какой он, Евдокимов, незаменимый на корабле человек, но больше все-таки было досады на эту свою незаменимость.
— Перестарался я в службе, — с убеждением сказал Евдокимов.
— Интересно... — Ковалев помолчал. — Ну, а как же сегодня получилось? Почему он потек?
— Так ведь перископ все-таки, товарищ капитан второго ранга. Тут все до миллиметра, до микрона...
— Понимаю, что не швейная машина, — согласился Ковалев. — Только не надо придумывать объективные причины, ладно? — Он поднялся с дивана, за ним сразу же и Евдокимов встал. — Лучше уж вообще не отвечай.
Ковалев уже собрался идти — пора было готовиться к ужину, — когда Евдокимов спросил за его спиной:
— Честно?
Ковалев обернулся и пожал плечами:
— Если считаешь, что со мной можно...
Евдокимов все не решался, и Ковалев понял, что он сейчас соображает, как его честное признание на отпуске отразится.
Никак не отразится, решил про себя Ковалев. Промолчит или скажет правду — никак не отразится. Поедет старший матрос Евдокимов на свои десять суток. Но выбирать он должен, не зная об этом решении: невелика добродетель, если заранее знаешь, что она не принесет тебе неприятностей...
— Проморгал я сегодня, — сказал Евдокимов. — Ну, не в настроении был. Мать перед самым выходом письмо прислала...
«Ну да, — подумал Ковалев, — в эти годы мы стесняемся говорить «мама», это только потом...»
— Наверно, заранее написал, что приедешь? — спросил он.
— Порадовать решил... — Евдокимов как будто извинялся. — Имел такую глупость.
— Почему же глупость? Правильно решил. Придем в базу — можешь собирать свой чемодан.
— Нет, товарищ капитан второго ранга. — Евдокимов покачал головой. — Я теперь понял: плохая примета, если заранее готовиться.
— А ты не верь в приметы, — улыбнулся Ковалев. — Сколько тебе надо, чтобы закончить с перископом?
— Чтобы?..
— Чтобы закончить с перископом и сразу поехать, — уточнил Ковалев.
— А!.. Тогда двух дней хватит, — сказал Евдокимов. — А если еще и ночью...
— Ночью не разрешаю, — остановил его Ковалев.
— Ясно, товарищ капитан второго ранга. Все равно сделаем, — заверил, повеселев, Евдокимов. — Лучше нового будет, честное слово!
Букреев уже переоделся к ужину в кремовую рубашку с погончиками, побрился, был явно в хорошем настроении, и, когда, постучавшись, Ковалев зашел к нему в каюту еще в спецовке, он сказал:
— Что-то опаздываем, Максим Петрович. Через пять минут ужинать пора.
— Да с Евдокимовым задержался. Никак парень в отпуск не уедет...
— И чего это он вдруг оплошал сегодня?.. — Про отпуск Букреев как-то пропустил. — Такой специалист...
— А если не вдруг? Если просто... плохое настроение было? Вот и оплошал.
— Что?! — Букреев от возмущения даже не нашелся сразу, что ответить. — У меня, Максим Петрович, тоже бывает, между прочим, плохое настроение. Начальство не так ласково посмотрит, дома кто-нибудь заболеет... Что ж, по-вашему, я свою задачу не выполню?
— Выполните, — спокойно сказал Ковалев. — Но вы уже семнадцать лет плаваете, из них шесть — командиром. А Евдокимов все-таки мальчишка. Вчера еще его дома за отметки ругали.
— А мы сегодня и должны с вами так воспитать этого мальчишку, чтоб его плохое настроение на службе не отражалось.
— Штурман мне почти теми же словами ответил: настроение настроением, а не моги плохо служить. Не положено.
— И правильно, — сказал Букреев. — Перископ из-за этого не должен страдать.
— Не должен, — согласился Ковалев. — А Евдокимов?
— При чем тут Евдокимов!
— А Евдокимов из-за перископа — должен, Юрий Дмитриевич?
— Тоже мне страдание! — отмахнулся с досадой Букреев. — Человек — не перископ, Максим Петрович. Человек все может...
Он усмехнулся, но Ковалев не принял этого тона, и Букреев подумал, вздохнув, что замполит его ко всему, кажется, еще и без юмора, а на военно-морской службе, да тем более на подводной лодке, — гиблое это дело...
— Шучу, — вздохнув, разъяснил Букреев. — Старший матрос Евдокимов тоже не должен страдать.
— Я так и понял, Юрий Дмитриевич. Экипаж-то все-таки хороший сложился.
— Ага, — кивнул Букреев, сдерживая себя, — сложился... Кубики складываются, Максим Петрович. Детские кубики с картинками, А экипаж — сколачивается. Понимаете? Ско-ла-чи-ва-ет-ся! Годами! По кирпичику! Один не так подберешь — вся кладка развалиться может. Психология, товарищ замполит...
Последнюю фразу он уже произнес с явной иронией: как же это, Максим Петрович, вы, заместитель по политической части, не понимаете этого?
— Да, конечно, — согласился Ковалев. — Но когда возникает конкретный вопрос, не всегда как-то и думаешь о психологии. Поплюешь на руки — и за дубинку... А?
«Ты это в мой адрес, что ли?» — подумал Букреев.
— И так бывает, — сказал он. — Не умеешь — научим, не хочешь — заставим. В конце концов, дубинка в военном деле — тоже психология. И вообще, служба — вещь довольно жестокая, она иногда и каких-то жертв требует.
— Как, например, с отпуском Евдокимова, — подсказал Ковалев.
— А хотя бы и так! Чтобы других жертв, посерьезнее, не случилось.
— А может, это у нас еще и привычка такая? — спросил Ковалев. — Служу-служу, все вроде бы нормально идет... Нет, думаю, чем бы все-таки пожертвовать? Выходным днем, что ли? Так было уже, и не один раз. Отпуском?.. Ведь давно что-то ничем не жертвовал, даже не по себе как-то... Почему все время нужно обязательно чем-то жертвовать?
— Да потому, что у нас с вами профессия такая: около войны ходим. Все время! Научимся ходить — может, тогда ее и не будет. Это, надеюсь, стоит жертв?
— Безусловно, — согласился Ковалев и улыбнулся. — В глобальном масштабе я все понимаю. Но вот почему Евдокимов третий месяц не может в отпуск съездить — никак не пойму. Сами ведь поощрили!
— А плавать дядя будет? — вежливо спросил Букреев.
Ковалев немного растерялся:
— Не понимаю...
«А он сейчас, наверное, кажется себе заступником, — зло подумал Букреев, не торопясь с
