Обезьяна, изгнав неугодного, продолжил:
— Давай, Юрок, пайку.
Юрка, вовсе не какой не Юрка, а Юлдаш, по кличке естественно. Зверь угодливо, с улыбочкой исполнил Лёхино указание. Зверем его звали не за дерзкий характер и не за особо жестокое преступление, а потому что уродился азиатом, одним из тех двух татар, о которых упоминал Обезьяна в беседе со мной. Блатные, приклеивая такую кличку, исходят из следующего «логического» рассуждения: не русский — значит зверь, то есть — нецивилизованный, дикарь.
Вопиющую несправедливость Обезьяна открыто проявил к Васе — его, русского, отверг, а какого-то «зверя» — оставил.
А я, наслушавшись досыта грызни Обезьяны с Васей и другими, с великой тоской подумал: бог ты мой, в подобной обстановке, так обращаясь друг с другом, люди вынуждены жить годы, десятилетия, изо дня в день, а то и всю свою жизнь — какое же это величайшее несчастье для человека — оказаться в тюрьме, среди самых гнилых отбросов общества, видеть всё это, слышать, мучиться! С ума сойти запросто!
Тем временем в детских пальчиках Лёхи (правду он сказал начальнику, с гордостью заявив, что в жизни своей ничего тяжелее чужого кошелька не держал) появился тонюсенький, из ножовочного полотна и со спичку длиной, ножичек в форме финки. Лёха ловко, ровными дольками нарезал хлеб, похожий больше на сырую глину.
— Вы, уркаганы нещасные, как ржануху хаваете? Ломаете грабками, в хлебальник запихиваете сразу кило. А интеллигент гнилой? Он, фраерюга очкастый, или маруха евоная отколупнёт кусочек с хренову душу. Такой кусочек Вася налету, нежёвано, как чайка морская, проглотит.
— Чо тебе — Вася на хуй соли насыпал? — пробубнил издалека Тракторист, занятый игрой в карты.
— И своим очком растёр, — парировал Лёха. — А он, фраер поганый, на этот кусочек масла-херасла намажет, сверьху сыр положит голанский, тонко нарезанный, что сквозь его всё видать, а уж опосля семь раз, курва, откусит. Да ещё недоеденную крошку на тарелочку положит, как бы сыт, не хочет больше, сучий потрох. Во, кнокайте.[150]
И Лёха, чуть-чуть приоткрыв губы, жеманно отщипнул от ломтика самую малость, закатил кверху глаза, смакуя воображаемый бутерброд, и двумя пальцами осторожненько положил огрызочек на выщербленную и загрязнённую до черноты столешницу, сбитую из половых плах.
— А во как фраера суп хавают с крокодилками. Не спешат, как голый ебаться или какой-нибудь Вася из колхоза «Красный лапоть».
На сей раз Тракторист пропустил насмешку мимо ушей.
— Вася, колхозник паршивый, тюрю свою засасывает, будто конь пердит. И чавкает, будто глину бригада в яме месит. А Фан Фаныч как бы вольёт в себя ложечку и салфеткой, которую Вася в жизни своей не кнокал, губы прижмёт. Вася нажрётся, и, пока не рыгнёт, от корыта не оттянешь его. А Сидор Поликарпыч поклевал вилочкой какую-то там коклетку по-пожарски или мясцо по-строгановски, пожевал и из-за стола выпулился, «пардун» сказал, ежели кому на лапу наступил. Поняли, голубки, какие две большие разницы? Завтра покажу, как с дамами надо обращаться, с проститутками ихними. Как себя в обществе вести. Это вам не Дуньку за сиськи имать на блатхате,[151] здеся особое обхождение требуется. Сам я никогда ни в каком ресторане не рисовался…
— И где ты всего этого нахватался, как собака блох? — съязвил Тракторист, закончивший шпилить в картишки.
— Деревня ты вшивая! Грузчик ты волжский. И вопче: зачем тебя мама родила? Лучше бы сделала аборт, — беззлобно и как-то заученно ответил Лёха. — Дубина ты неотёсанная, стоеросовая.
Оба спорщика выглядели вполне мирно и, кажется, удовлетворёнными пререканиями — в своё удовольствие поупражнялись в красноречии. После отбоя наступил очередной час трёканья. На сей раз жребий выпал Васе. Он долго отнекивался:
— Чо вам, братва, расскажу? Ничего не знаю. Окромя воровства да тюряги.
Но уступил домогательствам «масс» и предложил:
— Я вам загадку загадаю. Бля буду, никто не додует.[152]
— Валяй, — согласились слушатели.
— В стихах Пушкина, — предупредил Вася и продекламировал:
Разгадай загадку.Разреши вопрос:Кто стреляет в пятку,Попадает в нос?
— Туфту Вася задвинул, — сказал какой-то «буровик» недовольно.
— А ты сам-то хоть допёр? — спросил Васю Лёха Обезьяна.
— А то как жа, — простодушно похвастал Тракторист.
— Нет, ни хера ты не знаешь, — категорически заявил Лёха.
— Это почему жа? — залупился Вася.
— У тебя мозгов не хватит. Ты их все со струхниной[153] в парашу спустил.
И, не пожелав даже выслушать Васю, предложил:
— Давайте я вам трёкну.
Вася убеждал всех, что знает отгадку, но его не хотят выслушать. Трёк ему так и не зачли. Васю решение коллектива задело за живое, или он усмотрел в нём нехорошее предзнаменование, и с мольбой обратился ко всем слушателям.
— Братва, я вам про зека ботану, бля буду, кишки надорвёте.
И, не дожидаясь решения, начал:
— Освободился зек из лагеря, а его нигде на работу не берут. Гонят. Идёт он по улице, смотрит, чтобы такое украсть. Видит — объявление: требуется воспитатель в детсадик. Он канает туда и, короче, уломал директоршу. Чернуху[154] ей раскинул, и его взяли. С испытательным сроком. Он — гужуется, водку пьёт, ага, закусывает. Короче: шикарно живёт. Р-р-ра-с! Срок подошёл испытательный — тузы из Москвы. Ёбаный потрох, чо делать?! Ему кричат: — завтрева приканают проверять. Ну, он по-шустрому пацанов собрал и самодеятельность с ними устроил. Ага. Утром нарисовались тузы с порфелями, в очках, бля, кричат:[155] што тут у вас? Как пацанов и пацанок воспитываете? Зек их выстроил, руки за спину — и запел:
Встал я утром в шесть часов —Нет резинки от трусов…
А пацанва хором:
Вот она, вот онаНа хую намотана.
Как отнеслась высокая комиссия к этому вокальному номеру, так и осталось неизвестным обитателям камеры, потому что раздалось невероятное по силе гоготание, послышались всхлипывания. Взрыв дикого веселья мне невозможно было объяснить логически. Это было какое-то запредельное явление. Надо быть тёртым-перетёртым зеком, чтобы понять всю бездну юмора, заложенного в этом анекдоте, и соответственно на него среагировать.
Вася сиял, словно именинник перед пирогом со свечами, и не спешил их задуть, наслаждаясь своим небывалым успехом. Никто даже не услышал, как открылась кормушка и в неё вперился надзиратель, пытаясь уяснить, что происходит в камере. Ничего так и не поняв, он громко выкрикнул:
— Прекратить счас жа! Почему смех? В чём дело?
Далеко не сразу улеглось радостное возбуждение. Все хвалили находчивого и весёлого зека. Восприняли героя анекдота не как конкретного бывшего зека, какого-нибудь Ваньку Шимонаева, а как зека вообще, который всегда был, есть и будет.
На этом трёканье могло бы и завершиться, но Обезьяна решил не уступить лавровый венок победителя Васе.
— Тоже анекдот, — объявил Лёха. — Надоела баба фpaepy, заелась, хуй за мясо не считает. Лежит, как бревно, не подмахнёт. И он решил её угрохать. Спрашивает у блатного: как её, суку, землянуть, чтобы срок не получить? А блатной кричит:
— А ты заеби её начисто. Пять или десять раз на дню. Пока не загнётся и хвост не отбросит.
Фраер, подлая рожа, обрадовался и ну бабу пороть. Баба охерела: никогда такого за всю жись не видала от своево мужика. Вот он её утро пилит, весь день… К ночи ухайдакался — на костылях не стоит, валится. К утру чуть копыта сам не отбросил. И баба не двигается, лежит. Ну, думает, всё — доконал, кранты ей. И свалился без памерек. Как будто его кто по затылку колуном ебанул. Просыпается — бабы нет. Куда труп делся? Приползает на карачках на куфню, а баба — весёлая, пирогов напекла, всякого жареного-пареного — навалом, поросёнок с хреном, бражонки — хоть жопой ешь. Сроду такой жратвы и выпивки у них не было. Фраер спрашивает бабу:
— Ты чего, сука?
А она:
— Ты ко мне по-человечески, и я к тебе — тожа. Зови блатного.
Анекдот о дураке-фраере и хитроумном блатаре всем тоже понравился. Многие смеялись, и Лёха скалил жёлтые, никогда не знавшие щётки и порошка зубы. Его физиономия, дотоле постоянно напряжённая и злобная, на миг преобразилась. Даже что-то симпатичное в ней промелькнуло. Анекдоту улыбался и Коля Интеллигент. Он для меня до сих пор оставался неким знаком вопроса. Кто он, из какой семьи? И действительно ли, как утверждала молва, имеет высшее образование? Едва ли. Я рассуждал так: если б он был настоящим интеллигентом, то не смог бы стать блатным. Они не приняли бы его, фраерюгу, в свою банду. Да и один его поступок, вроде бы незначительный, сильно поколебал моё к нему уважение именно как к человеку воспитанному, то есть, в моём понимании, — доброму, умному, уступчивому, честному. Казалось бы, пустяк. Коля со словами: «показываю фокус» продемонстрировал клочок бумаги. Объявил:
