обеспечивал Итон стипендией, с которой связан один интересный эпизод. Он спросил меня, достаточен ли его взнос, и я намекнул, что дополнительные 200фунтов обеспечат премию экзаменатора. Он же прислал чек на 2000фунтов. У него имелось свое мнение на этот счет, я же сохранил его ответ, в котором говорилось, что круглая сумма выглядит солидней» (цитируемое издание, с. 163, 186). Сумма, израсходованная в 1854 году на зарплаты штатных и временных учителей женской части колледжа Челтнем[375], составила 1300 фунтов;
«а в декабре на их счету обнаружился дефицит в 400фунтов» (Элизабет Рейкс[376], «Доротея Бил[377] из Челтнема», с. 91).
{30} Эти слова требуют подтверждения. Никто и не говорит, что все лекторы и лекции «тщеславны и порочны»; многим вещам можно научить лишь с помощью наглядных занятий и диаграмм. «Тщеславными и порочными» в тексте названы, скорее, сыновья и дочери образованных мужчин, которые читают своим братьям и сестрам лекции по английской литературе, ведь, во-первых, эта устаревшая традиция тянется со средневековья, когда не хватало книг, а ее живучесть обусловлена денежными соображениями и отчасти любопытством; во-вторых, публикация этих лекций в виде книги является достаточным доказательством дурного влияния публики на интеллект лектора; а высота кафедры, с которой он выступает, с точки зрения психологии поощряет его тщеславие и чувство собственной важности. Кроме того, сведение изучения литературы к сдаче экзамена должно вызвать недоверие всех, кто не понаслышке знаком с трудностями самого предмета и чрезвычайно поверхностными суждениями о нем экзаменаторов; и глубочайшее огорчение у тех, кто хочет по крайней мере один вид искусства уберечь, насколько это вообще возможно, от посредников и любой ассоциации с соперничеством и наживой денег. А жестокость, с которой одна литературная школа выступает нынче против другой, и скорость того, как одни вкусы сменяют другие, можно не без оснований приписать силе, с помощью которой взрослый человек, читающий лекции, заражает незрелые умы студентов твердыми, но поверхностными суждениями и собственной предвзятостью. Не говоря уже о появлении стандартов написания критических и творческих работ. Печальным доказательством психологической манипуляции лекторов молодыми умами является неуклонное увеличение спроса на лекции по английской литературе (спросите любого писателя) именно со стороны тех, кто чтению должен был научиться дома — образованных людей. А если порой литературные общества колледжей нуждаются не в знании английской литературы, а в знакомствах с писателями, то для этого устраивают вечера с коктейлями и хересом, которые лучше не смешивать с Прустом[378]. Конечно, ничего из вышесказанного не относится к тем, в чьих домах всегда недоставало книг. Если рабочий класс считает, что легче усваивать английскую литературу, передавая ее из уст в уста, очевидно, он имеет полное право просить у образованного класса помощи в этом. Но для сыновей и дочерей интеллигенции потягивание английской литературы через соломинку после восемнадцати лет становится привычкой — «тщеславной и порочной»; а тех, кто им потворствует, эти заслуженные слова характеризуют еще точнее.
{31} Трудно узнать, какие именно суммы выделяли дочерям образованных мужчин на содержание до замужества. София Джекс-Блэйк[379] ежегодно получала от 30 до 40 фунтов; а отец ее принадлежал к средней буржуазии. Леди Ласселс[380], чей отец был графом[381], в 1860 году получила, кажется, около 100 фунтов; мистер Барретт[382], преуспевающий торговец, выдавал своей дочери Элизабет[383] «от 40 до 45фунтов за вычетом подоходного налога… раз в три месяца». И, судя по всему, это скорее прибыль от 8 тысячи фунтов («или около того… спрашивать о деньгах вообще непросто»), лежавших «на ее счетах»«под разные процентные ставки», которыми владела Элизабет, а распоряжался, очевидно, ее отец. Но то были незамужние женщины. Замужним не разрешалось иметь какую-либо собственность до Закона об Имуществе Замужних Женщин 1870 года[384]. Леди Элье[385] написала, что, поскольку ее брачный договор был составлен в соответствии со старым законом, «все имеющиеся деньги переданы мужу[386], и не предназначалось ни единого фунта на мои личные расходы… не было ни чековой книжки, ни возможности получить наличные, кроме как попросить их у супруга. Он был добрым и щедрым, но молча все-таки соглашался с тем, что собственность женщины целиком принадлежит мужу… он оплачивал все мои счета, хранил у себя мою банковскую книжку и выдавал небольшие суммы на карманные расходы» (Леди Элье, «Воспоминания за пятьдесят лет», с. 341). К сожалению, она не указывает точные цифры, но суммы, отпускаемые сыновьям образованных мужчин, были значительно больше. В 1880 году 200 фунтов считались минимально необходимой суммой для студента Баллиол-колледжа[387], «хранившего традиции экономности». Таких денег «не хватало на охоту или азартные игры… Но бережливость и поддержка родителей на каникулах позволяла заниматься и этим» (из книги «Энтони Хоуп[388] и его записи» под редакцией сэра Ч. Маллета[389], с. 38). В наше время сумма, необходимая студенту, гораздо больше. Джино Уоткинс[390] «никогда не тратил более 400фунтов в год, оплачивая счета в колледже и на каникулах» (Дж. М. Скотт[391], «Джино Уоткинс», с. 59). Таким было положение дел в Кембридже всего несколько лет назад.
{32} Как часто на протяжении XIX века женщин высмеивали за попытки войти в священный мир мужских профессий, знают любители романов, поскольку одни только эти усилия обеспечили нам половину всей имеющейся беллетристики. Но биографии показывают, что это было и остается в наше время естественным для большинства просвещенных мужчин — считать всех женщин прядильщицами[392] в ожидании замужества. Например: «„О, дорогая! Что с ними происходит?“ — печально спросил он (Голсуорси Лавс Дикинсон[393]) однажды о потоке честолюбивых, но совершенно не вдохновляющих старых дев, наводнивших внутренний дворик Кингз-колледжа[394]; „я не знаю, да и сами они не знают“. И затем еще тише, будто книги на его полках могли подслушать, добавил: „О, Боже! Они точно хотят замуж“» (Э. М. Форстер[395], «Голсуорси Лавс Дикинсон», с. 106). Что они действительно «точно хотели», так это, чтобы адвокатура, Лондонская фондовая биржа или залы зданий Гиббса[396] имели возможность принять их. Но они не имели, поэтому высказывание мистера Дикинсона было вполне естественным.
{33} «Сейчас, как и прежде, по крайней мере в больших домах, проводятся официальные, тщательно и заранее спланированные приемы, где господствует один единственный идол — фазан, охота на которого всегда была отдельным развлечением. В такие моменты отец семейства отстаивал свою честь. Если его дом наполнялся гостями до отказа, вина лились рекой
