однокомнатных домиках с грязными полами; сквозь щели дует пронизывающий ветер. Университетский отчет о работе шахты Colquiri показывает, что шесть из десяти опрошенных молодых людей спят в одной постели с сестрами. В отчете также указывается: «Многие родители чувствуют себя неловко, когда их дети наблюдают за ними во время полового акта». В шахтерском лагере нет ванных комнат; туалеты представляют собой маленькие общественные будки, заваленные нечистотами и облепленные мухами, поэтому люди предпочитают использовать зольники – открытые пустыри, где хотя бы можно дышать свежим воздухом, несмотря на скопившийся мусор, отходы и резвящихся свиней. Водопровод тоже один на всех: приходится ждать, пока дадут воду, а потом стоять в очереди, чтобы набрать воды из общественного крана в бензиновые канистры или глиняные кувшины. Еды мало, и она совсем невкусная – картофель, лапша, рис, чуньо, молотая кукуруза и немного жесткого мяса.
Мы спустились в глубину холма Хуан-дель-Валье. Пронзительный вой сирены, созывавшей рабочих на первую смену, уже несколько часов назад эхом разнесся по лагерю. Проходя по тоннелям, мы переходили от тропической жары к полярному холоду и снова к жаре, часами не покидая отравленной атмосферы. Вдыхая густой воздух – влажность, газы, пыль, дым, – нетрудно понять, почему шахтеры с годами теряют обоняние и вкус. Во время работы все они жевали листья коки с золой. Это тоже способствовало разрушению их здоровья, потому что кока, как известно, подавляя чувство голода и скрывая усталость, отключает естественные сигналы организма, помогающие выжить. Каски с фонарями, проецируя круги света в черных пещерах, освещали густые белые завесы из плотной пыли – неумолимой кремниевой пыли. Смертельное дыхание земли постепенно окутывает все вокруг. Через год появляются первые симптомы, а через десять лет рабочий оказывается на кладбище. В шахте используются новейшие шведские бурильные машины, но вентиляционные системы и условия труда со временем не улучшились. На поверхности независимые рабочие, как и сто лет назад, бьют породу кирками и тяжелыми 12-фунтовыми молотками, чтобы разбивать скалы, как это делали сто лет назад, а также примитивными инструментами для обогащения руды. Они зарабатывают гроши и работают, как скот. Однако снаружи хотя бы легче дышится. Внутри шахты, напротив, рабочие – это заключенные, обреченные на смерть от удушья без права на обжалование приговора.
Вот стих грохот буров, и рабочие сделали паузу, ожидая взрыва более 20 зарядов динамита и аммиачной селитры. В шахте можно найти не только медленную смерть, но и быструю, оглушительную. Достаточно ошибиться в подсчете детонаций или оставить запал гореть дольше, чем нужно. Иногда хватит и того, чтобы слабо закрепленный камень, тохо, сорвался и упал на голову. Или же на руднике вдруг начинается адский свист пуль: ночь в канун святого Иоанна 1967 года стала последней в длинной череде массовых убийств[91]. На рассвете солдаты заняли позиции на холмах, встав на колени, и обрушили ураган пуль на лагеря, освещенные кострами праздника [25]. Но все же на первом месте в шахте – медленная, тихая смерть. Кровавый кашель, ощущение тяжелого свинцового груза на спине и резкая боль в груди – вот ее предвестники. После медицинского осмотра начинаются бесконечные бюрократические муки. Больному дают три месяца на то, чтобы освободить дом для здоровых.
Шум буров уже затих, и вскоре взрыв добрался до змеящейся ускользающей жилы кофейного цвета. Тогда мы смогли поговорить. Щеки рабочих раздувались из-за листьев коки, а из уголков рта стекали зеленоватые струйки. Мимо нас, спеша вдоль рельсов галереи, пробежал шахтер, хлюпая ботинками по грязи. «Это новенький, – сказали мне. – Видел? В форменных штанах и желтом свитере, цвет еще видно. Недавно устроился к нам, вот и старается! Еще не понял, какая у нас тут жизнь».
Технократы и бюрократы не умирают от силикоза, но живут за его счет. Генеральный директор COMIBOL, Боливийской горнодобывающей корпорации, зарабатывает в сто раз больше, чем рабочий. Из оврага, круто спускающегося к руслу реки на окраине Льяльягуи, видна пампа Марии Барсолы. Она названа так в честь рабочей активистки, которая 30 лет назад погибла во главе демонстрации, когда пулеметные очереди прошили ее тело вместе с флагом Боливии. А за пампой Марии Барсолы находится лучшее поле для гольфа во всей Боливии: именно на нем играют инженеры и высшие чиновники Катави. В 1964 году диктатор Рене Баррьентос сократил и без того нищенские зарплаты шахтеров вдвое, одновременно увеличив оклады техников и высокопоставленных бюрократов. Зарплаты руководящего состава держатся в секрете. И выплачиваются в долларах США. Существуют всемогущие консультативные группы, состоящие из специалистов Межамериканского банка развития, «Союза ради прогресса» и международных кредиторов, чьи рекомендации направляют работу национализированной горнодобывающей отрасли Боливии таким образом, что на сегодняшний день COMIBOL, превратившаяся в государство в государстве, стала живой антирекламой национализации чего бы то ни было. Власть старой олигархической элиты, которую боливийцы называли «роска», сменилась властью многочисленных членов «нового класса», которые приложили максимум усилий, чтобы саботировать работу государственной горнодобывающей отрасли изнутри. Инженеры не только сорвали все проекты и планы по созданию национальной металлургической фабрики, но и способствовали тому, чтобы государственные шахты оставались ограниченными в рамках старых месторождений Патиньо, Арамайо и Хохшильда, где запасы быстро истощались. С конца 1964 по апрель 1969 года генерал Баррьентос с рекордной скоростью передавал ресурсы боливийских недр в руки империалистического капитала при открытом содействии инженеров и управляющих. Боливийский историк и социолог Серхио Альмарас описал в одной из своих книг историю передачи отходов добычи олова компании International Mining Processing Co. Обладая заявленным капиталом всего 5000 долларов, эта помпезно названная компания заключила контракт, который принесет ей более 900 миллионов [26].
Железные челюсти на горле Бразилии
Соединенные Штаты платят за железо, которое они получают из Бразилии или Венесуэлы, дешевле, чем за железо, которое они добывают из собственных недр. Но не в этом ключ к отчаянному стремлению Америки захватить месторождения железной руды за рубежом: захват или контроль над шахтами за границей – это скорее императив национальной безопасности, чем просто бизнес. Как мы уже видели, американские запасы железа постепенно истощаются. Без железа невозможно производить сталь, а 85 % промышленного производства США так или иначе зависят от стали. Когда в 1969 году поставки из Канады сократились, это сразу отразилось на увеличении импорта железа из Латинской Америки.
Гора Боливар в Венесуэле настолько богата железом, что порода, добытая US Steel Co., сразу загружается в трюмы кораблей, направляющихся в США. На склонах видны глубокие раны, оставленные бульдозерами. По оценкам компании, стоимость запасов железа в этом месторождении составляет около восьми миллиардов долларов США.
