городу не привычная. Как кто в городе живет. Просили постеречь, и я стерегла. Потом снова просили, чтобы к весне приехала. Я и собралась было…
— Что же, снова постеречь обстановку?
— Нет, ремонт у них затевался. Шашель в полу. Полы требовалось перекидывать. Так чтобы я ремонта до их возвращения не допустила.
— Как вы сказали? Шашель?
— Да, полы по дому перекидывали.
— То есть как же — шашель? Дом-то новехонький!
— А этого не знаю. Писали мне, я и собиралась. Как в прошлый раз. Чтобы никого не впускать. А если заявятся — дать телеграмму.
— Телеграмму? И телеграмму требовали?
— А как же, теперь кругом все дают телеграммы.
— И вы телеграфировали?
— Да я и приехать не успела — стряслось!
— А в прошлый раз?
— В прошлый раз до телеграммы не дошло. Никто по ремонту не тревожил.
И разговор этот, и вся встреча складывались совсем иначе, чем представлялось Анатолию. Печаль еще не сошла с ее лица, но сквозь печаль проступила настороженность, словно она опасалась чего-то или кого-то, словно приезд Саранцева встревожил ее. Пригрозили ей? Запугали? Или сама испугалась? Возможно, обычная неохота простого человека вступить в объяснения по тревожным делам. Обида, что в горести донимают и беспокоят.
Что-то появилось в ней новое. Зачуяла недоброе? Оберегает память и честь дочери? Не допускает, отбрасывает недоброе?
Если бы запугали, не стала бы рассказывать о шашеле, ремонте и телеграмме. Да и Роеву теперь пугать ее ни к чему. Верней отпустить с миром в глубинку. Что она знает? Чем опасна ему? Первым долгом заказал бы упоминать про ремонт, если в этом ремонте что-либо кроется.
Шашель? Условный сигнал? Тревога?
— Вот вы сказали — шашель. Но из ваших слов получается, что никто по этому поводу не приходил?
— Никого не было.
Да, сейчас она совсем иная, затаилась. И Анатолий говорит с ней иначе, чем предполагал, он как бы невольно подстраивается под ее настороженность, пытается преодолеть эту настороженность, добиться откровенности, правды, но вместо добрых чувств, человеческого понимания одно за другим возникают обычные служебные слова — неужели перед ним обычная дорога службиста? Он старался убедить себя, что все от неуверенности, неопытности и что служение преодолеет службистику…
Самолет шел низко над землей, постепенно набирая высоту. Серые сумерки в долинах, озаренные вершины и склоны отрогов, прижавшиеся к земле строения, бескрайняя поросль лесов с просветленными глазницами озер и водоемов — весь этот все более раскрывающийся простор с нехожеными чащами, загруженными трассами, необжитыми углами и суматошным движеньем новостроек поражал своей необъятностью, теряющимися в облаках далями. В полете нет накатанных рельсов, мелькающих верст, полосы отчуждения, изломанного поворотами пространства — чем выше уходил самолет, тем шире раздвигались дали, и покинутый городок долго оставался в прямой видимости с неба. Саранцев думал о городке, затерявшемся в глухомани, заново рожденном велением новостроек, думал о его людях, о человеке, замкнувшемся в своей печали.
И вдруг представилось ему, что эта замкнутость — не только ожесточенье горя, но и безвольный уход от зла, подале от беды!
Он думал о земле, раскинувшейся под крылом, о вековечной борьбе за землю, крестьянских бунтах и восстаниях, самоотверженности революций… И хате с краю — на той же земле. О восстании против зла и непротивлении злу.
…И если родное не встает на защиту собственной своей кровинки, своей правды, святая святых земли — до конца, до последнего издыхания, — следствию трудно помочь установлению истины.
…Она сказала — шашель…
Саранцев проверил с присущей ему придирчивостью — дом № 33 по Новому проспекту, недавно построенный, ни в каком ремонте пока не нуждался, на шашель никто не жаловался.
Саранцев долго не мог уснуть, требовалось еще время, еще толика уходящего дня. В окне расплывался сизо-голубой отблеск уличного светильника, почему-то именуемого дневным светом…
«…Ключи… Шашель, ключи… Затем эти назойливые разговоры с Ларой Ковальчик? Внезапное увлечение? Новое увлечение на склоне лет? Почему потянуло Роева в магазин «Троянда»? Послушать, узнать, о чем людская молва? И лишь ради этого новое знакомство с предложением ключей от квартиры… Нет! Всполошился, рывок, судорожный рывок. И, возможно, зацепка на будущее. В чем эта зацепка?»
И вдруг в памяти всплыли слова миловидной соседки за семейным столом у Кандауровых: «Скоро снимут печати… Претендуют разные учреждения и трест…» У Лары Ковальчик есть основания претендовать. Роев, видимо, рассчитывает ей посодействовать. Задача не легкая. Но, стало быть, у Роева имеются веские причины, если идет на это, рискуя навлечь подозрения…
Зачем?
Что руководит поведением Роева?
Проходит час, еще… Рука Анатолия потянулась к телефону:
— Катюша, не спишь?
— Что-нибудь случилось, Толик? Неприятности?
— Нет, просто хотел услышать твой голос. Нужен добрый дружеский голос.
— Но телефон меняет голос.
— Делает его слышнее, очень близким и очень слышным.
— Это что, особенность века?
— Возможно. Что у тебя в школе?
— Экзамены, Толик, снова готовлюсь к экзаменам.
— Послушай, а как эта девочка, Марина Боса?
— Марина? Все хорошо. Я оказалась права — все хорошо.
— Все хорошо, потому что в данном случае мы опередили события.
— Лучше всего опережать с самого детства…
…Она сказала «спокойной ночи» и положила трубку. Собственно, ради этих слов он и позвонил…
Потом без всякой связи с только что законченным разговором:
«Скоро снимут печати…»
«Роев, несомненно, попытается проникнуть в квартиру. Он добивается этого, что-то заставляет его добиваться».
«Ну что ж, попытаемся выяснить все относительно шашеля…»
Страничка из тетради Катерины Михайловны
1. Воспитание, а не перевоспитание. Воспитание рентабельней.
2. Воспитание дело всенародное, государственное, стало быть, и решать должно государственно. Никакие разрозненные мероприятия, самые прекрасные, обособленные площадки, эпизодические кампании, самые лучшие дворцы не могут заменить с и с т е м ы внешкольного воспитания.
3. Внешкольный день должен быть так же продуман и творчески решен, как день школьный; должен иметь на своем поле такой же отряд образованных, разумных вожаков.
Речь идет не о том, чтобы отгородить детей от семьи. Все, что есть доброго и великого в нашем народе, в нашем обществе — понятия справедливости, героизм, самоотверженность, революционность, творчество — передается не только генами, не только по радио и телевидению, но и в непосредственном общении. И по той причине, что в семье не без урода, нельзя все остальное множество семейств стричь под урода. Стало быть, дело не в том, чтобы отгораживать, а в том, чтобы осмыслить и наладить досуг. Нельзя забывать, что вокруг площадок, бассейнов и дворцов огромное внедворцовое пространство.
4. Еще об одном — о глобальности вопросов воспитания. Усвоено уже понятие глобальности атома. Но вопросы воспитания в наши дни, забота о грядущем не менее насущны. В нынешних условиях, а
