для жены, — убежденно сказал Сартания.
Володин улыбнулся:
— Ражден, ты об этом так мудро рассуждаешь, как будто тебе сто лет.
— Просто у нас в роду все однолюбы.
— Я всегда этому завидовал, — сказал Володин. — Иван, тебе опять шах!
— Вижу, — кивнул Редько. — «Но я не понима-а-ю, зачем ты так серди-и-та...» — проговорил он нараспев. — И все же... Я думаю, если бы можно было иметь сына без жены... Приходишь с моря — а он тебе: «Папа». — Редько прислушался к этому слову и повторил: — «Па-па». А?.. А я ему: «Чего-о?»
— «Чего-о»! — передразнил Володин. — Ведь все равно потом жениться заставит.
— Кто заставит? — Тут Редько что-то не уловил.
— А эта, от которой сын.
— Ну, на матери моего сына... — Редько передвинул короля, уходя от шаха. — На ней можно бы и жениться, пожалуй...
— Вот и женился бы, — сказал Сартания. Он вообще считал, что по-настоящему мужчина только и начинается после женитьбы, а точнее — после рождения сына.
— Ты думаешь, все-таки стоит? — серьезно спросил Редько.
— Что — я?! — возмутился Сартания. — Каждый нормальный человек так думает.
— В медицине, — поучительно сказал Редько, — самое трудное — это определить, что такое норма. И потом... Как же я на ней женюсь? Сына-то у меня от нее нет?!
Розыгрыш шел вовсю, и только Сартания мог его не заметить — так он был возмущен.
— Пустоцветы! Уже каждый из вас мог бы давно по собственному сыну иметь!.. А они тут... в шахматы, понимаешь, играют! — Сартания вскочил и разбросал фигуры.
Реакция была неожиданно спокойной: Володин, пожав плечами, стал молча складывать шахматы, а Редько сказал миролюбиво:
— И чего психовать зря? До дома-то пустяки осталось...
На Сартанию он не обиделся: все-таки три недели в море, может же человека и занести немного.
— Дурацкие, понимаешь, какие-то разговоры! — Сартания уже поостыл, чувствовал неловкость перед ними за свою вспышку, но теперь вроде и неудобно было вот так сразу успокоиться. — Физиономии ваши надоели. Куда ни пойдешь — одни и те же, одни и те же!..
— Иван, ты бы полетел с ним в космос? — спросил Володин у Редько.
Чувствуя себя среди них старшим, Обозин решил вмешаться:
— Ражден, а ведь завтра вечером ты уже сына увидишь... Сколько ему? Лет пять?
Сартания сразу заулыбался — знал механик, на что его взять можно, — заулыбался, тут же забыв о размолвке, и сказал с гордостью:
— Пятый только пошел. Рослый он у меня. Не поверите — запросто холодильник двигает!
— Ну да!.. — Редько позволил себе все-таки усомниться.
— Клянусь тебе! Я ему запрещаю — надорваться еще может. А он — двигает!.. Крепыш... Вот поедем к отцу в отпуск... Мне ведь пора сына на коня сажать!
В дверях появились Букреев и Ковалев, сопровождаемые мичманом Бобриком в поварской куртке. Занятые разговором, офицеры их не заметили, а Букреев и не торопился входить: хотелось услышать, что же дальше.
— Ты только своего сына потом в моряки не отдавай, — посоветовал Володин.
— Это почему? — удивился Сартания.
— Будет месяцами в море болтаться, а о конях на зеленой траве только мечтать сможет. Как его папа.
— Вот это у нас штурман! — не выдержал Букреев, проходя в кают-компанию. — Золото, а не подводник.
Офицеры стали приподниматься со своих мест, но Букреев, не глядя на них, только махнул рукой:
— Сидите уж!.. Моряки...
Заняв свое место во главе стола и подождав, пока Бобрик расставит перед ним посуду, он недовольно спросил:
— Вы, наверно, и лейтенанта Филькина так воспитываете?
Володин с недоумением посмотрел на Букреева:
— В каком смысле, товарищ командир?
— В том смысле, что он у вас до сих пор морского театра не сдал.
— Никак нет, штурманенок сегодня сдал, товарищ командир.
— Знаю, как он сдал...
— Да нет, для начала — неплохо, — сказал Володин.
Все уже за суп принялись, а ему надо было отвечать на вопросы, и ответил он сейчас, кажется, неудачно: Букреев даже ложку ко рту не донес.
— Для начала?! Какое тут может быть «начало»?! — недовольно сказал Букреев. — Он же у вас ходовую вахту нести собирается!
Володин молчал, не понимая толком, чем вызвано такое неудовольствие командира.
— Что-то вы уж больно мягкий начальник, штурман...
Володин и тут промолчал. Это было явно не в его характере, и Букреев, чувствуя, что перехватил, сказал уже спокойнее, почти добродушно:
— Что там у вас с Евдокимовым?
Теперь уже на Букреева с недоумением посмотрел Ковалев: сначала не понял, за что командир отчитал штурмана, а теперь не мог понять, почему Букреев вдруг подобрел.
— Натворил что-нибудь? — спросил Володин о своем подчиненном. Еще секундой назад не позволил бы себе так спросить, но сейчас, уловив, что отпущение грехов состоялось, — правда, не знал, каких именно, — он спросил. Спросил, как о какой-то возможной мелочи, хотя тут могла быть и не мелочь... Володин старался все же заранее угадать, что натворил старший матрос Евдокимов.
— Если бы натворил, я бы тогда с вами не так миролюбиво, — Сказал Букреев. — У него ведь по поощрению десять суток?
— Так точно, товарищ командир, положено...
— Положено — так отдайте, — спокойно проговорил Букреев.
— Но за Евдокимовым перископ закреплен, товарищ командир, — напомнил Володин. — А у нас планово-предупредительный ремонт на носу.
Букреев, соглашаясь, кивнул, а Ковалев не выдержал:
— Вы же воспитатель, Сергей Владимирович!
— Ну?.. — согласился Володин.
— Вот вам и «ну»!.. А у вас в боевой части просто невыгодно быть хорошим специалистом. Невыгодно, понимаете?
Штурман не понимал. Но и никто, кажется, за столом ничего не понимал.
— Если я не справляюсь... — начал Володин.
