– Погуляете со мной? – спросил я со светской простотой.
Она молча взяла меня за руку.
– Мерзость, да? – Я ткнул пальцем в широколицую Катюшу с павлиньим хвостом из цветных кругов вместо кокошника, плакатами которой был обклеен весь город. Круги, видимо, изображали континенты. Голубь, прижатый к груди, видимо, изображал мир во всем мире.
– А мне нравится, – с вызовом сказала она.
– Люблю честных женщин, – ответил я и обнял ее за мягкую отзывчивую задницу.
Дальнейшее проживание в столице комсомол мне не оплачивал. На первых порах я ночевал у знакомых друзей. То у девочек, то у мальчиков. Потом встретил подругу детства Нину, с которой мы отметили мой день рождения в номере гостиницы «Академическая».
– Слушай, мы с Ливинским собирались в Таганрог, но он до Москвы еще не добрался. Поехали – все равно билет пропадает.
С Ливинским Нинку познакомил я. Мог считать себя причастным к их роману, хотя впоследствии шафером на свадьбе не был. Мы творчески проводили с Левой первые недели июня 1985 года. Обретались на какой-то хате на Истоке, пили портвейн и слушали «Аквариум». Мы размышляли, кто такой «приблизительный воин», почему «с ним придет единорог» и грустили над «Ивановым на остановке в ожиданье колесницы». Подозрения, что это просто набор бессвязных слов, отметались.
Народа собиралось много. Я не знал, кто хозяин этого притона, но часто прикидывался ответственным квартиросъемщиком и вышвыривал надоевшую публику вон.
Ливинский был то ли скрытный, то ли импульсивный: я не всегда предугадывал его следующий шаг. Как-то мы долго болтались по городу, зашли в винный неподалеку от Дворца спорта. Очереди почти не было: два-три человека. Ливинский молниеносно перегнулся через прилавок, схватил бутылку «андроповки» и дал деру. Грузная краснолицая продавщица бросилась было вдогонку, но оставить лавку на разграбление не решилась. Энтузиасты нашлись и без нее. За Левой образовалась погоня из сознательных покупателей и случайного дружинника, прихрамывавшего на одну ногу. Особо гадкую роль сыграли дети. Стайки юных разведчиков пошли за ним по пятам и непременно бы Леву поймали, если бы я не взял руководство погоней на себя. Старичье вскоре отстало. Молодежь еще на что-то надеялась. На что? Хотели выпить на халяву?
Бегали мы довольно долго. После того как я повредил ногу о камень, велел преследователям выставить посты на трамвайных остановках, а сам отправился домой перекусить. Когда вернулся к Ливинскому в общагу, водку они с Витькой Крючковым уже оприходовали. Я не обиделся.
В Таганроге мы остановились у миниатюрной четы по имени Бяша и Мяша. Туалет у них в доме не работал, и справлять нужду мы ходили на детскую площадку у подъезда. То же делало все население этого многоквартирного дома. Вечерами мы знакомились и переговаривались друг с другом из кустов. Это очень сближало.
В основном же наслаждались морем. Друзья изрисовали мое тело цветными фломастерами, и я стал самым нарядным молодым человеком в городе. Однажды на меня наехал в трамвае борец за чистоту нравов. Гопник. Ему не нравились черепахи, иероглифы и орхидеи, выглядывавшие из джинсового комбинезона, надетого на голое тело, и он молча попытался ударить меня по лицу. Я увернулся. Товарищи пассажиры недовольно зашумели: им нравились разноцветные люди.
Одна из моих песен того времени так и называлась – «Нелегальный дизайнер». Там было что-то сложное про «многоугольники памяти», «муравьиные траектории» и «цветные рентгеновские снимки», но в целом песня была о том, что серость мне не по душе. Что я люблю оранжевое небо. И зеленого попугая. Серость молодежи никогда не по душе. Это сейчас в ней отыскали пятьдесят оттенков.
Ливинский приехал, когда я уже порядком достал и Бяшу, и Мяшу, и Нинишу. Не помню, что я натворил. Кажется, в порыве творческого чувства разрисовал их холодильник символическими рисунками раков. Я использовал те же фломастеры, что и они, рисуя на мне. Холодильник легко отмывается: я проверял. Картинки получились изысканными, как у древних ацтеков. Тем летом мне хотелось раков. В областях Сибири, где я родился, раков нет. Я грезил раками. А Бяша и Мяша не показывали мне, где их ловят.
До Таганрога Ливинский добрался на поездах и автостопом. Он заговаривал зубы проводницам и непреклонно пересекал континент от станции к станции. У него был набор ключей от всех хозяйственных помещений в вагонах. Он играл на случайных гитарах, пел, рассказывал смешные истории.
Ливинский узнал много новых анекдотов потому, что сразу после знакомства с невестой оказался в дурдоме. Я из нашей истоковской квартиры ушел, оставив молодых наедине. Лева отправился за вином, но был задержан сотрудником милиции, выходящим с пивзавода. Ливинский предпочел общаться с ним на английском. Когда милиционер попытался его повязать, встал в боксерскую стойку и сообщил по-русски, какой у него разряд по боксу. Мент смылся, но на следующий день Леву вычислил и арестовал.
На суде вскрылись махинации Левы с антикварной литературой. Он уносил под полой старые книги и перепродавал их в соседнем букинисте. Был тонким, начитанным человеком. Ненавидел Сталина, ценил демократию.
– Он издевается над нами! – восклицал сержант милиции на суде. – Он использовал знание иностранного языка, чтобы меня унизить!
Ливинский пообещал ему выучить татарский язык эуштинского наречия и благоразумно лег в психушку.
В Таганроге мы встретились как братья. Обнялись. Вспомнили, как я приносил ему рюкзаки индийского чая в дом из красного кирпича. Из подъезда выскочила Нинка и бросилась любимому на грудь.
Бяша и Мяша боязливо посматривали на сибирских корефанов.
– А давайте съездим в Ростов, – предложила маленькая Мяша. – Покатаемся на катере.
В Ростов-на-Дону мы поехали на электричке. Аборигены купили билеты на всю компанию. Вкратце показав достопримечательности, они оставили нас с Ливинским на набережной одних, решив, что мы найдем, как распорядиться временем. Мы не сопротивлялись и даже были рады естественной для нас удаленности от семейного очага.
Отведав пива из нескольких бочек, стоявших друг от друга на одинаковом расстоянии, мы расположились в кафе под открытым небом и заказали бутылку белого сухого вина «Ркацители» украинского розлива. Не успели выпить и по глотку, как к нам подсели два паренька в белых рубахах с бутылкой такого же вина.
Завязалась оживленная беседа. Ливинский тут же огорошил пришельцев дюжиной ядреных баек про поручика Ржевского.
– Мадам, а палкой по яйцам вас никогда не били? – Ребята покатывались со смеху, повторяя незамысловатые слова.
Я взял тему Чебурашки, чукчей и Чапаева. Вспомнил несколько анекдотов про бесстыдника Вовочку. Когда в одной из историй выяснилось, что Вовочкой является молодой большевик Владимир Ульянов, хлопцы испуганно притихли, но, оглядевшись по сторонам, хитро улыбнулись.
Они принесли за наш столик уже пять бутылок «Ркацители», чем неплохо улучшили настроение и нам, и себе.
Мы продолжали заливаться соловьями. Опыт работы с пролетариатом был у каждого: сегодня мы объединили усилия. Когда под столиком громоздилось около ящика опорожненной стеклотары, к нам подошел вежливого вида сухопарый молодой человек и сказал, что мы приглашены за соседний столик.
– Ребята едут ночевать к нам в общагу, – отрезал один из хлопцев. – Едете? – с напускной строгостью посмотрел он на нас.
Лева пробормотал что-то про невесту, к которой добирался десять дней.
– От предложения, которое я вам сделал, не отказываются, – повторил парень. – Аид хочет поговорить с вами. Сам Аид.
Наши собутыльники переглянулись, мы недовольно поднялись с мест и направились к столу у эстрады, заставленному фруктами и шампанским.
Во главе сдвоенных столиков в компании двух женщин и многочисленных шестерок сидел барского вида седой еврей, рассматривая окружающий мир слезящимися глазами. Он был в летнем светлом костюме, черной шелковой рубашке, плетеных туфлях-лодочках, выставленных из-под столика напоказ.
Я попытался разглядеть татуировку у него на запястье, но еврей одернул рукав пиджака.
– Какие удивительные ребята, – сказал он. – Давно наблюдаю за вами. У нас таких нет. Хотите работать со мной?
Ливинский, как более опытный в этих делах, тут же поинтересовался ценой вопроса.
– Стольник в день! – безапелляционно предложил Ливинский.
Аид искренне рассмеялся.
– Откуда такие расценки?
Кто-то из шестерок осклабился, но Аид остановил его взглядом.
– Я – вечный жид, – сказал он театрально. – Вечный жид собственной персоной. Вы читаете книжки?
Они перебросились с Левой парой фраз на идише. Аид долго распространялся о своем величии, благородстве кровей, перспективах нашего роста у него на службе.
– Сто рублей в день. Иначе не выйдет, папаша.
– Столько получает твой отец в месяц, сынок, – улыбался старик.
