Наташа хотела послать их в жопу, но вслух побоялась. Послала про себя. А потом решила, что если про себя, то можно послать и дальше.
Как и обещал Басаев, Дудаев приехал через три дня. Об этом никто не говорил, но Ведено преобразилось. В воздухе запахло по-другому, он стал резким и звонким. Мужчины подтянулись, изменились их взгляды, и Наташа все без слов поняла.
Это был обычный день. Они с Махарби только что вернулись с обеда. Семечек уже не хотелось. Махарби ковырял ногтем краску на подоконнике. Наташа ощупывала в сумке фотоаппарат. Скоро за Махарби пришли мужчины.
– А я? – спросила Наташа.
– А тебе туда нельзя, – ответили ей и повели старшего брата Дудаева вдоль по коридору.
Наташа сразу поняла – ей нужно туда, куда нельзя.
Она спустилась вниз. Во дворе никого не было видно. Только украинцы шли ей навстречу.
– Мы уже взяли интервью у Дудаева, – похвасталась женщина. – Только у нас пленка закончилась, снять его не смогли. Ты говорила, у тебя есть пленка?
– Так приходите вечером, я вам намотаю... – улыбнулась Наташа, она знала, что Дудаев до вечера в Ведено не задержится.
Она злилась – почему украинцы уже взяли у Дудаева интервью, а она до сих пор – нет. Несправедливо!
И тут во двор комендатуры въезжает джип. Передняя дверь открывается. Из машины легко выскакивает Джохар Дудаев – высокий, худой, в пилотке и военной форме камуфляжной расцветки. За нагрудный карман заткнута дужка солнечных очков. Солнце отражается в них. Из комендатуры высыпает толпа местных жителей – белобородые старики в кучерявых папахах, среди них дед Муслим, женщины, дети. Дудаев жмет руки первым, обнимает одной рукой вторых, улыбается третьим. Двигается быстро и легко, как будто все его кости скреплены друг с другом шарнирами.
«Шустрый, как электровеник», – думает Наташа.
Из машины выходит еще один человек. Его лысина отливает на солнце знакомой твердостью.
– Узнаешь меня?
– Узнаю... – буркнула она.
Этот лысый подвозил ее из Назрани в Шали.
– Я – охранник Дудаева, – смеется он.
– Жаль, я этого раньше не знала...
– А если бы знала, что б ты сделала?
– Фиг бы я из машины вышла...
Он смеется. Глубокая ямочка на подбородке прыгает вверх-вниз.
Когда она снова поворачивается в сторону Дудаева, то видит рядом с ним двух молодых мужчин в одежде цвета хаки и замирает. Это – не чеченцы. Длинные их волосы, иссиня-черные, блестящей волной спускаются до самого пояса, перехваченного ремнем. Точеные носы. Безбородые, холеные лица. Огромные глаза в густой щетке ресниц. Когда один из них встречается с ней взглядом, у нее внутри живота все сжимается от страха.
– Кто это? – выдыхает она.
– Арабские наемники, – отвечает лысый. – Послушай моего совета, лучше их не фотографируй.
Дудаев садится за стол в приемной. Наташа волнуется. Стены оклеены бежевыми обоями – не самый плохой фон. Он складывает руки перед собой на столе, покрытом бледно-фиолетовой скатертью. Наташа кладет на стол одолженный в редакции диктофон.
– Меня уже вся Чечня замучила, говорят, вы меня разыскиваете... Как мне сесть? – обращается он к ней.
– Вот так... нормально сидите... Только пилотку лучше снять...
Дудаев снимает пилотку. Его волосы торчат в разные стороны.
– Извините, а вы не могли бы волосы пригладить?
Дудаев несколько раз проводит рукой по голове, но волосы, примятые пилоткой, не меняют направления.
– Расчески нет... – говорит Дудаев.
Наташа лезет в сумку и вынимает из нее свой огромный гребень с острыми редкими зубчиками, который купила после того, как однажды сделала химическую завивку волос. Она походит к Дудаеву и нерешительно скребет по его голове гребнем. В приемной раздаются смешки. Сам Дудаев тоже усмехается.
– Не ложатся, – говорит Наташа. – Лучше наденьте пилотку.
Дудаев надевает пилотку.
Наташа вынимает из сумки список вопросов. Разворачивает. Строчки перед глазами прыгают. Дудаев откинулся на спинку стула, ждет.
Она еще ни разу не брала интервью. «Никон» нетерпеливо давит ремнем на шею.
«Как же я буду снимать, если мне придется читать вопросы с листочка? Если мне придется все время смотреть ему в глаза и поддакивать, как это делают пишущие?» – спрашивает себя Наташа, вспоминая пишущих, которые, беря интервью, всегда смотрят в рот рассказчику, кивают головой, как болванчики, и каждую секунду гукают, как филины на ветке – угу... угу...
Список вопросов она тоже кладет на стол – перед Дудаевым.
– А вы не могли бы сами читать вопросы и на них отвечать?
Дудаев берет в руки листок.
– А если вам какие-то не понравятся, вы их пропускайте и отвечайте на следующие... Все равно их не я придумывала...
Взглядом со смешинкой Дудаев призывает своего помощника. Тот, в белом шерстяном свитере и разгрузочном жилете, садится за стол рядом с ним.
Наташа обнимает пальцами корпус фотоаппарата, подносит его к лицу. Комната меняется. Бежевые обои окрашиваются в розоватый свет. Бледная скатерть теплеет. Теплеют Наташины руки. Волнение уходит. Вот всегда так – стоит ей взять в руки фотоаппарат, посмотреть через объектив, и она уже – совсем другой человек. Человек бесстрашный, безупречный. Ее уши затягиваются пленкой, она работает только глазами, все другие чувства отключены. Звуки не проникают в нее. Она не слышит, о чем говорит Дудаев. Только подмечает, как он расслабляет мышцы лица, прикрывает веками глаза и чуточку откидывает голову назад, когда его помощник читает вопросы с помятого, больше месяца провалявшегося в Наташиной сумке листка. Он реагирует быстро, отвечает быстро – между вопросами и ответами нет пауз. Под его камуфляжной курткой – вязаный свитер. Он говорит, говорит, а Наташа по-прежнему ничего не слышит. Сейчас к ней можно подойти и попросить взаймы денег, можно попросить все, что угодно, и она наобещает с три короба. Но закончится съемка, и из ее памяти испарятся все просьбы и обещания.
Дудаев вопросительно смотрит на нее. Она опускает фотоаппарат.
– Тут вы спрашиваете о выборах в Чечне, будут выборы или нет, – говорит Дудаев.
– Ну да, – поддакивает Наташа, понятия не имея, какие выборы интересуют редакцию. Она эти вопросы даже не читала. А ответы на них ей тем более не интересны.
– Какие выборы? – спрашивает ее Дудаев.
– Понятия не имею... – признается она.
– И я понятия не имею, – он переглядывается с помощником и усмехается.
– Наверное, это – политический вопрос, – догадывается Наташа.
– А еще тут написано – что вы думаете о Ельцине... – Дудаев напрягается, и на какой-то миг его лицо становится неприятным.
– Ха-ха-ха, – смеется он. – Я думаю только то, что Ельцин – ваш президент.
Она всем доказала: невозможное – возможно. У нее горят щеки. Остается только привезти пленку и запись в Москву.
Шамиль Басаев непроницаем. Не улыбается. На нем зеленая повязка и разгрузочный жилет.
– Сегодня ночь переночуешь, а утром уезжай на первой попутке. О встрече с Дудаевым никому не рассказывай. Пленку, пока не доедешь, никому не показывай. Поняла?
– А я...
– Поняла?
– Поняла.
На следующее утро Роза разбудила ее на рассвете. «Собирайся» – сказала она. Было холодно. Не хотелось вылезать из-под стеганого одеяла. Наташа сунула руку под подушку – всё на месте. Вечером она долго ворочалась на софе, сон не шел. Память прокручивала события дня. Все ли было сделано и сказано правильно? Волнение, пережитое днем, мешало мозгу отключиться и уйти в сон. Но и наконец уснув, она несколько раз за ночь просыпалась, ощупывала под подушкой диктофон и пленку, заполненную портретами Дудаева, которого командование российских войск в очередной раз объявило погибшим или пропавшим без вести.
Раскаленно-красный солнечный шар вставал над землей, когда Наташа ловила попутку, стоя на выезде из села. Не останавливаясь, мимо проехало несколько легковых машин. То здесь, то там солнце, поднимаясь вверх, расплескивало по небу красное. Вдалеке протяжно мычали коровы. Небесные пятна отражались в глубоких лужах, наполняя их красным. Ночью шел дождь, но Наташа не слышала его стука о стекла. Она покидала Ведено накануне чего-то.
Из-за деревьев показались крепкие мужские фигуры – человек пятнадцать. Они шли тихо, не торопясь. Она узнала среди них Абу Мовсаева, Асланбека Большого и Асланбека Маленького. Последнего она знала только в лицо, он избегал с ней встреч, а встречаясь на улицах села, едва здоровался.
Запахло сырой землей. По боевикам было видно – они еще не ложились спать.
– Куда едешь? – спросил Мовсаев.
– Домой...
– Это правда?!
– Правда.
– Ты слышал? – Мовсаев повернулся к Асланбеку Большому. – Она наконец уезжает!
– О Аллах! Неужели она уезжает?! – воздел руки вверх Асланбек, вопрошая небо.
– Иншалла! – сказал Мовсаев.
Боевики картинно присели на колени, воздели руки вверх и, тряся автоматами, хором проговорили: «Иншалла!»
