Ей невыносимо хотелось в тот момент спрятаться где‑нибудь, снять опротивевшую маску и проплакаться. Навзрыд. В голос. Чтобы немного сбросить навалившийся груз и облегчить невыносимо обжигающее чувство вины. Но это было невозможно. Снять маску было нельзя. И плакать тоже…
В ту ночь ей впервые снились кошмары. Те старики, которых она убила. Как она снова подходила к их койкам, хватала обеими руками за трубки с живительным кислородом и вырывала их из хрипящих глоток. Старики же, проснувшись в агонии, таращились на нее своими безумными глазами, открывали и закрывали рты, словно выброшенные на сушу рыбы. И медленно затихали, продолжая смотреть на нее… Испуганно… Беспомощно… Осуждающе…
Она пыталась отвлечь себя. Как могла. Стараясь перестать воспринимать происходящее близко к сердцу. Даже принялась неистово заигрывать с одним из врачей. С заведующим их отделения – немного нелепо выглядящим худощавым мужчиной средних лет, которого все в больнице знали и уважали. Таким умным, мудрым и понимающим, что, как ей казалось, именно таким должен был бы быть ее собственный отец, который умер до ее рождения, но о котором очень много рассказывала мать.
Она флиртовала просто так. Без какого‑либо умысла и без дальнейших намерений. Просто, чтобы напомнить себе, что нормальная жизнь продолжается. И что в ней осталось что‑то еще, кроме страдания и боли…
Заканчивая осмотр пациентов, она под маской улыбнулась сама себе, вспомнив как сегодня перед сменой снова встретила того заведующего. И как он растерялся и покраснел, когда она сказала ему какую‑то милую глупость.
Но тут, ход ее мыслей прервался неожиданным резким шумом. Будто на кафельный пол упало что‑то большое и тяжелое. Она развернулась в сторону предполагаемого источника шума.
В нескольких метрах от нее была оборудована особая койка. Изолированная от остальных пациентов слоем герметичной пленки. Койка их самого знаменитого и особо наблюдаемого пациента – космонавта, который две недели назад неожиданно впал в кому и, озадачив необычными симптомами врачебный персонал, покрылся сыпью и лишился волос.
В тишине палаты, прерываемой лишь электронными сигналами аппаратов, снова раздался шум…
Нулевой пациент
Шум исходил со стороны огражденной с трех сторон целлофановой пленкой койки. Пленки такой плотной, что через нее было невозможно рассмотреть то, что происходило внутри. Разве что, если бы объект на той стороне оказался бы совсем близко к преграде, то его силуэт бы мог отразиться на поверхности пластика темным отличимым пятном.
Когда девушка распознала источник шума, что он был в той стороне, где лежал космонавт, то первой ее реакцией было немедленно рвануть к пациенту, который, как она предположила, вышел из комы и нуждался в помощи. Она была уже готова подойти ближе, распахнуть импровизированную дверь, застегнутую на «молнию», и войти внутрь, чтобы оказать необходимую помощь больному.
Но она остановила себя от подобного импульса, помня наставления старших врачей, что этот пациент требовал особого наблюдения. И ей не следовало самой проводить осмотр и принимать какие‑либо решения.
В ту же секунду, когда она решила бежать в сторону ординаторской и звать врачей, внутри окруженного пластиковой пленкой квадрата снова что‑то громко шлепнуло. Будто кто‑то с размаху ударил мокрой пятерней по гулкому кафельному полу.
А потом она расслышала еле слышный, неприятный скрипящий звук, похожий на скрежет старой двери по плохо смазанным ключицам. Этот скрип тянулся и тянулся, начиная с низкой ноты и заканчивая на более высоких, а потом сваливался снова на низкие, иногда прерываясь на какие‑то неестественные для живого существа бульканья и клокотания.
Девушка замерла на месте, с поднятой ногой, чтобы шагнуть в сторону двери в коридор. Озадаченная подобным шумом, который не мог издавать ни один из находящихся в палате аппаратов.
– Что это? Кто там? – громко спросила она в пустоту, обернувшись в сторону покрытого клеенкой бокса. И не узнала свой голос. Таким неестественным, чужим и сдавленным он ей показался.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Никто ей не ответил. Она и сама не ожидала ответа. Ведь то, что издавало тот звук не могло быть существом, способным вступить с ней в диалог.
Скрипящий звук снова повторился. Как и ранее, он начался с низких звучаний и медленно, с искаженными переливами, дошел до высоких нот, более высоких, чем ранее. А также значительно усилив свою свою громкость.
И тут она ощутила, как ее тело парализовывает страх. Хотя она никогда не считала себя трусихой. Никогда, с самого раннего детства, не боялась темноты и не верила в страшилки. А повзрослев, превратилась в бесстрашную молодую женщину, отъявленного скептика и прагматика. Но все же, было в этом странном и жутком скрежете что‑то чужое. Что‑то совершенно незнакомое. И нечто кричащее об опасности. Об очень близкой смертельную опасности…
Она почувствовала этот новый для себя страх даже не головой. Не сознанием. А нервными окончаниями на позвоночнике. Ногтями на пальцах на руках и ногах. Каким‑то своим вновь обретенным и неожиданным животным, примитивным инстинктом самосохранения, унаследованном, вероятно, от первобытных предков, знавших за каким кустом или деревом скрывалась угроза.
При этом скрип на некоторое время затихнув, вновь поднимался, наливался силой, захлебываясь клокотанием. Теперь к нему можно было совершенно не прислушиваться, так отчетливо и громко он звучал в прохладном воздухе палаты, словно царапая его молекулярную ткань некими своими длинными и острыми когтями.
«Беги» – вдруг услышала она в себе свой же внутренний голос, который заставил мышцы ее тела напрячься и зазвенеть упругой пружиной, в готовности броситься прочь из палаты.
Но тут в ней проснулся другой голос. Знакомый голос разума. Голос дерзкого, самонадеянного и смелого молодого врача.
«Бог ты мой, чего я так испугалась?!! Прямо как маленькая девочка… Побежала к врачам, как ребенок бежит к родителям, когда видит мышку. Это же просто пациент. Он болеет и ему плохо… А я – врач! И я обязана помочь этому пациенту выздороветь. Ведь этому меня и учили в мединституте… Я не могу вечно прятаться за спинами других. Мне пора взять ответственность в свои руки. Я тут именно за этим! Научиться быть настоящим врачом!» – твердо сказала она себе, заставив первобытные импульсы своего тела утихомириться и подчиниться голосу сознания.
С этими мыслями, она повернулась в сторону огороженной пластиком койки. И, набравшись смелости, подошла к ней ближе, в то время как скрипящий звук внезапно прекратился.
И в палате наступило безмолвие. Звенящее. Тревожнее. Прерываемое лишь стуком ее растревоженного сердца и щелканьем медицинских аппаратов.
Нашарив рукой скрытый под подложкой металлический замочек от «молнии» откидной «двери» бокса, и уже приготовившись дернуть за него и раскрыть вход внутрь, она вдруг неожиданно заметила нечто. Вроде большой черной тени, которая пронеслась перед ее глазами по поверхности пластика.
Она не была уверена, что это ей не показалось. Она допустила, что может быть, от усталости, ее зрение начало подводить ее. Но все же, это было малоубедительным объяснением. И страх, лихо сметенный привычной бравадой, снова предательски захватил ее сознание.
Она замерла на месте, с застывшей в воздухе рукой, сжимающей металлический замочек, борясь с эмоциями, не решаясь открыть преграду и смело войти.
И тут, сказав себе уверенное «хватит» и рассердившись на свою трусость, она решительно дернула за «молнию», раскрыла вход в бокс и вошла внутрь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Там было темно. Она посмотрела на потолок и обнаружила, что неработающая лампа дневного света была свернута со своего места и висела на проводе.
В остальном же, все предметы и оборудование стояли на своих местах. Аппарат искусственной вентиляции легких. Больничная кровать. Капельницы. Тумбочка. Небольшой шкаф.
