люблю тебя. Вне зависимости от того, что было раньше. Вот, смотри, как я ворошу твою чёлку. Видишь, как ласково? Или плачу. Думаешь, я бы плакал без причины? Потому что жалею чисто по-человечески? Я не сочувствую, если не проникаюсь. Если я мимоходом прочту новости в интернете о том, как погибли рандомные люди, то ничего не почувствую. Так уж я устроен.
Казалось, только во второй раз мне удалось осмыслить выражение, таящее настоящее волшебство. Келвин не жалел меня, а искренне поддерживал и любил. У него были честные намерения и планы.
Привалившись к перилам, я ответил его же словами. Нас связывали чувства, основанные на общих интересах и бескорыстии.
– Мы попробуем это вынести.
– Что, если не получится?
– По крайней мере, попытаемся. Сам говорил, попытка не пытка.
Мы пришли к выводу, что проработка травмы избавит меня от постоянных страхов.
– Я боюсь говорить с родителями. Маму хватит удар.
– Её хватит удар в том случае, если она обо всём узнает от кого-то, кроме тебя, – сказал Келвин, шмыгая носом. – Правда лучше сладкой лжи.
– Она бы согласилась.
Слёзы на его лице подсохли, он был настроен крайне решительно.
– Скажу, но завтра.
– Почему не сегодня?
– Хочу всё обдумать.
– Пойду с тобой, чтобы не было так страшно, – произнёс Келвин ласково и, предложив умыться, провёл до ванной комнаты.
Глава 16
Кто-то связывает зиму с глубоким безмятежным сном, когда вместе с природой отдыхает и человек. Восполняя запасы, накапливает силы, которые пригождаются весной после мига приятного пробуждения. У меня было иначе. Моё пробуждение совпало с днём вылета «Боинга-787» в Мельбурн21, где должно было состояться награждение победителей конкурса. Келвин выиграл приз зрительских симпатий. Его родители озадаченно переваривали произошедшее и очень удивились, когда увидели фотографии с парнем, преминув похвастаться новостью среди коллег и старых знакомых.
Я познакомился с семьёй Бэрри поближе. Как и ожидалось, они приняли меня холодно, почти что безразлично.
Чарльз Бэрри отвёл меня в сторону и спросил, планирую ли я получить высшее образование, и достаточно ли я умён, чтобы отказаться от дурацкой затеи встречаться с таким воспитанным и порядочным юношей, как его сын.
– Затея, как вы выразились, вовсе не дурацкая. Я определился с выбором ещё летом. Не уговаривайте, всё равно не послушаю.
– О, я и не собирался, – наигранно возмутился Чарльз и, вынув платок, тихо высморкался.
Ему оставалось мириться с тем, что Келвин сам выбирал, кого любить и кого снимать.
– Тоже фотографируешь? – спросил он как бы невзначай.
– Да.
– На что?
– До сегодня на телефон.
– Часто?
– Вполне.
– Почему?
– Глупый вопрос. Это как спросить у бабочки, почему она летает, а не ползает.
Мы вернулись к остальным.
Прощались в общей зоне. Второе декабря, предрассветная рань, светло-оранжевая, точно желток.
Я показывал новый фотоаппарат, который купил с родителями.
– Какой прикольный! – воскликнула Хана.
– Офигенное качество, – вторила Опра, захлёбываясь от восторга. – Не пробовал что-нибудь щёлкнуть?
– Пробовал, конечно, но потом удалил. Так, для разминки, – улыбнулся я.
– Может, сфоткаемся вместе?
– Да, давайте, – согласился Келвин. – На удачу.
Он встал по центру и обнял меня за спину, а ребята слева подняли два пальца вверх. Чарльз проследил за тем, чтобы мы уместились на снимке, и тогда Опра щёлкнула затвором и кивнула. Я отметил, что Ли Бэрри внимательно, с едва уловимой горечью смотрела на сына, притягивая его чуть взволнованный взгляд. Опра показала фотографию.
Затем Ли обратилась ко мне сдержанно:
– Используй камеру с умом, чтобы достичь успеха.
– Спасибо, но мне он не нужен.
– Ты не хочешь быть известным?
– Нет.
– И зарабатывать благодаря хобби тоже? – удивилась Ли.
– Нет. Я не против, чтобы это делал кто-то другой. Они молодцы, что нашли себя.
– Ничего не забыл? – спросил Чарльз, держась особняком от компании.
– Ничего, – ответил Келвин и шепнул ободряюще мне на ухо: – Как ты?
– Непривычно.
– Комфортно?
– Да, как будто спустя столетия вернулся в родной дом. Как будто я снова в полном порядке.
Полиция отыскала нападавшего быстрее, чем я предполагал. Он даже не пытался скрыться, продолжая вести жизнь ничем не примечательного преподавателя языковой школы. У него не было судимости и вредных привычек. Он не мучил животных и не подвергался буллингу, сексуальному насилию, не резал вены из-за несчастной любви, в общем, рос и существовал в благоприятной, совершенно не давящей среде. Не вступал в отношения с учениками, был семьянином, примерным отцом, обожающим и лелеющим дочерей.
В суде вину, конечно, не признал, а перевёл стрелки на меня. Оказывается, я был доступным и разрешил себя раздеть. Свой поступок он объяснил тем, что захотел других ощущений. Приобретя новый опыт, он сделал вывод, что его, в большей степени, заводят парни, а не женщины и что близость с женой разительно отличается от близости с незнакомцем, над которым он абсолютно властен, как дрессировщик над дельфином.
Я проходил терапию с добродушной пухлой женщиной, носящей парик, чтобы закрыть лысину. Каждый раз при встрече я писал на специальном бланке, что чувствовал. «Бумага всё стерпит», – говорила она. После сеансов я списывался с Келвином или заходил к нему, и мы вместе смотрели фильмы, заказывали пиццу или убирались.
Я мечтал повзрослеть, чтобы отправиться в путешествие. Куда угодно, словно мы герои папиной песни.
– Почему как будто?
– Ну…
– Ладно, не объясняй.
– Напишешь, как прилетишь? И как только поселишься в хостеле. Не забудь.
– Не забуду, – проговорил он и, поцеловав меня в лоб, добавил растроганно: – Алоха, Эйден!
– Алоха, Келвин!
Это означало и конец, и начало, и вечный круговорот счастья.
Сказав остальным пока, Келвин направился к паспортному контролю.
Однако странно, что Чарльз спрашивал, зачем я фотографирую. Он же был поваром, наверняка любил готовить!
Келвин помог мне ухватиться за дар, пока он совсем не померк, как золотой цветок, у которого оборвали лепестки. Но дар нельзя удерживать или прятать, иначе он рассыплется или скукожится. Настало время его отпустить.
История вдохновлена песней «Aloha 'oe»
группы «Neverland in Ashes»
