слово, что не трону тебя. И Ахто… – Хирви кивнул в сторону товарища, – …не тронет тебя, если ты исцелишь меня.
– А остальные?
– Я не могу говорить за остальных.
– Можешь, – раздражённо бросила Илька. – Скажи им обходить стороной моё жилище, иначе их найдут отравленные стрелы.
– Вот уж цыплёнок, – хмыкнул Ахто, тряся косматой головой. – Злая, как хозяйка Похьёлы. Что скажешь, Хирви?
– Они не тронут тебя, Илка, – наконец произнёс мужчина, и девушка облегчённо закатила глаза.
Она пригласила Хирви сесть на лавку и показать рану. Мужчина размотал обмотки, перевитые тесьмой с незамысловатым узором, и обнажил порез, проходящий под коленом по мышце. Штанина под обмоткой оказалась испачкана свежей кровью, которая всё ещё сильно сочилась из раны. Илька осмотрела рану и попросила Ахто жарче распалить очаг, чтобы быстрее вскипела вода для отвара.
Когда отвар был готов, Илька сцедила его, остудила и промыла рану. Хирви даже не морщился.
– Почему ты не закрыл рану свежей тканью? – спросила Илька.
– Думал, что порез сам пройдёт.
– Мужчины, – проворчала внучка колдуньи.
Дальше она и сама не знала, что стоит сделать: прижечь ли рану, или хватит перевязки. Лоухи сказала, что мужчина может умереть от гноя в его ране. Но ведь и ожог может покрыться гноем. Илька нахмурила брови, соображая, как поступить. Бабушка подсказала бы, что делать, будь она здесь…
Она ещё раз осмотрела рану. Порез был глубоким, сочащимся, и края раны не были сильно повреждены. Нет, верно, прижигать её не стоило. Стараясь не показывать мужчине свои переживания, она собралась с мыслями, прикрыв глаза.
В глубине неё было немало слов, которые довелось познать и подслушать, пока Бабушка шептала над ранами фермеров, что приходили к ней за помощью. Так долго колдунья ходила по земле, так много выучила она, снимая слова с цветков вереска и дубовых ветвей, с еловых игл и душистых трав, растущих на солнечной полянке. Приносила она слова и с дорог, и особенно с их перекрёстков.
Илька разомкнула губы, и шёпот её потёк к ране, как свежий мёд. Грима и Ахто молчали, не мешали, но и боялись прислушиваться к словам, выученным у нойты. Хирви замер чуть дыша. Лишь Блоха поскуливала у лежанки, сбивая с толку своим жалостливым голоском.
Слова, прежде спрятанные, звучали как шумливые морские волны на песчаном берегу, скрытом от человеческих глаз сосновой рощей. Вода усмиряла боль, забирая и разбавляя её. Она краснела от крови, но тут же набегала новая волна, и человеческий сок, вытекший из раны, пропадал в белоснежной шипящей пене.
Лес услышит, а море увидит…
Наконец Илька закрыла рану кусочком свежей ткани, что нашёлся в бабушкиных запасах. Прошептала последние слова, и море, жившее в её рту, замолчало, успокоившись. Она затянула ткань потуже, опустила штанину и тут же велела Хирви плотно замотать ногу обмотками. Наверное, рана его и не расходилась от того, как плотно наматывал он на ноги свои тесьмы.
– Меняй повязку хотя бы раз или два в день и так же туго накладывай её. Не используй грубую ткань, такую как на твоих штанах. Не забывай осматривать. И если появится гной, то посылай за мной. И самое важное, тебе не стоит много ходить, – сказала Илька, поднимая на Хирви глаза. Голос её по-прежнему был тих.
– Я не могу ходить мало, маленькая нойта, – так же вполголоса отвечал мужчина.
Он усмехнулся, запустил руку в свой мешок на плече и выудил оттуда томар, отломанный от стрелы Ильки.
– Держи, – прошептал он. – Возвращаю.
Илька смерила его взглядом, не сулящим ничего доброго. Благодарить за такое она не намеревалась, несмотря на располагающую улыбку Хирви. Она всё же взяла с протянутой ладони наконечник и с угрозой произнесла:
– Если не хочешь остаться без ноги, то лучше делай так, как я велю.
Ахто хохотнул. Хирви неожиданно посерьёзнел и, пожевав губы, сказал:
– Ты должна пойти с нами в город, Илка. Там много тех, кому нужна твоя помощь.
Должна!
– Всем не помочь, – отмахнувшись, бросила она. Оставлять мать одну ей не хотелось, а до города та не доберётся.
– Ты пойдёшь. – Голос Хирви ожесточился. – Я всё равно расскажу про тебя вождям, и за тобой придут и притащат силой, хочешь ты этого или нет.
Илька шумно втянула носом воздух. Ей не оставили выбора.
– Хорошо. Я пойду. Только дайте мне время собраться и проститься с матерью.
Хирви кивнул. Вместе с Ахто они вышли из дома. Было слышно, как мужчины переговариваются, обсуждая Ильку, то и дело называя её маленькой нойтой.
Девушка подняла на мать лицо, и та замотала головой, еле сдерживая слёзы.
– Ой, дурочка моя, связалась ты, – прошептала, тяжело дыша, Грима. Толком не зная языка, на каком мужчины говорили с её дочерью, она догадалась, что произошло. – Они что, зовут тебя пойти с ними?
– Да.
– И ты пойдёшь?
– Я не могу отказаться. Ты видела их?! Что станет со мной, если я откажусь? – Илька боялась, вот только ей хотелось не плакать, а злиться, браниться и колоть глиняные горшки.
– Ой, дочь…
Грима не сдержалась и заголосила, и Илька села к матери на лежанку, обняв её и погладив по плечу. Обиженная Блоха завыла, и девушка с сожалением подумала о том, как неожиданно стала всем нужна.
– Не волнуйся за меня, пожалуйста.
– Что с нами теперь станет-то?
– Не знаю, – честно ответила Илька.
Вскоре мать отодвинулась от неё – не выдерживала она долгой нежности. Быстро высохли и слёзы её. Прежде Илька никогда не видела её плачущей. Вздохнув, девушка опустилась на коленки перед Блохой. Собака щурилась на один глаз, но видимых ран больше не было. Илька погладила Блоху, успокаивая, лаская, а после принялась собирать вещи, чтобы идти в город.
– Долго ты там ещё? – рявкнул за дверью Ахто и громко постучал, так что Грима подпрыгнула на месте.
– Иду! – отозвалась Илька.
Забросив последний коробок с порошком в свой берестяной кузовок, Илька вышла из дома, коротко попрощавшись с матерью.
– Проваливай, – буркнула Грима, и Илька удовлетворённо кивнула.
В этом мире, зависшем на острие меча, хотя бы мать осталась прежней.
Никогда прежде Илька не видела ничего более чудовищного, чем то, во что превратился Ве с приходом лесного племени.
Чуть в стороне от прежнего кладбища батраки и пленённые женщины наскоро сооружали большой дом. Верно, чтобы сложить туда мертвецов, пока мёрзлую землю не берёт ни одно орудие. Как достроят, так запылает страшный огонь, до сверби в носу и боли в зубах пахнущий жжёной смертью. Своих, верно, лесные люди спрячут
