– Ничего, ничего, – успокоил Трофимов. – Разберемся. Главное, кость не задета. Только кровищи много. Повезло, считай.
– Ну, а немцев-то много в деревне? – спросил Кантюков.
– Завались.
– Завались – это с бабой на завалинку, – отрезал летчик. – Говори яснее.
– Да он мне так сам и сказал. Завались – и все тут. Думаю, не меньше роты. Ну, плюс предатели нашенские.
– Значит, человек шестьдесят.
– Значит, вроде того.
– Справимся, – уверенно заключил Кантюков.
– Супротив пятнадцати? – хмыкнул Трофимов.
– Именно так.
– Если только у них не вся деревня в предателях.
– Тут главное – эффект неожиданности, – уверенно заключил Кантюков.
Трофимов вздохнул, но спорить с летчиком не стал, поскольку давно чувствовал себя командиром отряда только номинально.
– А с техникой что? – спросил Кантюков у Кузьмина.
– Видать, полный порядок.
– Видать – это бабе дать, – снова передразнил его летчик и даже сплюнул с досады: – Ни хера ты, Кузьмин, не узнал.
Кузьмин растерянно перевел взгляд на Трофимова, но тот только развел руками.
– Ладно, – сказал Кантюков, сменив гнев на милость. – Как рассвет забрезжит, двинемся. А то в темноте только потопимся в болотах этих. Но подбираться начнем заранее.
Тем временем добрел до своих и раненный в плечо Захарченко. Он доложил майору Криницыну о том, что в Невидове орудуют фашисты, среди которых есть и перебежчики-предатели. Точных цифр он, как и тракторист Кузьмин, предоставить не мог, а только повторил то, что ему сказал Бобер – «много».
Криницын покачал головой.
– Наобум лезем.
Затем вызвал лейтенанта Муху и приказал собирать солдат.
– В шесть утра начнем штурм, – сказал он.
Муха кивнул и исчез.
Уголовник-рецидивист по кличке Рельса сидел на поленнице и пел, вглядываясь в стремительно темнеющее небо. Вокруг царила тишина, нарушаемая только вялым тявканьем собак и собственно пением Рельсы. Спать почему-то не хотелось. Хотелось бабу, но бабы в Невидове оказались несговорчивыми, а насильничать – тем более после того, как Шнырь у всех на глазах вышиб мозги Балде, – Рельса не решался. И потому он просто тихо пел, вкладывая всю свою тоску по женской ласке в слова, которые никак с этой тоской не сочетались: «Я порезал суку поделооооом, и шмонай теперь меня, конвооооойный, ведь иду я по статье разбоооооойной, жизнь моя идет на полный слоооом».
Неожиданно откуда-то с окраины донесся звук выстрелов: сначала несколько одиночных, следом автоматная очередь. Вялое тявканье собак тут же перешло в хриплый агрессивный лай.
Рельса резко прервал пение и привстал, поправяя трофейный «Шмайсер».
«Наши, что ли, бузят?» – подумал он, всматриваясь в вечерний пейзаж. Затем осторожно двинулся к калитке, а оттуда по улице в сторону уже смолкнувших выстрелов. Поручиться за правильность направления он не мог, но все его тело жаждало действия, и потому он просто шел, стараясь не отвлекаться на всякого рода сомнения. Иногда останавливался и прислушивался, крутя головой и пытаясь поймать отдаленные звуки. Но, кроме гавканья деревенских псин, ничего не слышал и шел дальше. Выйдя на пригорок, он остановился и стал озираться. Глаза, привыкшие за лагерные годы к короткому пасмурному дню и длинной ночи, быстро нащупали странную примятость травы ближе к склону. Рельса осторожно подошел к подозрительному месту. Там виднелись свежие пятна крови и следы борьбы. Рядом валялась немецкая офицерская фуражка. Чуть дальше Рельса обнаружил несколько окурков, а также оброненную Кузьминым кепку. Он поднял ее и понюхал, словно собирался по запаху найти ее владельца. Но кепка ничем примечательным, кроме пота, не пахла. Рельса убрал ее в карман – вдруг пригодится как улика – а после, видимо, для сравнения снял с себя немецкую пилотку и тоже ее понюхал. Она пахла примерно так же. Что делать дальше, он не знал. Следы расходились. Одни вели по пригорку вниз к Лысой опушке и болотам, другие сильно левее, но, естественно, тоже к болотам, поскольку болота были везде. Причем и в первом, и во втором случае на траве виднелись бурые капли крови. Рельса вернулся на место наибольшего кровопролития. Там крови было столько, что оставалось только удивляться, как раненый умудрился уйти или уползти. Именно от этого места тянулась наиболее явная бурая дорожка. Рельса решил, что потерявший столько крови не мог уползти далеко, и потому надо идти именно в этом направлении. Следы привели Рельсу на пригорок и оттуда вниз.
«Куда ж ты уполз-то?» – думал он, спускаясь по склону к болотам. На всякий случай покрепче перехватил свой «Шмайсер», снял затвор с предохранителя и положил палец на спусковой крючок.
Вскоре он вышел на тропинку, которая вела аккурат промеж болотного разлива. Тут-то Рельса и заметил чью-то одинокую фигурку, сидевшую на одной из кочек и вглядывающуюся в темную воду. Рельса вскинул автомат и крикнул:
– Эй, ты! А ну грабли к небу!
Человек испуганно дернулся всем телом и повернулся.
– Какие грабли?
– Руки, руки подымай!
Сидевший поднял руки и медленно привстал.
– А ну отвечай, кто такой.
– Клим я, – ответил человек и скосил глаза на воду – не собирается ли Бобер всплыть в самый неподходящий момент.
– Это из комендатурской хазы который?
– Ага, – кивнул Клим и с тоской посмотрел на огромный пузырь, который неожиданно всплыл и лопнул на поверхности болота. Казалось, Бобер мужественно держал этот остаток кислорода до последнего.
– А здесь что делаешь? – спросил Рельса, не обратив внимания на пузырь. – На раненого ты че-то не больно похож.
– Так это, – замялся Клим, – сижу вот… гуляю…
– Сижу-гуляю, говоришь?
Рельса осторожно подошел еще ближе.
– Интересно получается. Ты сам не ранен, а след-то прямо под тобой теряется. Что на это скажешь?
Но на это Клим ничего не сказал, а лишь опустил глаза. Рельса, подойдя вплотную, быстро обшарил карманы Клима.
– Не бзди, а то маслину всажу с полпинка. А это еще что?!
Он выудил из кармана климовского пиджака пачку сигарет и зажигалку.
– Так ясное дело, – ответил Клим, понимая, что, кажется, влип. – Курево и огонь к нему.
– Огонь, говоришь, – задумчиво сказал Рельса, разглядывая зажигалку. И вдруг по его лицу пробежала нервная судорога.
– Ах ты, паскуда! Это ж, блять, Бобра зажигалка! Я еще хотел ее на карточку со шмарой голой выменять! Где Бобер, сука, отвечай! Иначе прямо здесь кончу – перднуть не успеешь.
Клим затрясся, но от страха не смог выдавить из себя ни слова.
Рельса посмотрел на березовый сук, валявшийся рядом, затем покосился на воду.
– Ааа! – неожиданно заверещал он. – Утопил, блять, Бобра, вошь болотная!!! За зажигалку с куревом замочил?!
– Да не трогал я его, – наконец, залепетал Клим. – Он уже мертвый был.
– Зачем же ты его утопил, гнида навозная?
– Так чтоб не подумали, что это я.
– Что?! Аа… ну да. Это ты, блять, пиздец, как хитро придумал. Теперь-то, конечно, никто не подумает… Кроме, блять, меня!
– Ей-богу, не я это! – закричал Клим, как будто, наконец, набрал достаточно воздуха для крика.
– А кто?!
– Да шатались тут двое. Видать, не поделили чего. Ей-богу, не я это!
– Это на какой зоне тебя, бацилла глюкозная, учили людей мертвых топить? Откуда я знаю, что ты не следы заметаешь, клоп ты деревенский? Пришпилить бы тебя прямо здесь, да только хер тебя знает, с каким ты подвывертом. Пусть Шнырь с тобой возится. А ну давай в деревню! И грабли! грабли за спину! А то я смотрю, вы тут все с виду смирные, а людей щелкаете, что вшей тифозных.
И Рельса ткнул перепуганного Клима дулом в живот. Клим ойкнул, но возражать не стал, а послушно поплелся в деревню.
Шнырь был немало изумлен, когда в распахнутую дверь ввалились перепуганный (а, главное, трезвый) Клим, а следом Рельса.
– Че за кипеш? – поморщился Шнырь.
– Этот хрен ушастый Бобра загасил, сука буду. А потом в болоте утопил. И еще, бля, кино мне рассказывает. Вроде, Бобра кто-то другой порешил, а он только труп в воду сбросил. А у самого зажигалка бобровская.
– Пистолет, что ли? – нахмурился Шнырь.
– Да не пистолет, а зажигалка в смысле зажигалка.
– Ша, Рельса, – остановил его жестом Шнырь. Затем посмотрел на Клима.
– За что ж ты его, Клим, а?
– Ей-богу, не я, – побледнел тот. – Я только утопил, чтоб не подумали чего. А его, видать, те двое убили.
– Какие еще двое?
– Да околачивались там двое, все расспрашивали, что да как. А ваш этот с ними потом болтал.
Шнырь переглянулся с Рельсой.
– Это да, – кивнул Рельса. – Там чинарики разные валялись, следы всякие и вот кепку кто-то обронил.
Рельса вытащил из кармана кепку и показал. Клим испуганно покосился на «улику».
– Твоя? – кивнул Шнырь на кепку.
– Не, – отчаянно замотал головой Клим.
– А глубоко там, где Бобер?
– Я дна не нащупал. Потому туды его и сбросил.
