, но без воды, без этого чудного исцеляющего бальзама, брезговал тем, чем был одарён с рождения и что приобретал позднее.
Прежде чем вздремнуть, проверил сообщения. Мне написал некий Келвин Бэрри, который никогда не оценивал мои фотографии.
Келвин Бэрри: Привет! Когда-нибудь участвовал в конкурсах?
Махнув на приветствие, я настрочил ответ.
Эйден Лэмб: Нет. А надо?
Келвин Бэрри: У тебя прекрасный стиль. Мне интересно, действительно ли ты видишь мир таким… замершим, что ли.
Эйден Лэмб: Угу. Да я вообще по-всякому его вижу, но не показываю.
Келвин Бэрри: Если не секрет, то каким ещё?
Келвин поставил озорной смайлик.
Эйден Лэмб: Враждебным и одновременно дружественным. Это кому как повезёт, если уж говорить по-честному. Мне везёт не особо, но я об этом не распространяюсь.
Келвин Бэрри: Почему?
Эйден Лэмб: Глупо открываться всем без исключения. Ты слишком навязчив. Узнал, что хотел? Всё. Я спать.
Келвин продолжил писать. К его вниманию я отнёсся с недоверием. Конечно же, я делился важными событиями с приятелями из интернета, но только потому, что они сами доверяли мне и раскрывали тайны.
Келвин Бэрри: Подожди! Просто я давно присматривался к твоим работам. Ты же не злишься, что я отбираю у тебя сон?
Эйден Лэмб: Злюсь. Ещё как.
Келвин Бэрри: Эй, перестань!
Он думал, что это могло подействовать? Келвин проявлял глупость или самонадеянность. Третьего было не дано.
Эйден Лэмб: Нет.
Келвин Бэрри: Короче, я хотел поблагодарить за твои старания. Они принесли много хорошего! Если бы не фотка с котом в вязаной шапочке, то я бы не связался с тобой.
Эйден Лэмб: Жаль.
Келвин Бэрри: Ну, скорее всего. Или нет… Я бы всё равно написал, потому что мне тоже нравится фоткать, только людей и города. Мы могли бы узнать о творчестве друг друга получше, почерпнуть какие-нибудь знания, набраться опыта. Что скажешь?
Эйден Лэмб: В любой другой день я бы согласился.
Келвин Бэрри: Тогда я напишу завтра, идёт?
Это прозвучало забавно.
Эйден Лэмб: Хитро. Не факт, что я не промолчу.
Келвин Бэрри: Я хоть и настойчивый, но не надоедливый.
Эйден Лэмб: Ага, как же!
Попрощавшись, я мысленно пообещал, что не отвечу и вскоре провалился в беспокойную дрёму.
Телефон не давал покоя днём. Я не сводил с него пристального взгляда, терзаясь сожалениями. Несмотря на то, что у меня не было желания браться за камеру, меня всё равно тянуло к фотографиям. Тянуло ловить момент, замедлять время, несущееся вскачь, обостряя восприятие.
Я нажал на иконку с камерой и, подойдя к окну, раздвинул шторы. На меня смотрели безликие домики. Низко висело грязно-серое небо, взбитое, словно перина. За стеклом была сплетена почти невидимая паутина, которая пустовала. Я простоял десять, может быть, пятнадцать минут и, не выдержав угнетающего бездействия, решился на один-единственный кадр.
Чувства обострялись. Я метался между страстью и болью, влечением и отвращением. Мне нравилось кружить в потоке, где не существовало второго разрушающего чувства.
Я любовался фотографией, пока она не стала надоедать и удалил, чтобы не мучиться.
У меня не поднялась рука выкинуть камеру. Я попросил маму, чтобы она сделала это за меня.
– Психи прошли? – спросила она, с нарочитой громкостью стуча по клавишам.
На ноутбуке был открыт вордовский файл. Мама строчила легенду о морском чудовище, которое контролировало медуз и заставляло жалить пловцов. Какие только существа не обитали в бездонной пучине…
– Не совсем.
– Так и не понял, почему я на тебя злюсь?
– Потому что я был грубым. Такого больше не повторится.
– А ещё?
– Мысли не читаю.
– Я тоже в порыве эмоций могу не сдержаться и ляпнуть гадость. Это естественно. Меня злит, что ты скрываешь правду, – объяснила она, отвлекаясь.
– Я не скрываю. Не умею. Знай, что твой сын неуправляемая истеричка!
Отпустив плохую шутку, чтобы оправдать гнев, я сумел ненадолго разрядить ситуацию.
Мама предостерегла:
– Лучше быть истериком, чем врушкой.
– Ты как всегда права.
– Не подлизывайся.
– В знак примирения не прочтёшь что-нибудь из напечатанного? – спросил я робко.
Она была огорчена и теперь не улыбалась. Я испортил ей настроение.
– Выбирай цифру. Не число.
– Девять.
– Дождевые привидения. Сгодится?
– Конечно.
Я устроился бочком на краю кровати, внимательно слушая маму.
Спустя час она взяла камеру и ушла.
Я списался с Ханой, чтобы она меня не навещала. Мы поговорили насчёт произведений на летние каникулы и договорились, что вместе проведём День сладостей6, который она ждала ещё с прошлого года. Когда меня выворачивало от пирожных, Хана доедала третью шоколадку и торопилась запить конфеты с помадкой сладким кофе. Сластёна, она и в Африке сластёна.
Келвин настрочил сообщение, когда я просматривал его фотографии. Романтические сюжеты перемежались с домашними сценками.
В память врезалась серия кадров, на которых муж с женой играли на приставке. На его подбородке пестрело пятно сырного соуса, и ему было безразлично, что он растрёпан и неловок. Позади неё валялась пустая пачка кукурузных чипсов. Она была не накрашена. Обоих захлёстывал азарт.
Следующая фотография стала для меня полной неожиданностью. С высоты птичьего полёта простирался зелёно-коричневый Дайамонд-Хед7 в сухой весенний сезон. Так как проход закрывался в шесть часов, последние туристы уже спускались дружной гурьбой.
Меня охватила приятность оттого, что Келвин снимал Гонолулу. Раз пять, не меньше, я всходил на кратер вместе с папой. Таким образом, мы поддерживали здоровье и, чтобы совсем не расклеиться, давали нагрузку мышцам.
Келвин Бэрри: Я мечтаю поучиться у такого же любителя! У тебя были когда-нибудь учителя? Много лет назад я познакомился с одним парнем, который был хорош в натюрмортах! Ну знаешь, всякие постановки, вазы, овощи, фрукты и прочее. Так вот,
