– Я приеду и расскажу. А сейчас мне необходимо. Вот номер счета, переведи на него. Я жду, Максим, пожалуйста.
Максим такой суммой не располагал. Поехал к отцу, обрисовал ситуацию. – Ты ему деньги по первому запросу перевел? Там ясно было на что. Я всегда говорил – все эти пианины, джазы. Кто знает, какая ахинея ему в голову пришла? Своих денег у меня нет. Не занимать же. И номер счета непонятный. Может, любовницу завел. Да больно дорогая. Он же через два дня прилетает. Вот и объяснит, и вместе поразмыслим, а, может, посмеемся над его чудачествами.
Максим пытался с Игорем связаться. Но тот не отвечал на звонки. Переговорил с американскими партнерами. Господа с Игорем бумаги подписали, распрощались. И пожелали хорошо отдохнуть в Америке до дня отлета.
В компьютере Максим обнаружил письмо с еще большей просьбой. Обратный адрес какого-то интернет-кафе. И приписка постскриптум: «Не будет денег – ему не жить».
– «Что за нелепый балаган?» – подумал Максим. «Ладно, завтра постараюсь организовать что-нибудь».
За день не получилось. А вечером было уже поздно.
* * *
Похороны Роминых назначили на четверг. Организацией занимались люди из «Макгор» а. Петр Михайлович занемог, тетушка старательно отхаживала его, чтобы выдержал скорбный день.
Вера Гордиенко прилетела в среду утром. Заехала к родственникам – забросить вещи, передохнуть – днем предстояли похороны Поленова. Наверное, Анастасии кто-то помогал – дали информацию в Союз художников, повесили портрет Никиты в траурной рамке в здании мастерских, с уведомлением о часе и месте прощания.
Провожающих собралось немало. Знали Поленова многие, а обстоятельства его смерти породили не только сострадание, но и особый интерес, и любопытство. Вдову опекали двое: безусловно, родственник, – так явственно объединяли Анастасию и спутника фамильные черты, и угрюмая женщина в туго повязанном черном платке. Гущин с удивлением рассматривал Анастасию, и не узнавал ее. Прежние представления о ее возрасте были отвергнуты. Он встречался с Анастасией измученной, неухоженной, почти старухой. Сегодня соболезнования принимала безупречно одетая сухощавая дама не старше сорока. Волосы были аккуратно прибраны. Лицо одухотворял взгляд лихорадочно блестевших воспаленных глаз, которым она с угрюмой гордостью оглядывала собравшихся.
Анастасия стояла в головах гроба, свита за ней, как часовые. И вдруг взгляд вдовы замер на дверях в траурный зал. И Гущину показалось, что в нем добавилась удовлетворенность полнотою скорбного торжества. В зал вошли Вера Гордиенко и Татьяна Дорофеева с цветами. Вдова не шелохнулась, когда вновь пришедшие приблизились к гробу. Татьяна исполнила долг, но задержалась чуть позади Веры, застывшей с цветами, прижатыми к груди.
Гордиенко вела беседу с ушедшим другом. Она здоровалась, и прощалась. Просила прощения, что с трудом читает знакомый и, некогда, любимый образ в промежуточном перед тленом обличии. И просила прощения, что так далеко ушла от прежней Веры. И, наконец, бережно разложила розы – последние знаки внимания. Женщины отошли к стене. Появился священник. Служба началась и закончилась. Следовала кремация.
Ритуал завершался под грустные, страстные и торжественные звуки Томазо Альбинони. Вера, провожая глазами исчезающий гроб, горестно напутствовала: «Спи с миром».
Спутники Анастасии заранее переместились к дверям и, на выходе, просили всех пройти к автобусам: «Тут не далеко. Просим помянуть Никиту Михайловича». Анастасия, сразу после прощания, подошла к Вере. Взяла ее под локоть, сказала: «Вот и проводили. По человечески. Будут поминки. Ведь мы его любили». Вера двинулась к автобусу с ней рядом. Татьяна следом.
Поминки, скорее, походили на юбилейный банкет. Все соответствовало тому, «как Никита любил» – прекрасная сервировка, многочисленный безмолвный обслуживающий персонал. Необходимые по ритуалу блюда были добавлением к обилию икры, всяческих рыб, разносолов.
И народ одушевился. Все стремились сказать о покойном добрые слова. Одна дама заплакала навзрыд от собственного красноречия.
Вера сидела с Анастасией рядом и не тяготилась молчанием. Анастасия торжественно замкнулась, и Вере не нужно было попусту раскрываться или, хотя бы, поддерживать разговор. Она провожала Никиту, и была благодарна Насте, что она так торжественно обставила таинство ухода Поленова.
Гущин смотрел на вдову, на Веру, и поневоле слушал, «какой Никита был замечательный», пока не вышло время – поминки в ресторане были регламентированы. Гости, двигаясь цепочкой, прощались с Анастасией, повторяли слова соболезнования. Вера поцеловала Настю, и они, с Дорофеевой, уехали. Виктор Васильевич подошел последним.
– Ну, вот и все, – выдохнула Анастасия. Торжество в глазах погасло, и исчезла поражавшая весь день одержимость происходящим. – Спасибо вам, добрый Виктор Васильевич. Спасибо, что подождали. Теперь я готова.
Гущин пропустил даму вперед, и они направились к служебной милицейской машине. Когда тронулись, Поленова передала следователю сумку:
– Тут все деньги, я только истратила на похороны и поминки. Если нужно вернуть, вы поможете мне связаться с Верой, она отдаст. – И никаких спектаклей, недоумений, сопротивлений.
Только чувство исполненного долга.
В кабинете, напротив Гущина, Анастасия выглядела спокойной, уставшей и удовлетворенной. Прежде она смотрелась держащей оборону воительницей среди врагов. Крепость не пала, но защищать в ней больше было некого. И она, как будто, смеялась, так как не осталось ничего.
– Я не ожидала, что вы дадите мне похоронить. Вы же все поняли. А уж когда у меня отпечатки пальцев взяли. – Поленова не поднимала глаз, как будто рассматривала мысли, готовые быть выраженными вслух. – И словами не скажешь, как я вам благодарна.
– Ну, тут ведь велось следствие. И не сразу появилась уверенность, что именно вы, – Гущин встретился с Анастасией глазами, и не стал даже дожевывать конец фразы.
– Может быть, Никита и умер из-за того, что последний укол сделала я. Но убивать его я не хотела. Не знаю, мог ли он жить? Он тогда даже уколоть себя сам не мог.
И Поленова, сбивчиво, с повторами, воссоздала картину последних дней.
Никита был почти за гранью. Только доза на время возрождала. И вот, в один из просветов, он сам понял, как затягивается на горле петля. «Настя, ты никогда меня не оставляла. Так помоги мне, я не справлюсь. Сейчас я в ужасе от того, что сделалось со мной. Но придет ломка, и будет только одна потребность – доза. Я не хочу. Я хочу жить, любить, творить».
Они действительно ездили в клинику, там с готовностью брались за лечение. Но у Поленовых не было денег.
Двадцать четвертого декабря, поутру, он влетел, счастливый безумно, невиданно. Показал несколько денежных пачек. «Лена Гусева – она теперь богатая, не бросает старых друзей». «Завтра поедем лечиться». И бросился из дома, и деньги все забрал.
Настя привыкла к отчаянию, но в тот день совсем не находила себе места. Столько безответных вопросов. Она вышла на улицу, в надежде отвлечься среди людей. И тут какой-то продавец вечерних газет привлек ее внимание рекламным криком: «Жена бизнесмена зверски убита. Кто разбил сердце балерины?». Подошла ближе. И увидела фотографию Елены под этим анонсом. Анастасия бросилась в мастерскую. И застала там Поленова в состоянии наихудшайшем. С утра он укололся, на радостях, а теперь наступала ломка. Про Гусеву он только мог сказать: «Она хорошая, она нам деньги достала». И требовал дозу. «А завтра в клинику. И все будет хорошо». И вдруг безумно выкрикнул: «Настя, дозу!»
Он сам не мог, настолько уже издергался. Там было уже набрано, в шприце. И она сделала укол. Никита забылся. И она поехала домой, потому что он не терпел, когда в его мастерской был кто-то еще. А деньги забрала с собой. Чтобы не пропали, а утром разобраться. Абсолютно точно знала, что если Гусеву и убили, то Никита ни при чем.
– Вы знаете – он был увлекающийся, романтичный. Изменчивый, влюбчивый. И если объекты его влюбленности позволяли себя любить, и даже отвечали на чувство, то я радовалась. Его должны были все любить, моего лучезарного Никиту. Но мне удалось полюбить его сильнее.
– Вы сделали счастливым финал моей сказки. Я собрала его в дорогу. Он отправился в путь, я позвала всех проводить его. Мы скоро встретимся.
И Гущин подумал, что Анастасия не рассталась с любимым. «Да для нее же суд – это возможность говорить с трибуны о своем». И взял с Поленовой подписку о невыезде.
* * *
В тот же вечер Гущину позвонила Гордиенко. Третьи сутки, практически без сна, валили от усталости с ног. Но, прежде чем попытаться заснуть, Вера хотела передать следователю то, о чем вспомнила, обнаружила буквально перед вылетом и не успела переслать. Гущин не заставил ждать себя.
– Смотрите, вот Гермес, – рассказывала Вера. – Так Лена в письме называла незнакомца. Потому что он удивительно похож на «Гермеса отдыхающего». В Неаполе, в музее, античная скульптура. Только этот – вон, какой мощный. А древний – субтильный. Но похож. Я сравнивала.
