– Пожалуй, я выпью еще! – улыбнулась Маша.
– Конечно, детка! – ласково кивнул В. – Сколько хочешь!
В номере отеля она попросила еще шампанского. Для храбрости. В постели В. оказался не столь креативен и изобретателен, как в своих фильмах. Он пыхтел, выглядел неуклюжим и вообще был противный и потный. Маша лежала как бревно и думала о том, что даже высокое искусство не стоит таких жертв. Наконец В. оставил ее в покое.
Она находилась в постели с абсолютно чужим человеком и сознавала невыносимый абсурд ситуации. Ей хотелось не то что уйти, а стремительно убежать из этого номера. Прямо голой выскочить на Невский проспект и мчаться, мчаться прочь… Она встала и начала поспешно одеваться, путаясь в одежде. В. задумчиво наблюдал за ней.
– Маруся! – басом пропел режиссер. – Зачем так спешить? Оставайся до утра?!
– Нет, я спешу! – пролепетала Маша.
– Когда ты приедешь ко мне в Москву? Считай, что роль у тебя в кармане!
– Я приеду! – кивнула Маша, с ужасом глядя на тучного голого В., вставшего с кровати.
– Вот мои пароли и явки!
В. вырвал из органайзера лист, размашисто написал на нем пропуск в новую жизнь и протянул Маше.
«Благодарный, сволочь, куда деваться!» – подумала она.
– Какая ты неласковая, детка! – усмехнулся В. – Ни поцелуя, ни объятия на прощание?
Маша махнула рукой и выбежала из номера.
Придя домой, она сразу отправилась в душ и долго мылась, как будто желала смыть с себя постыдные воспоминания о случившемся.
Потом Маша с яростью разорвала листок В. на мелкие кусочки. И только после этого, успокоившись, легла спать.
…Перед утренней репетицией, встретив Машу в коридоре театра, Палыч поздоровался с особенной гаденькой интонацией.
– Здорово, Басманова!
– Здрасьте! – буркнула Маша.
– Чего, говорят, в Москву уезжаешь? – ядовито усмехнулся Палыч.
Маша чертыхнулась про себя – откуда он все знает?!
– Питер – город маленький! – с издевкой заметил Палыч. – Почти деревня. На одном конце чихнут, на другом уже все знают. Молодец, Басманова! Используй, пока не вышла в тираж!
– Вы о чем?
– Пока молодая, тело в дело! А то потом никому не понадобится.
– Хотите меня унизить? А по какому праву?
Неожиданно Палыч смутился:
– Ладно, извини…
– Кстати, для справки, – взъярилась Маша, – ни в какую Москву я не уезжаю! Мне и здесь хорошо!
– Понял, – кивнул Палыч, – тогда иди работай!
…Неделю они не разговаривали. Потом Палыч сам подошел к ней.
– Басманова, давай мириться!
Маша взглянула с вызовом.
– Ну, извини… Ты же знаешь – я старый хам. Привык говорить, что думаю…
Она посмотрела еще более угрюмо и выразительно.
– Ладно, каюсь… Проси чего хочешь!
И тут Маша расцвела – она знала, чего попросить у золотой рыбки! Не столь давно ей пришла в голову отличная мысль: что, если уговорить Палыча дать роль Соленого в «Трех сестрах» Клюквину? Маша была уверена, что он с его артистизмом справится с этой ролью как никто другой! И потом у Юры есть опыт – в юности Клюквин вместе с ней играл в ТЮЗе.
Услышав Машино предложение, Палыч всплеснул руками:
– Ты что, спятила?
– Ничего не спятила! Сами посмотрите, еще благодарить будете! Клюквин – вылитый Соленый! Ну точно вам говорю!
– Не надо самодеятельности! – фыркнул Палыч. – Ты же знаешь, я терпеть не могу непрофессионализм!
– Да ему играть ничего не придется! Он просто будет жить в этой роли! Понимаете, Юра особенный! Он – торт «Наполеон»!
– Чего? – вытаращился Палыч.
– Шутка такая… Но Клюквин правда особенный!
– Нет, Басманова, это какой-то бред!
– Ну хоть посмотрите! – заорала Маша.
– Вот упертая! Ладно! Валяй! – сдался Палыч. – Посмотрю.
Следующим вечером Маша привела Клюквина в театр.
– Здорово, клоун! – хмыкнул Палыч. – Давай удивляй, у тебя на все пять минут. Время пошло!
Клюквин шагнул на сцену и подмигнул главрежу:
– «Он ахнуть не успел, как на него медведь насел!»
– Это все, что он может? – ухмыльнулся Палыч.
Маша, подыгрывая Клюквину, произнесла фразу из пьесы:
– «Здравствуй, говорю, Бобик. Здравствуй, милый!»
В ответ Клюквин жизнерадостно выдал пассаж Соленого:
– «Если бы этот ребенок был мой, то я изжарил бы его на сковородке и съел бы».
– Однако! – улыбнулся Палыч.
Клюквин потупил взор и с нотой подлинного трагизма произнес:
– «Я против вас, барон, никогда ничего не имел. Но у меня характер Лермонтова. Я даже немножко похож на Лермонтова… как говорят…» – Согласно сценарию, он достал из кармана флакон с духами и полил себе руки. – «Не сердись, Алеко… Забудь, забудь мечтания свои…»
Клюквин закончил выход, почти уложившись в отведенные пять минут.
Палыч хмыкнул:
– Убедительно! Ладно, рыжий сукин сын… Утвержден!
Отправляясь курить в коридор, Палыч растерянно бормотал:
– Вылитый Соленый, твою мать! Соленый, как он есть!
…Клюквин на удивление быстро прижился в театре. Палыч ставил его в пример прочим артистам и собирался задействовать в новых эпизодических ролях.
До премьеры оставалось всего ничего… Маша вживалась в образ своей героини. Ей казалось, что она всю жизнь ждала этой роли и потому органична в ней, как Клюквин в роли Соленого.
Как-то между репетициями в ответ на похвалу Палыча Маша призналась:
– А ведь я играю саму себя!
Тот взглянул на нее с удивлением.
– Да, – грустно кивнула Маша. – История моей жизни. Все жду чего-то… Жду, что наступит настоящее, а жизнь – мимо, мимо… Время, как песочек в песочных часах, утекает сквозь пальцы, не удержать. Кричу «в Москву!», рвусь в воображаемый центр и в надеждах на лучшее остаюсь на обочине жизни, на самой периферии…
Палыч даже смутился от подобных откровений:
– Нууу, счастье – понятие относительное.
– Разумеется. Но вы знаете, какая штука: недавно я прочла книгу «Как стать счастливым», – Маша вздохнула, – а, представляете, счастливой не стала!
Палыч тоскливо пробормотал:
– Да брось, все еще впереди!
Маша печально покачала головой:
– Надо было бороться за свое счастье, а я слабая, изломанная – отдала.
Неожиданно Палыч оживился:
– Как ты это убедительно произносишь! Слушай, Басманова, вот какая мысль: что, если нам вложить в уста твоей героини фразу Чехова о счастье?! Она не из пьесы, но так точно отражает суть…
– Какая фраза?
– Ну ты даешь, Басманова! – обиделся Палыч. – И что после этого ты знаешь о счастье?
Она полчаса прождала Клюквина на Банковском мосту, где они обычно встречались. Устав ждать, Маша пошла в театр одна. Дорогой девушка думала о понимании счастья как счастья со слезой, и ей казалось, что она поняла нечто важное. Во время репетиции Маша с особенным выражением произнесла фразу Чехова: «К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное…»
