— Наверное, — пробормотал Дима, потирая шею. — Иди, я в коридоре Тима покараулю, чтобы он случайно не сунулся. А то мало ли, что решит на ваш счёт, — добавил Дериглазов, повеселев.
Я хмыкнула и покачала головой. А потом всё же поднялась и осторожно, чтобы случайно не вызвать интерес подопечного, прошмыгнула на кухню. Я, конечно, не детектив, но прекрасно понимаю: чтобы разобраться в деле, нужно максимально его изучить. А для этого мне понадобятся честные показания Вероцкого.
Когда зашла на кухню, Стас уже успел залить во френч-пресс кипяток и раздражённо то поднимал, то опускал поршень, устраивая бурю из чаинок. Весьма… многозначный жест. Заметив меня, он остановился и отдёрнул руки от заварника. Весь напрягся, кидая короткий взгляд мне за спину, но, видимо, не обнаружив там ни одного из двух весёлых гусей, чуть расслабился.
— Пришла передать, что меня просят удалиться восвояси? — он покачал головой и вновь дёрнул поршень.
— Зачем восвояси, если в карты втроём играть не так интересно? — улыбнулась я, присаживаясь напротив. — Угостишь чаем?
Вероцкий одарил меня пристальным, оценивающим взглядом — с пальцев ног до самой макушки — и тоже приподнял один уголок губ. Улыбка получилась кривой и похожей на усмешку, но и то уже можно было считать прогрессом.
— Значит, дщерь божья действительно пришла покаяться? — протянул он.
Я не сразу поняла, о чём вообще говорит Стас. Что? Дщерь? Какая?.. И только когда ухмылка Вероцкого стала чуть шире, сообразила: первые мгновения нашей встречи и разговор о…
— Каюсь, падре, платье невыносимо откровенно, а я ужасная грешница… — вздохнула я в ответ.
И мы в унисон рассмеялись. Когда успокоились, атмосфера в кухне была по-домашнему уютная, а не угнетающая и давящая. Вероцкий расслабил плечи и откинулся на спинку стула, слегка прикрыв глаза. Вот он, идеальный момент для пары вопросов.
— Задавай, — бросил Стас спустя пару секунд.
Что? Откуда он…
— Лада, у меня мать тренирует машины для убийства: наёмников, телохранителей, почти специальных агентов — и всё это под прикрытием обычного частного охранного предприятия. Я с детства умею почувствовать подвох…
— Но не помириться с другом, — улыбнулась я, первой наливая себе чая.
— Именно, этому нас не учат, — согласился он, подвигая ко мне и свою чашку. — Так что ты хотела спросить?
Я замялась. Как обычно, спросить хотелось очень многое, но первым стоило выбрать самый важный, самый главный вопрос, который поможет найти ответ уже своим существованием.
— Во время той истории с аварией ты действительно не знал, что тот парень…
— Кир, — подсказал Стас.
— Да, он. Что он колется, — закончила мысль я.
Вероцкий вздохнул, взял со стола чашку и снова прикрыл глаза, поднося её к губам. Осторожный медленный глоток, словно это не чай, а райский напиток, восстанавливающий силы, жизнь и молодость.
— Кололся, — наконец, поправил он.
— Что?
— Кир давно уже не колется. Он погиб в той аварии, сам поплатился за собственную привязанность. Впрочем, кто знает, что с ним творится на том свете, — Стас сделал ещё один глоток. — Но да, я не знал. Иногда ты уезжаешь в военное училище, а твой лучший друг за пару лет успевает так измениться, что пытается угробить себя, тебя… и других. Сестра до сих пор морально не восстановилась, но я рад, что Дериглазов её не бросает, — Вероцкий пронзил меня взглядом. — Только ему не говори, а то загордится и возьмёт наш дом в осаду.
— Я могила, — кивнула в ответ и тут же поняла, как неприятно высказалась после рассказа об умершем друге. Пусть и подсевшем на наркотики. — В смысле…
— Я понял, — кивнул Стас. — И я не лгу. О мертвых либо честно, либо ничего.
Мы продолжили пить чай. Без сладкого, без слов, без сахара. Ощущая на языке вкус заварки и откровений. У меня внезапно разыгралась головная боль, обхватила обручем в ответ на скрытый стресс и не хотела отпускать. Слишком странный, насыщенный и неправильный день. Я нарушила столько правил, едва не стравила Стаса с Тимом. Веду себя, как обычная девчонка, а не как педагог. И мне это… нравится?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— В общем, я тогда действительно просто выпил пару бутылок пива. То ли назло себе, то ли маме, запихнувшей меня в военку, — продолжил «сокол», когда мы поднялись. Он подхватил наши кружки, включил воду, обмывая их. — И первое время после аварии был зол на весь мир, включая Тима. Потом отошёл, попытался как-то поговорить, но… как видишь, нам легче порознь.
Как раз подошла к шкафчику, чтобы поставить заварку, когда он отвернулся от раковины, оказываясь ко мне вплотную. Резкий, острый взгляд, такой насыщенный и напряжённый, но странно, он не вызывал во мне ни единой эмоции: ни странного предвкушения, ни жара в щеках, ни ёкнувшего сердца. «Сокол» был силён, он подавлял своим присутствием, но мне он был абсолютно безразличен, когда…
— Ну офигеть! — раздалось от двери.
Я резко обернулась, ощущая, как сердце нервно принимается биться о сковывающую его грудную клетку.
…когда вот этот человек вызывал эмоции. И лучше б их не было, потому что тогда бы тело меня слушалось. Тогда бы я успела встать между Тимом, молнией метнувшимся вперёд, и Стасом, уже готовым к удару.
А сейчас я не успела.
— 51-
Тим со Стасом всё же помирились. Ну, как помирились… Последствие примирения теперь синело-алело на скуле кровавой ссадиной, которую я же и обрабатывала, а Тим шипел каждый раз, когда на неё попадал спирт. Но зато после драки они заперлись на кухне, спокойно всё обсудили и даже обнялись на прощание. И вот, пытая подопечного ватой со спиртом, я пыталась выведать подробности. О чём они разговаривали Тим частично рассказал, а вот какого чёрта кинулся на Стаса с кулаками говорить отказывался.
— Получается, теперь кризис миновал и вы будете общаться? — вздохнула я, в очередной раз пытаясь удержать голову Тима за подбородок и дообработать, наконец, ссадину.
Кожа была зверски рассечена, ранка обещала загноиться, если её хорошенько не прижечь. Мы сидели у Тима в комнате, вернее я сидела, а вот подопечный валялся на кровати, положив голову мне на колени — сидя он вырывался окончательно и бесповоротно и даже пытался бороться, а так хоть немного терпел.
— Не передёргивай, мы будем спокойно терпеть друг друга и не кидаться больше с кулаками. — Подопечный поморщился и вновь попытался увернуться. — Сестре Вероцкого будет спокойней, а значит, и Димке.
— Угу, а вот это… — я зажала ранку ватой, надеясь, что спирт ещё не высох, — на прощание?
Тим зашипел, но на этот раз я держала крепко, так что шипение быстро превратилось в тихий стон. Почти скулёж. И жалобный взгляд серых глаз.
— Няня, мне больно, — простонал Тим, когда пытка слишком затянулась.
— Не сахарный, не растаешь, — осадила я. — А драться было не больно? Зачем вообще кинулся?
Тим закатил глаза и замолчал, второй раз уже игнорируя этот вопрос — первый был ещё в коридоре, когда он весь побитый отошёл от Стаса. А мне начинало казаться, что подопечному это было просто по кайфу: слишком много адреналина выплеснулось за вечер, нужно было выпустить пар. Выпустил. Браво! Если не заживёт до понедельника — и до приезда родителей, — что я им скажу? Мальчик запнулся, упал и врезался… (я внимательно присмотрелась к рассечённой кулаком Вероцкого скуле) …врезался в дерево? Пропахал половиной лица гравийную дорожку в саду?
— Неважно, — буркнул, наконец, Тим и снова повторил: — Няня, мне больно. Хватит.
— Неужели? — усмехнулась я, засыпая ссадину стрептоцидом. — Терпи, казак. Скоро закончу. Или предлагаешь бросить всё?
Но такого ответа я определённо не ожидала:
— Предлагаю поцеловать вавку, — выдохнул подопечный, отворачивая голову.
Не усмехнулся, не посмеялся, не съехидничал. Сказал так просто, спокойно и безотлагательно, что у меня перехватило дух. Словно невидимая рука передавила горло, перекрывая доступ кислорода.
