я не понимал, что он в этом находил и называл искусством. А потом как понял! Оказывается, важно было не то, что я вижу, а что испытываю и чувствую! Разные вещи.
Явную радость и восхищение Келвина выдавали восклицательные знаки. Я удивлялся, что его нисколько не коробила моя холодность. Стойкий оловянный солдатик.
Эйден Лэмб: Мне учителей и в школе хватает. Я самоучка.
Келвин Бэрри: Вау!
Эйден Лэмб: Что?
Келвин Бэрри: Ты ответил.
Эйден Лэмб: Пф… Ну так, что за разные вещи? Что ты почувствовал?
Келвин Бэрри: Гармонию. Единение. Предметы – это не пустая оболочка, а вложенные эмоции их создателей. Выражаясь простым языком, они тоже живые.
Эйден Лэмб: Напоминает анимизм8.
Келвин Бэрри: Немного другое. Я же не говорю, что в стекле заключена душа. Это странно.
Эйден Лэмб: Зато прикольно. Пускай твой приятель фоткает предметы с богатым внутренним миром, а не ведётся на пустышки!
Келвин Бэрри: Ха-ха-ха, он бы воспользовался твоим советом. Мы не общались пару лет, так как он улетел в Канаду. Мол, перспективнее там, где нас нет. Я пока не выезжал за пределы своего города, но в будущем хочу исправиться.
Мы затронули тему идеализма, даже поспорили, возможно ли существование реинкарнации. Келвин с уверенностью терпеливого учителя доказывал, что есть и приводил случаи, когда некоторые личности помнили о прошлых жизнях. Я убеждал его в обратном, напоминая о человеческой изобретательности. Доказательств о переселении души ни один из помнящих не приводил. Значит, они либо крупно ошибались, либо обманывали.
Мне полегчало. Переключившись на размышления, я игнорировал печаль.
Келвин Бэрри: Почему тебе нравится снимать? В этом есть какой-то глубокий смысл?
Речь, зашедшая о собственных фотографиях, спустила меня с небес на землю. Я не представлял, что и сказать. Смысл был, а потом растаял. Я разделился на до и после.
Эйден Лэмб: В том, чтобы быть собой.
Глава 5
Первый шаг – он трудный самый.
Через недели затворничества я намеревался реабилитироваться в глазах у мамы с папой.
Погода в пятницу не подвела.
Приоткрыв дверь, я просунул нос в щель, из которой сочилась небесная синева. В гостиную заструился тихий запах печёного ананаса. Он как бы подталкивал вперёд, звал навстречу улице, по которой разъезжали редкие автомобилисты и скейтеры. Казалось, как и Алису, меня ждал фантастический мир с неведомыми существами. Остров просил: «Давай, давай, выходи, не обижу».
Сейчас или никогда!
Я ухватился за ручку так крепко, насколько это было возможно, ногтями впившись в ладонь. Сердце бешено забилось. Висевшее слева зеркало в полный рост показало сгорбленную фигуру, подрагивающую от напряжения. Это был я или кто-то другой, загнанный в угол?
– Не сейчас! – прошептал я боязливо.
Передо мной возникли ясные образы: родители, Хью, Хана, Палмер, Эзра, Бир. Появился ещё один расплывчатый, полупрозрачный. Ей-богу, предрассветное марево! У Келвина на аватарке стояла картинка с полным хорьком, красующимся в траве, поэтому я не знал, как тот выглядел. Среди многочисленных фотографий не было ни одного селфи. Может быть, он писал с рабочего аккаунта.
Боль слегка отрезвила.
Я разжал руку и размял онемевшие пальцы. Распахнув дверь, я сомкнул веки и позволил сладкому воздуху меня окутать. Повеяло свежей рыбой, фруктовым желе и краской, от которой неприятно щекотало в носу. Расслабление, сосредоточение, погружение.
Ноги, не слушаясь, понесли меня по склону. Жмурясь с непривычки, я украдкой оглядывался по сторонам и не забывал следить за дорогой. В каждом лице я замечал тень потенциальной угрозы. Она исходила не только от мужчин, но и от женщин, стариков и даже детей, которым я был искренне безразличен. В смехе шутящего таилось лукавое коварство, а в скучающей мине равнодушного презрение. Они знали обо мне намного больше, чем я сам. Видели ли меня в ту ночь? Подшучивали? Осуждали? От случайных взглядов прохожих по спине бегали мурашки. Рот наполнялся горькой слюной.
Меня окликнул лопоухий паренёк. Он клянчил сигарету и, семеня, придерживал широкие джинсы без ремня. Смуглый, низкий, морщинистый, он был мужской версией Палмер, к которой от измотанных нервов рано подкралась старость.
– Я не курю.
– Ты воняешь! Чё, жалко?
– Отвали.
– Да я уверен, што они есть! Не, я понимаю, канешн. Жадничаешь, мелочь, не делишься. Это потому што денег нету? Ну давай, давай, выверни карманы. Некрасиво как-то получается, а? Я ж к тебе, так сказать, с добрыми намерениями, а ты в отказ идёшь.
– В отказ идти – это немного другое…
– Ты меня учить собрался? Выворачивай карманы!
– Не трогай.
Я напрягся. Он скривился в самоуверенной ухмылке и обнажил кривые зубы.
– А то чё? Покажешь яйца?
– Нет.
– Так я и думал, – протянул он гаденько. – Нету у тебя яиц. Или всё же есть? Вроде пацан, а краснеешь как девчонка. Может, ты девчонка?
Вцепившись жёлтыми ломкими ногтями в бедро, он попытался стянуть с меня шорты.
– Отвали!
Я отшатнулся. Грубо оттолкнул его, и он повалился на спину в немом удивлении. Проходившая мимо женщина спросила, всё ли у нас нормально.
– Ага, окей… Не переживайте…
Она поправила лямку рюкзака и продолжила спуск.
– Долбанутый, – у паренька прорезался низкий голос, отталкивающий своей дерзостью. – А если б я убился? Ты ваще соображаешь?!
– Не иди за мной!
– Да нужен ты мне как собаке пятая нога! У кого-нить другого сигаретку стрельну.
Я был на виду у всех, но дрожал и делал продолжительные остановки, пока не добежал до центра и, завалившись на лавочку, перевёл дух.
Вдоль пальм бродил подозрительный, зоркий бездомный с чемоданом, распираемым всяким добром. Гаркнув на паренька с включенной камерой, он кисло сморщился и лёг на землю лицом вверх. Неловко шаркающие мимо японцы приняли его за больного. Компания расступилась, пропуская вперёд высохшую женщину. Она опустилась на корточки и, взглянув на бездомного, вдруг улыбнулась понимающе и растолковала смысл увиденного:
– いいんだよ 彼は元気だ. それが彼の生き方です.9
Они пошли дальше, и с их лиц долго не сходило выражение неподдельного уважения.
Келвин застал меня врасплох.
Келвин Бэрри: Где ты живёшь?
Я хотел намекнуть, что довольно далеко, но тогда бы поступил не по совести. Келвин не вызывал неприязнь, так как был открытым до безобразия.
Эйден Лэмб: Там же, где и ты. В Гонолулу.
Келвин Бэрри: Почему ты молчал?!
Эйден Лэмб: Не знаю.
Келвин Бэрри: Это же здорово! Всё, ты у меня на крючке. Мы просто обязаны увидеться! Я принесу фотик. Свободен?
Эйден Лэмб: К твоей радости, да.
Он предложил встретиться на Вайкики10 через сорок минут. Я согласился, но нехотя.
На пляже было много народа. Тут и там на полотняных шезлонгах, одноцветных одеялах, покрывалах с арбузами, морскими звёздами, прогулочными парусниками и прочими летними рисунками, отдыхали люди. Загорелые и сгоревшие, золотистые, коричневые, медные, белые и красные, в закрытых или открытых купальниках, одетые в шорты и плавки, на которые оседали водяные брызги, все они ощущали расслабленность, рождающуюся на берегу. Мужик в облегающей футболке бродил туда-сюда с металлоискателем. Извалянные в песке дети сложенной
