Точно так же, как из Польши, евреев сгоняли в Плачув и с востока, из Чехословакии, пока на западе – в Аушвице-Биркенау и Гросс-Розене – для них готовили новые приемные пункты. Иногда население лагеря разрасталось до тридцати пяти тысяч человек, и на аппельплаце яблоку было негде упасть. По этой причине Амон частенько «прореживал» ряды старожилов, чтобы освободить пространство для новоприбывших. Шиндлеру был известен «эффективный метод» коменданта: тот просто приходил в учреждение или цех, выстраивал людей в две шеренги и одну из них выгонял наружу. Там их забирали и отводили в австрийский форт, где происходили расстрелы, на станцию Краков – Плачув – с тем же исходом, или, как это было принято осенью 1943-го, – на железнодорожные пути, прямо к стенке бараков СС.
Как раз о такой процедуре Штерн и рассказал Оскару.
Несколько дней назад Амон забрел в металлообрабатывающий цех на фабрику. Надзиратели встали перед ним навытяжку и коротко отрапортовали о положении дел (одно неверное слово могло стоить им жизни).
– Мне нужно двадцать пять рабочих-металлистов, – объявил Амон надсмотрщикам, как только те закончили отчеты. – Двадцать пять, и ни одним больше или меньше. Укажите мне тех, что посноровистей.
Один из надсмотрщиков указал на Левертова, и рабби пришлось присоединиться к шеренге «избранных». Никто заранее не знал, какой шеренге придется куда идти, но до сих пор вернейшим способом остаться в живых было – попасть в число специалистов.
Отбор продолжался.
Левертов отметил, что цех с утра подозрительно пуст: вероятно, многие рабочие были предупреждены о предстоящем визите Гета и предпочли перебраться на швейную фабрику Мадритча, где попрятались меж тюков ткани или изображали ремонтников ткацких машин. А сорок – или около того – зазевавшихся теперь были построены в две шеренги меж скамейками и токарными станками. Все они были безумно напуганы, но шеренга покороче, казалось, была обречена.
И вдруг паренек лет шестнадцати – девятнадцати, стоявший среди этих обреченных, не выдержал и крикнул:
– Но, герр комендант, я тоже специалист!
– Да, милый? – промурлыкал Амон, извлек свой служебный пистолет и, подойдя к мальчику, выстрелил ему в голову.
С жутким грохотом и эхом парнишку отбросило к стене. Он мертв, успел понять оглушенный, ошарашенный Левертов и без сознания рухнул на цементный пол.
Ставшая еще более короткой шеренга уже маршировала к железнодорожному депо, тело мальчика увезли на тележке на холм, пол был вымыт, токарные станки вновь включены.
А перед мысленным взором Левертова, обтачивавшего дверные петли на своем рабочем месте, горели огненными литерами слова, которые он успел прочесть во вспыхнувших на мгновение глазах Амона, когда он смотрел на него: «Вот он!» Рабби казалось, что мальчик своим внезапным криком лишь на время отвлек Амона от самого Левертова – мишени куда более желанной.
Прошло несколько дней, рассказывал Шиндлеру Штерн. Амон, вновь явившись в цех к токарям, обнаружил его переполненным и принялся самолично отбирать кандидатов в форт и на транспорт.
Наконец он подошел к рабочему месту Левертова. Тот его ждал. Рабби даже ощутил запах лосьона после бритья, исходящий от Амона. Он видел накрахмаленные манжеты рубашки Амона – комендант обожал роскошные вещи.
– Что ты делаешь? – спросил он.
– Герр комендант, – ответил Левертов, – я делаю петли.
– Сделай одну прямо сейчас, – приказал Амон.
Он достал из кармана часы и засек время. Левертов мгновенно обточил петлю, его пальцы подгоняли металл, торопили станок. Уверенные, натруженные пальцы, гордые своей сноровкой. Отсчитывая про себя время, он выточил деталь всего лишь, как ему показалось, за пятьдесят пять секунд и позволил готовому изделию упасть к его ногам.
– Еще одну, – скомандовал Амон.
После первой скоростной попытки рабби почувствовал себя уверенней и спокойней, и примерно через минуту еще одна готовая петля скатилась к его ногам.
Амон перевел взгляд на кучку ранее изготовленных деталей, что-то прикинул в уме.
– Ты работаешь здесь с шести утра, – процедил он. – И ты можешь работать в том темпе, который только что продемонстрировал мне. И при этом сделал так мало деталей!
Левертов понял, что только что своими руками подписал себе смертный приговор. Амон вывел его на открытое место, но ни один из заключенных не осмелился даже оторвать взгляд от рабочего места.
Зачем? Чтобы увидеть – что? Дорогу к смерти? Но ведь дорога к смерти проходила в Плачуве повсюду.
Снаружи, в мерцающем полуденном весеннем воздухе, Амон подвел Менашу Левертова к стене цеха, сжал его плечо и достал пистолет, из которого два дня назад убил мальчика.
Левертов моргал и смотрел, как другие узники торопливо волокли и складывали какие-то материалы, стремясь как можно скорее скрыться из виду, и наверняка думали: «Мой бог! Левертову конец».
Про себя он шептал молитву «Шма Исраэль» и слышал, как потрескивает механизм пистолета. Однако за характерным скрипом трущихся друг о друга металлических деталей не последовало ожидаемого грохота, а всего лишь щелкнуло, а потом еще раз – так щелкает бесплодная зажигалка, бессильная породить огонь. И подобно раздосадованному курильщику, с тем же обыденным бытовым раздражением, Амон Гет извлек обойму из пистолета, встряхнул ее, вновь вставил на место и выстрелил.
Голова рабби качнулась в естественном человеческом порыве – в ожидании того, что удар пули сомнет и пробьет ее, все, что выдавил из себя пистолет Гета, – это еще один щелчок.
Гет выругался:
– Donnerwetter! Zum Teufel!
Левертову показалось, что сейчас Амон начнет почем зря крыть паршивую современную индустрию так, словно они два торговца, не сумевшие добиться от товара самого простого эффекта, ну вроде как раскурить трубку или просверлить дырку в стене.
Но Амон сунул провинившийся пистолет обратно в кобуру и извлек из кармана пиджака револьвер с перламутровой ручкой того типа, о котором рабби Левертов только читал в детстве в каких-то вестернах.
«Ясно, – подумал он, – никакой скидки и надежды на техническое несовершенство. Он не отступится. Я буду убит из ковбойского револьвера. А в случае, если и эта стреляющая игрушка окажется бессильной, гауптштурмфюрер Гет не преминет воспользоваться и более примитивным оружием».
Штерн рассказал Шиндлеру, что, когда Гет предпринял еще одну попытку – и снова нажал на спусковой крючок, Менаша Левертов уже стал озираться по сторонам в поисках чего-то поблизости, что могло бы оказаться полезным больше, чем служебное оружие Гета.
У угла стены была навалена горка угля.
– Герр комендант, – начал было Левертов, но снова ясно услышал негромкие, смертоносные шорохи и скрежеты, производимые соприкасающимися частями спускового механизма.
И – еще один щелчок дефективной зажигалки!
Амон, казалось, готов был выдрать бесполезное дуло из его гнезда.
– Герр комендант… – опять произнес Левертов. – Осмелюсь доложить, что количество петель, выработанное мной, оказалось столь неудовлетворительным, потому что с утра мой станок находился на профилактике. И поэтому, вместо того чтобы точить детали, я был вынужден разгребать вот этот уголь.
Левертову показалось, что он нарушил правила игры, в которую были втянуты они оба. Игры, долженствующей завершиться закономерной смертью Левертова – столь же закономерной, как шахматная партия завершается матом. А вышло так, будто бы рабби спрятал короля, и игра потеряла всякий смысл. Амон ударил его в лицо свободной левой рукой.
Левертов почувствовал во рту вкус крови.
Гауптштурмфюрер Гет оставил Левертова у стены и ушел.
Партия была отложена – по техническим причинам.
Штерн шепотом поведал эту историю на ухо Шиндлеру в строительном управлении Плачува. Сутулый, с закатившимися глазами, с ладонями, сложенными как для молитвы, Штерн был как всегда многословен и скрупулезен в деталях.
– Нет проблем, – улыбнулся Оскар. Ему нравилось дразнить Штерна. – Зачем так много слов? На «Эмалии» всегда отыщется место для того, кто способен изготовить петлю быстрее, чем за минуту.
А когда Левертов с женой прибыл в лагерь фабрики «Эмалия», ему выпало пережить еще и то, что первоначально показалось ему не очень удачной религиозной шуткой Шиндлера. Как-то днем в пятницу в военном цехе ДЭФа, где Левертов трудился за токарным станком, герр Шиндлер подошел к нему и объявил:
– Что вы здесь делаете, рабби? Вы должны готовиться к Шаббату.
Оскар передал ему бутылку вина для церемониальных целей, и Левертов осознал, что герр директор не шутит.
С тех пор по пятницам, накануне сумерек, рабби оставлял рабочее место и уходил в свой барак за колючую проволоку в глубине ДЭФ. Там, под веревками с подсыхающим стираным бельем, меж громоздящихся под потолок многоярусных нар он мог читать киддуш[7] над чашей с вином.
