секретарши вытягивается, толпа на выходе из конференц-зала затихает, а темная голова единственного человека, который меня здесь интересует, резко поворачивается на мой голос.
– Кирилл Евгеньевич, – визгливо произносит секретарша. – Я вызову охрану и…
– Это лишнее, Марина. – Холодный голос, холодный и абсолютно чужой.
За годы, что мы знакомы, я помню этот голос злым, насмешливым, ласковым, хриплым от возбуждения, но еще никогда таким – нейтральным и безэмоциональным. Словно он принадлежит роботу, а не человеку из плоти и крови.
Бросив несколько слов мужчине, который стоит рядом с ним, с праздным любопытством наблюдая за разворачивающейся у него на глазах сценой, Кирилл делает шаг в мою сторону. Но вместо того чтобы обратиться ко мне, словом или жестом дать понять, что я попала в фокус его внимания, спокойно говорит секретарше:
– Нам с Борисом Сергеевичем кофе в переговорную. А ее проводи в мой кабинет.
И все. Даже не посмотрев на меня, Гордеев скрывается за дверью с седовласым мужчиной, а я через мгновение оказываюсь одна в просторном кабинете, выходящем панорамными окнами на Москву-реку.
Глава 2
Проходит не менее получаса, прежде чем дверь в кабинет снова открывается и на пороге появляется Кирилл. К этому моменту я уже почти не дышу от волнения: если столь длительным ожиданием он хотел выбить меня из колеи, ему это удалось. Впрочем, вряд ли это было необходимо: мы явно находимся в разных весовых категориях, и не мне с ним тягаться.
За пять лет, прошедших с нашей последней встречи, Гордеев стал легендой «Сити». Его имя ассоциировалось с успехом и удачей: какой бы проект он ни поддержал, тот неизбежно приносил команде баснословные дивиденды. Стремительный взлет его компании, предоставляющей услуги по инвестированию в блокчейн и технологичные стартапы, обеспечил ему не только солидный капитал, но и авторитет среди акул бизнеса. А еще статус завидного холостяка, о котором мечтают самые горячие девушки столицы. Стоит ли удивляться, что на меня он смотрит как на пустое место – в круг его общения вряд ли входят школьные учительницы из провинции.
Кирилл быстро проходит в глубь кабинета, на ходу расслабляя галстук. Небрежным жестом бросает на стол мобильный телефон и, оперевшись бедром о край стола, смотрит прямо на меня.
В этот момент я ощущаю себя жалкой букашкой, наколотой на булавку. Беспомощной, растерянной, не понимающей, что делать дальше. По телу разливается приятное тепло. Спина и затылок покрываются мурашками. Дар речи мне отказывает. Все происходит почти так, как пять лет назад, когда я впервые увидела его в кабинете у дяди. Это пугает и одновременно зачаровывает. Пугает больше, потому что за все прожитые годы я, конечно, должна была перерасти это увлечение и эти эмоции.
– Ну? – спрашивает он, лениво растягивая слова. – Что такого важного у тебя ко мне, что ты не поленилась ради этого приехать в Москву и устроить в моем офисе сцену?
В моем офисе. Мне кажется или он нарочно подчеркнул этими словами свое превосходство? Да, никогда раньше я не видела его в такой обстановке, но невероятным образом сразу поняла, что здесь, в этих стенах, он смотрится органично и на своем месте. Впрочем, что бы он ни делал, развлекал парнишек в детском лагере, играл в баскетбол, управлял лодкой или занимался любовью, он во всем и всегда был поразительно хорош.
– Я не хотела приезжать. Я писала тебе, – говорю я, тщательно контролируя голос. – У меня сохранились адрес электронной почты и номер телефона. Видимо, ты ими больше не пользуешься.
– Пользуюсь, – в его тоне отчетливо слышны нотки цинизма. – Но предпочитаю отвечать на письма и сообщения, которые меня интересуют.
Это еще один удар, к которому я не готова. Все это время я была уверена, что до него не дошли мои сообщения с просьбой о разговоре. А он, оказывается, знал, что я ищу его. Знал и просто игнорировал.
В груди болезненно тянет, но я не позволяю себе погрузиться в пучину отчаяния. Преследуемая его пронзительным взглядом, я встаю с дивана, лихорадочно думая, какие слова лучше всего подойдут для того, что я собираюсь ему сказать.
– У меня мало времени, – холодно напоминает Кирилл, демонстративно оттягивая манжет рубашки и глядя на часы.
– Я не задержу тебя надолго, – отвечаю я, но снова замолкаю, заметив, с каким оскорбительным пренебрежением он разглядывает мою фигуру в простом хлопчатобумажном платье и видавшие лучшие времена кеды.
Молчание затягивается. Одна черная бровь мужчины напротив вопросительно ползет вверх, губы презрительно кривятся в некоем подобии улыбки.
– Ты уже задерживаешь.
Внутри у меня все дрожит, но я заставляю себя смотреть ему прямо в лицо. Темные волнистые волосы. Правильные черты лица, широкие скулы, упрямый подбородок. Проницательные серые глаза и чувственные губы – все так же красив, как и пять лет назад. Может быть, даже лучше – как хорошее вино, ценность которого лишь возрастает с каждым годом. Да, время немного изменило юные черты, сделало их резче, фактурнее, теперь в них явно прослеживаются ярко выраженная маскулинность и чрезмерная самоуверенность. И, пожалуй, сексуальность…
«Господи, о чем ты только думаешь? Возьми себя в руки, Лера! Ты же почти все сделала. Осталось всего ничего. Это как сорвать лейкопластырь с раны – больно будет в любом случае, но лучше сделать это быстро».
– Я хотела поговорить с тобой о «Синичке».
– Я удивлен тем, что ты полагаешь, будто меня это интересует.
От этих небрежных слов я снова теряюсь, но заставляю себя продолжать говорить. Это для дяди, напоминаю про себя. Все для него.
– В последние годы дела у лагеря шли не очень хорошо. Чтобы поддерживать его на плаву, дяде пришлось взять несколько кредитов. Счета, платежи – все это копилось, сейчас долги настолько высоки, что он не может их выплачивать. Ему придется продать «Синичку».
– И что в этом особенного? – скучающим тоном уточняет Кирилл. – Это бизнес.
– Когда-то ты говорил, что это место для тебя много значит, – говорю я, подавив приступ отчаяния.
– Когда-то мы оба много говорили. – Его голос становится опасно тихим, и мне с трудом удается подавить внезапную дрожь. – Я не занимаюсь благотворительностью.
– Сайт твоей компании утверждает обратное, – возражаю я.
– Помогать больным детям и это – разные вещи.
– Дядя болен, – делаю еще одну попытку достучаться до него. – Очень болен. Если он потеряет лагерь, это лишит его единственного стимула бороться.
– Мне жаль, – это звучит как вежливый отказ.
Слова Кирилла лишают меня последней надежды.
– Лагерь еще можно возродить. Территория, домики – все в хорошем состоянии. Нужно лишь немного вложений и…
Мой голос срывается сначала на шепот, потом окончательно
