А вот на «Эмалии», по слухам, детям полегче, там не будет необходимости слишком рано становиться взрослыми.
Во время одного из визитов Боша на склад готовой одежды Долек обратился к нему: «Ранее, герр Бош, вы были так благосклонны ко мне, вот я и осмелился попросить вас переговорить с герром Шиндлером». Он повторил свою просьбу и несколько раз назвал имена детей, чтобы Бош, чья память была основательно подточена шнапсом, запомнил их. «Герра Шиндлера можно считать моим лучшим другом, – ответил Бош. – Он сделает для меня все, что угодно».
Если честно, Долек не ждал толку от этого разговора. Его жена Регина не имела никакого опыта в штамповке заготовок и покрытии их эмалью – какой смысл брать ее на фабрику? Да еще и с детьми…
Сам Бош никогда больше не упоминал о его просьбе. Однако всего через неделю жена и дети Горовитца отправились на «Эмалию», оказавшись в списке, который комендант Гет подмахнул в обмен на небольшую толику драгоценностей.
В женских бараках на «Эмалии» и худенькая миниатюрная Регина, и Рихард быстро освоились. Скоро все знали мальчика и в цехе боеприпасов, и на участке эмалировки; даже охрана здоровалась с ним. Регина все ждала, что герр Шиндлер подойдет к ней в цеху и скажет: «Значит, вы жена Долека Горовитца?» Тогда она могла бы выразить ему свою благодарность. Но он так и не подошел.
Регина с радостью обнаружила, что на Липовой ни на нее, ни на дочку никто не обращает внимания. Хотя герр Шиндлер явно знал, кто она такая, потому что он не раз подзывал Рихарда по имени и болтал с ним. По изменившемуся характеру бесконечных вопросов Рихарда она понимала, какая на их долю выпала удача.
В лагере «Эмалии» не было коменданта, тиранившего заключенных. Не было и постоянного состава охраны. Гарнизон менялся каждые два дня. Пара грузовиков доставляла из Плачува в Заблоче эсэсовцев и украинцев, которые и брали лагерь под охрану. Они были только рады, когда им выпадал случай нести вахту на «Эмалии». Пусть у герра директора Шиндлера оборудование кухни и было попроще, чем в Плачуве, кормили здесь не в пример лучше. Герр директор гневался и начинал тут же звонить оберфюреру Шернеру, если охранники вместо того, чтобы патрулировать вдоль внешнего периметра лагеря, заходили в его пределы, стража держалась по другую сторону изгороди. Дежурить в Заблоче было хотя и скучновато, но приятно.
Заключенные, работавшие на ДЭФ, редко попадались на глаза охране, если не считать тех дней, когда на фабрику прибывала инспекция старших чинов СС. Один затянутый колючей проволокой проход вел на эмалировочную фабрику, по другому заключенные добирались до участка боеприпасов. Тех евреев с «Эмалии», которые работали на упаковочной фабрике, на заводе радиаторов и в управлении гарнизона, на работу отводили и конвоировали обратно украинцы – каждый второй день их команда менялась, и никто из охранников не успевал почувствовать особую неприязнь к кому-нибудь из узников.
И хотя каждый эсэсовец мог пристрелить любого из тех, кого доставляли на «Эмалию», Оскар продолжал поддерживать обстановку, которая, несмотря на всю свою хрупкость, давала хоть какую-то стабильность еврейским узникам.
Здесь не было сторожевых псов. Не было избиений.
И суп, и порции хлеба были лучшего качества и весомее, чем в Плачуве: примерно две тысячи калорий в день – в соответствии с рекомендациями врача, который тоже работал в одном из цехов «Эмалии».
Смены длились долго, порой по двенадцать часов, ибо герр Шиндлер продолжал оставаться деловым человеком, которому надо было выполнять военные контракты. Кроме того, что греха таить – он с удовольствием получал доходы. Однако, надо отметить, что работа не была непосильной и изматывающей, да и в то время многие заключенные понимали, что их труд в определенной мере – залог их существования. В соответствии с расчетами, которые Шиндлер представил после войны в «Джойнт», он потратил миллион восемьсот тысяч злотых (триста шестьдесят тысяч долларов) на питание заключенных «Эмалии». Подобные же статьи расходов можно найти в документах «Фарбениндустри» и Круппа – хотя никогда они и близко не приближались к тому проценту от доходов, который тратил на это Шиндлер.
Отличие заключается еще и в том, что на «Эмалии» никто не стал инвалидом и не скончался от непосильной работы, от избиений и голода. В то время, как только на предприятии «Буна» концерна «И. Г. Фарбен» из тридцати пяти тысяч заключенных погибло двадцать пять тысяч.
И потом, уже много времени спустя, те, кто трудился на «Эмалии», называли лагерь Шиндлера настоящим раем. Поскольку в это время они все уже давно жили в самых разных местах земного шара, нельзя даже предположить, что они договорились задним числом. Тем более, эта оценка могла иметь для них значение, только когда они были на «Эмалии».
Конечно, рай тут был относительный – лишь по сравнению с Плачувом. Его обитателей больше всего поражало почти нереальное ощущение свободы и раскованности – нечто невероятное, чего они даже не хотели слишком явно осознавать, опасаясь, что оно может исчезнуть, испариться.
Новые рабочие знали о хозяине, герре директоре Шиндлере, только по рассказам. Они старались не попадаться герру директору на глаза, не осмеливались заговорить с ним. Им требовалось время прийти в себя и освоиться с необычной тюремной системой Шиндлера.
Взять, например, девушку, которую звали Люся. Ее мужа недавно вместе с другими отделили от толпы заключенных на аппельплаце и отправили в Маутхаузен. И хотя подобные случаи давно стали привычной реальностью, она тосковала и горевала, поняв, что теперь вдова. В этом состоянии она и оказалась на «Эмалии». В ее обязанности входило переносить покрытые эмалью заготовки из ванн в печи для обжига. На их раскаленной поверхности разрешалось подогревать воду, да и вообще в цехе было тепло. Лично для нее наличие на «Эмалии» горячей воды было основным ее достоинством.
Впервые она увидела Оскара, когда его высокая фигура двигалась по проходу между прессами вдоль конвейерных линий. В его облике не было ничего пугающего. Люся боялась привлечь его внимание: а вдруг она не понравится герру Шиндлеру, и тогда ей придется расстаться с этим местом, где никого не били, где было вдоволь пищи, где отсутствовала внутрилагерная охрана. Она хотела остаться незамеченной и до, и во время работы, по окончании которой по проходу из колючей проволоки она тихо прошмыгивала до своего барака, до своей койки.
Но некоторое время спустя она поймала себя на том, что утвердительно кивает Оскару в ответ на какой-то вопрос и даже говорит ему: «Да, спасибо, герр директор, я отлично чувствую себя». Однажды он даже дал ей несколько сигарет, которые ценились чуть ли не на вес золота в обменных операциях с польскими рабочими. С тех пор как она узнала, с какой легкостью исчезают друзья, она опасалась чьего-либо дружеского расположения; она хотела, чтобы Шиндлер продолжал существовать в образе таинственного и могучего покровителя. Рай, которым управляет тот, кого можно назвать другом, слишком хрупок и ненадежен. И чтобы свод небес не рухнул, его должен поддерживать кто-то мужественный и таинственный…
Многие из заключенных «Эмалии» думали точно так же.
В то время, когда лагерь на предприятии Оскара начал свое существование, в Кракове по поддельным документам одной из южноамериканских стран жила девушка, которую на самом деле звали Регина Перельман. Ее смуглая внешность соответствовала данным документов, по которым у нее было арийское происхождение, и с их помощью она устроилась в управление одной из фабрик в Подгоже. Она была бы в куда большей безопасности от шантажистов, если бы перебралась в Варшаву, Лодзь или Гданьск. Но в Плачуве находились ее родители. Она жила по подложным документам и рисковала ради них, чтобы передавать им продукты и лекарства. Однажды она узнала, что в еврейской мифологии Кракова есть поговорка – мол, с герром Шиндлером можно пережить что угодно. Доходили до Регины и слухи о положении в Плачуве – о каменоломне, о выходящем на балкон поохотиться коменданте Амоне Гете. Она должна была что-то предпринять для спасения матери и отца. Лучше всего было бы, решила она, если бы ее родители оказались в лагере на предприятии Шиндлера.
Явившись на ДЭФ в первый раз, Регина надела скромное платье в цветочек и не надела чулки. Толстый стражник в воротах позвонил наверх, в контору герра Шиндлера, и она увидела, что он рассматривает ее через окно. Она не произвела на него никакого впечатления – обыкновенная дешевая девчонка с одной из соседних фабрик. Как и все, жившие по поддельным документам, она испытывала постоянный страх, что кому-то из недоброжелательно настроенных поляков бросится в глаза ее еврейство. Этому толстяку она явно не понравилась…
Охранник вернулся и отрицательно покачал головой: «Он не может принять вас».
