В короткой норковой шубе, черной вязаной шапке под цвет глаз и ресниц, она была похожа на куклу. Невысокая, немного располневшая по сравнению со старыми фотками, Лилит была близка к гламурному идеалу. Профессия ее соответствовала облику – Лилит владела салоном красоты в одном из спальных районов Москвы. Позвонила с проходной в начале одиннадцатого.
В палате вытащила из большой сумки бутылку «Белой лошади» и утвердительно сказала:
– Будем пить!
Я улыбнулся:
– Будем!
Мы немного стеснялись друг друга, но старались вести себя как старые знакомые. Раздевалась в кромешной тьме, в постели тщательно прикрывала грудь простыней.
Среди ночи вдруг прижалась и прошептала:
– Я не изменяла тебе с ним с тех пор, как обещала.
Я растрогался. Растворился в сладком запахе ее духов, который лучше подошел бы ее маме.
На следующий день Лилит переехала ко мне в больницу. Легла на обследование в одноместную палату. У нее были проблемы со щитовидкой.
– Меня обложили армяне, – сказал я, когда она как бы невзначай заглянула в мою палату. – Кого-то обкладывают армяне. Кого-то евреи. У меня поочередная смена караула. Впрочем, армяне начались со школьной скамьи.
– Когда ты смеешься, ты похож на моего отца, – сказала Лилит и грустно улыбнулась. – Он умер. Смеялся так же радостно, как ты. Не понимаю, чему вы радуетесь?
– А чему вы грустите?
Мы стали жить-поживать, ходить друг к другу в гости. Когда Лилит шла по коридору, на нее оборачивались и мужчины, и женщины. Яркое пятно. Глаза в пол-лица. Фигурная прическа с японскими палочками. Лилит ходила в шелковом халате и стоптанных тапочках, вышитых бисером. Сестры и доктора подозрительно на нас косились, но до объяснений дело не доходило.
– Я маленькая? – однажды вспыхнула она, поймав на себе мой оценивающий взгляд. – Могу удлинить ноги. Кость распиливается, вставляются специальные штыри. Хочешь?
Я испугался. Она говорила это на полном серьезе.
– С меня хватит того, что ты наращиваешь ресницы.
В постели делала то, что многие женщины не делают.
– Не смущайся. Меня это очень возбуждает.
Я показал ей один из текстов, который доделывал в те предновогодние дни.
– Здорово, – отозвалась она. – Мне нравится все, что ты делаешь. Что бы ты ни делал, мне понравится. Я так устроена.
– Тебе повезло, – сказал приятель, навестивший меня через несколько дней. – Вполне возможно, что именно этого тебе и не хватало.
– Мне нравятся более инициативные дамы, – отпарировал я. – Неуютно, когда тебя слишком балуют. Жизнь – борьба. Я привык ждать подвоха.
– Забота тебе тоже не помешает.
В тот день Лилит впорхнула в мою палату одухотворенная, счастливая. Она пританцовывала и размахивала стопкой бумаг над головой.
– Онкологии нет… онкологии нет… – напевала она, не давая заглянуть в заключение экспертизы.
– Были подозрения? – удивился я.
– В Америке мне сказали, что у меня рак. Девяносто процентов.
Она присела на койку, трогательно взяла мою руку обеими ладошками.
– Ты спас меня. Я знаю, что это из-за тебя. Я верила, что именно ты мне поможешь.
Я подумал, что она кокетничает или хитрит.
– Теперь поедем в Армению. На машине. А может быть, и на самолете, – добавила она отважно. – Я там никогда не была. И по-армянски ни бельмеса. Я русская. Абсолютно русская женщина, в полном расцвете сил.
– Ты хачка, – ухмыльнулся я. – Абсолютная хачка. Зверек.
– Хач – это крест по-азербайджански, – парировала она. – Ты знаешь, что азербайджанцы не едят сомов потому, что у тех на голове – крест?
– Какие избирательные…
– Я тут думала про твою жену, – неожиданно переключилась Лилит. – Она родила тебе столько детей, чтобы вымогать деньги. Умная женщина. Я слыхала о таких проектах. Кстати, ты тоже умный.
Я не понимал, куда она клонит. Спросил, сколько раз она была замужем.
– Я выходила замуж за всех, с кем спала, – ответила Лилит серьезно. – Мне нагадала тетка, что после сорока я стану многодетной матерью. Так что готовься, дружок. Я ей показывала твою фотку.
Теток у Лилит было много. Весь мир состоял из ее теток. Тетка в Париже. Тетка в Барселоне. Тетка в Милане. Тетка в Бостоне. Я представлял их в креслах-качалках: они носили усы и курили трубку. Все они были колдуньями и читали Гурджиева, как и Лилит.
В тот вечер мы торчали у нее в номере и ели пирожки, которые привезла ее московская тетушка. После пирожков я без задней мысли зашел в ванную, где Лилит принимала душ. Она взвизгнула, прикрывая грудь руками. Вдоль грудины темной отметиной тянулся длинный бесформенный шрам – то ли от предательского ножа, то ли от сумасшедшего скальпеля. Я извинился и вернулся в комнату. Увиденное вызывало жалость, но никаких эстетических эмоций не будило. Для Лилит это ранение было главной ее болью и тайной.
Она вышла из ванной и спросила нечто совсем детское:
– Теперь ты меня разлюбишь?
– Какая странная мысль… За такие вещи можно полюбить еще сильнее.
Я посмотрел на нее и понял, что меня всегда смущала какая-то неуловимая заплаканность ее лица. Затаенная обида, помноженная на холодную наблюдательность.
– То есть тебя это не пугает? – спросила она воодушевленно. – Я на пляж хожу в предельно закрытом купальнике.
– Со мною будешь купаться голой.
Она улыбнулась и повторила коронку того дня:
– Ты спас меня. Теперь я стала другим человеком. Ничего не боюсь. Никого не боюсь. Пошли, покатаемся на лифте!
В день выписки мы сидели в больничной столовой, ели винегрет. Лилит строила планы наших бракоразводных процессов; размышляла, как организовать общий бизнес. Мы встретились еще один раз, перед самым Новым годом, на одной левой квартире.
Лилит приехала на серебристом «Мерседесе». Не опоздала: появилась секунда в секунду. Не знаю почему, но я подарил ей на праздники будильник. Она сказала, что это плохая примета, но со мной она перестала быть суеверной.
В январе следственный комитет арестовал активы ее супруга, опечатал склады на Белорусском и Савеловском вокзалах. Речь шла об обыкновенной конкуренции, но органы крышевали соперников Артура. Крупный криминальный авторитет, человек со связями, он переместился на свою квартиру в Испании, в Пуэрто-Банус. Лилит была вынуждена следовать за ним. Больше я ее не видел.
Забавно, что мой неизлечимый кашель прошел, как только мне удалось разоблачить махинации жены и я перестал появляться дома. Мистика тут причиной или аллергия – не мне решать. В конце концов, Лилит была дипломированным экстрасенсом.
Черная ручка
Нас с приятелем взяли в заложники в Тамеле, когда мы отказались платить по счетам в стриптиз-баре. Поначалу мы думали отшутиться: сумма была названа некорректно. Но менеджер закрыл входную дверь на ключ, а из подсобных помещений один за другим стали появляться низкорослые парни. По виду – неварцы и гурунги. Низкорослые, но крепкие. Их было много. Менеджер оторвался от компа, поднял скомканный счет с пола и протянул его Лехе. Тот встал руки в боки и свысока глянул в мятую бумажку.
– Скажи ему, бля, что у нас нет денег, – попросил он меня. – Какие же они тупые.
Я решил избрать другую тактику.
– Ребята, – сказал я проникновенно. – В Непале я впервые. Полюбил вашу страну. Стал здесь буддистом. Получил просветление. Зачем вы портите впечатление о себе?
Распорядитель улыбнулся и сказал, что мы можем пройти с ним до банкомата. На портупее под пиджаком у него висел дамский пистолетик: если его отобрать, ситуацию можно переломить в корне.
– Я гражданин Америки, – продолжил я. – Звони в посольство, скотина! Здесь скоро будет наш спецназ.
Он рассмеялся, уткнулся в компьютер и продолжил стучать по клавиатуре, даже не поднимая глаз. На сцене продолжалось этническое шоу. Девушки в разноцветных шелковых платьях водили хоровод под музыку, похожую на гимны в честь великого кормчего Мао. Хореографией назвать это было трудно. Еще трудней было назвать это стриптизом, несмотря на открыто провокационный характер вывески на заведении.
Мы вернулись за столик допить кока-колу. Спиртное здесь не подавали.
– Давай их катать по столам, – предложил я. – Смотри, какие они маленькие.
Беседин отрицательно покачал головой и засмеялся.
– Это горцы, – сказал он. – Они нас зарэжут.
Происходящее отрезвляло. Мы слишком расслабились. Традиционное общество. Чистота нравов. Стопроцентная религиозность. Торговцы, которые не умеют торговаться. Суровые монахи, питающиеся святым духом. Наш проводник, который не спит со своей женой из соображений аскетизма. Дружелюбие, которым переполнены даже жертвенные чаши с кровью.
Теперь вдруг люди, которых еще недавно мы принимали за наивных жевунов и мигунов, оказались воинственными маранами.
Сегодня днем я вышел из ворот центра Брахма Кумарис, украшенных двумя красными свастиками, и поплелся в сторону отеля, где мы остановились втроем с друзьями. Приобщение к индийской духовности прошло успешно. Я говорил с профессором раджа-йоги господином Кишором около двух часов. В очередной раз врубился в суть бриллиантового периода Кали-Юги, в котором мы сейчас пребываем. Идеальное вытесняется материальным. Духовная деградация идет полным ходом. До конца Железного века осталось двадцать семь лет.
