— Вот спасибо, тетенька! — не выдержал я. — Ты еще скажи, что в моем возрасте всегда на молодятину тянет. То есть в НАШЕМ возрасте.
Загорелая рука потянулась вперед, остановилась у моего уха.
— Отвинчу! И скажу Джимми, чтоб нового не отращивал… На хрена тебе эта девочка, Тимми? Пожалел? Умрут все — и она, и ты, и я! И Джимми умрет, пусть он даже бог! Ну и что?
— Ничего…
Присела рядом, заглянула в лицо.
— Обиделся? Чувств твоих не оценили? Ладно, мое дело поросячье, только ты тоже оцени, Том Тим Тот! Я узнавала — у всех, кто пользуется файлами Джимми, сон, обычный сон, быстро нормализуется. Недели за две, за три. Никаких кошмаров, никаких могил ползающих! Джимми для того и старался, кто же купит файл с такими побочными эффектами?
Черт, дьявол, Хусейн, Бен-Ладен! А и вправду…
— Сообразил, да? — Мирца вскочила, отвернулась. — Сам же понял, что с ее появлением твой любимый город начал исчезать. Между прочим, мы с тобой его сразу нашли.
— Спасибо, — я тоже встал, подошел к окну. Знакомые покои Джимми-Джона, знакомый гобелен на стене. Дракон пришед за Девицей, алкая ея пожерти… Кто Дракон, кто Девица? И Рыцарь кто? Вот со Смертью ясность полная.
— Между прочим, мистер Хайд мне очень понравился. Серьезный человек, не то что ты! Будь он лет на десять помоложе, я бы в него влюбилась.
Вот как? Альда увидела меня тридцатилетним, рыжая… Стоп, помню! Она и сама тянула почти на полвека. Седина с золотом…
— Закроем, — вздохнул я, — закроем и проедем. Летала?
— Не помнишь? — Ее ладонь опустилась мне на плечо. — Школа, кабинет биологии, ты еще крыл свою биологичку окопным трехэтажным… Получилось! Правда, испугалась я здорово. Сосредоточиться, посмотреть вниз, сказать себе, что иного выхода нет…
— Если не можешь убежать — иди навстречу…
— Да.
— …Дети мои-и-и!
А вот и Акула, уже на крыльце. Не на джипе подъехала — на плавниках приползла, потому и не услышал.
— Погоди! — Мирца подбежала, зашептала еле слышно. — Ему ничего не говори, а если хочешь разобраться — и в ней, и в себе самом…
— Ау-у-у-у! Вы там ничем плохим не занимаетесь?
— …Увези Альду из ее дурацкого мира куда-нибудь подальше — и трахни. До взаимного обморока. Способ жестокий, но действенный.
— Пропуск у Джимми-Джона сама попросишь? — поморщился я.
— Обойдемся. Привезешь ее ко мне…
— …Может, мне подождать, малыши?
А джинсовый сегодня в ударе!
[…………………………..]
…И ничего! Даже фундаменты не уцелели. А может, и уцелели, только как увидеть? Ржавая арматура, обломки балок, тусклая стеклянная россыпь… И пыль, пыль, пыль. Не от шагающих сапог — просто пыль. Город…
Наверно, это еще хуже, чем оказаться неведомо где, за тридевять земель. Вот он, Эль-Рей, — вперед, мистер Хайд! По пыльной пустыне, по битому кирпичу, по развороченной брусчатке.
На месте дома, моего дома… Нет, и думать не хочу!
Что ты чудишь, Том Тим Тот, смешной лилипут? Не ищи истину в своей Лилипутии, ее там нет, как нет и города. Город — это мы. Все мы — ты, неспящий доктор Джекиль, я, еще некто, нам неведомый. Мы — обитатели Сферы. Не вини никого, вампиров не бывает даже в снах. Если впереди пыльная пустыня — значит, она в нас самих.
[…………………………..]
«…И этой ночью блаженные сны приснятся тому, кто спит… А он никогда не увидит Эль-Рей…»
57. ФУТБОЛ
(Rezitativ: 1’49)
Красные точки в черной пустоте кружатся, сталкиваются, растут, приближаются. Их десятки, сотни — одинаковых, разных, похожих. Ближе, ближе, ближе… Не точки уже, маленькие красные фигурки — юркие, неуловимые, мерцающие, быстрые.
Футбол!
[…………………………..]
В коридоре пусто. Разошлись почти все, младшая группа давно, средняя — только что. Всех забрали, за всеми пришли… В немытых окнах — серый вечер, тени неясные, размытые. Шагов не слышно, даже двери не скрипят. Старый дом затих, в нем еще не страшно, но вечер крепчает, густеют тени.
А мамы все нет!
…Те стихи, что мама любит, — их поэт Лермонтов написал. И которая колыбельная, и про Бородино, и про Мцыри. Мама их много знает, она говорит, что Лермонтов даже лучше Пушкина. Мама недавно приехала из Тбилиси, так про Тбилиси Лермонтов и писал. Там две реки, что сливаются — Арагви и Кура. Рядом с ними — монастырь, где Мцыри жил. А убили Лермонтова не в Тбилиси, он на Кавказе погиб, это место на открытке нарисовано, там сейчас памятник…
[…………………………..]
Ни ворот, ни мяча. Футболисты всюду — мельтешат, падают, встают, обгоняют друг друга, снова падают. Красный футбол в темноте, беззвучный футбол, бессмысленный, безумный. Вперед, назад, во все стороны — неустанно, неостановимо. Тьма отступает, сгущается, но футболисты ее не видят, их все больше, они все ярче.
Футбол!
[…………………………..]
На стене — старый огнетушитель. Он тут всегда висел, ждал пожара. Но пожары в коридоре не бывают, они случаются в подвале, где кухня. Оттуда начинает пахнуть горелым молоком, по лестнице ползет дым, и всех уводят во двор. А потом на полдник вместо молока дают чай.
А мамы все нет!
…Мама мне дала книжку про Персея. Про Геракла я уже прочитал, и еще мне про него папа рассказывал. Про Персея нам воспитательница пыталась рассказывать, но неправильно. Она думает, что Медуза Горгона всего одна, а у нее еще две сестры были, их Персей убить не смог. А про Геракла американский фильм крутят, он так и называется — «Подвиги Геракла». В кинотеатре Жданова идет, где мы с мамой «Барабаны судьбы» смотрели. Надо маме сказать, а то все видели, а я еще нет.
[…………………………..]
Темнота отступает, красный свет заливает пространство, фигурки растут, им тесно, но они продолжают бежать, перегонять, расталкивать друг друга. Вечный футбол, непрекращающееся кружение красного по черному, танец огня в темноте. Быстрее, быстрее, быстрее.
Футбол!
[…………………………..]
Во дворе почти не осталось деревьев. У разбитого крыльца прежде росли голубые ели, но их срубили еще в войну. Соседний дом в войну едва уцелел, до сих пор стены не отремонтировали, даже дырки не замазали. А возле подъезда надпись: «Проверено. Мин нет». Ее нанесли чем-то черным, и она до сих пор словно новая. И на кладбище — том, что через дорогу, — очень много военных могил. К одной из них, которая на главной аллее, каждый день женщина приходит. Там сержант похоронен, он в госпитале умер, она — его мама.
А мамы все нет!
…Когда мама придет, мы сразу не пойдем домой, надо еще постоять в очереди. Хлеб без очереди не купишь, надо дождаться, дойти до прилавка и попросить городскую булку за шесть копеек «новыми». Больше все равно не дадут, потому что хлеба мало. Мама рассказывает, что продается еще гороховый и кукурузный, но их есть нельзя. Про кукурузу сейчас все говорят и все смеются. А по нашему «КВНу» мультфильм показали про эту кукурузу, там еще сорняки песни пели. Я хотел написать письмо дедушке Хрущеву о хлебе, а мама говорит, что не надо, он и так знает. Тогда почему хлеба так мало?
[…………………………..]
Красный футбол — красное пламя, темноты нет, она исчезла, растаяла без следа, всюду огонь, невыносимо яркий, обжигающий, уходящий за горизонт. Горящие смерчи мечутся, сливаются, опадают, снова растут, продолжают бесконечный бег. Красный огонь все ярче, ярче, ярче.
Футбол!
[…………………………..]
В старом доме совсем стемнело, но свет в коридоре не включили, тени подползают все ближе, густеют, перекрывают путь. Дальше, в глубине, совсем черно. Там большой зал, днем его заливает солнце, и он становится очень красивым. На потолке — лепные гирлянды, на стене — огромная картина в золоченой раме. Но люстры не горят, поэтому идти туда незачем. Дом затих, сосредоточился, собирая силы перед близкой ночью.
А мамы все нет!
…Мама, наверное, задержалась на работе. «Работа» — это большой институт, там маму часто заставляют дежурить, даже на праздники. И летом мама занята, она ездит по каким-то карьерам, ей надо измерить, сколько там пыли. Этим летом меня снова пошлют в пионерлагерь, хотя я никакой не пионер, пионеры — совсем взрослые, а меня даже в октябрята не приняли, хотя других принимают. Но это в школе, а туда идти не хочется, все говорят, что в школе ничего хорошего нет. Мама не могла учиться в школе, потому что пришли немцы и школу закрыли. А папа в Ташкенте учился, там немцев не было.
Не хочу в школу! Неужели мама не понимает?
[…………………………..]
Меленькие красные фигурки — юркие, неуловимые, мерцающие. Нет, не фигурки — просто точки. Их десятки, сотни, одинаковых, разных, похожих. Кружатся, сталкиваются, становятся меньше, удаляются. Дальше, дальше, дальше. Красные точки в черной пустоте.
Футбол!
[…………………………..]
58. СЕМЬ ЦВЕТОВ
(Arie: 4’33)
Ну, давай, служивый! Глаза выпучить, брюхо выпятить…
— Извольте пожаловать, господин Грейвз!.. Лестница в мраморе, дерево в кадке, ливрейный на посту. Дежа вю?
