Говорят, вот уже с месяц в лесу дни и ночи беспрерывно грохочут пушки. Жутко… Опасно даже пойти до ветру.
— И мой дядя Симон пишет то же самое. Письмо из лазарета, но место неизвестно. Какое-то чудное название. Сколько священник ни искал в книгах, так и не нашел. Говорит, такого города в руссетской земле[35]нет.
— А что с дядей Симоном?
— В ногу ранило. Пишет, что рана не тяжелая, через месяц должен выйти из лазарета.
— Акел-ами[36], ты — человек бывалый, видел много стран, скажи, чем кончится эта война? — обратился к нему сын кузнеца. Многие рассмеялись, так как Акел Шугунц за всю свою жизнь не выезжал за пределы своего околотка.
Сам Акел проворчал недовольно:
— Эх ты пустомеля!
Немного погодя заговорили о казенных ценах на лошадей.
— Деньги-то дадут, но что на них купишь…
— Два мешка ячменя…
— И того не купишь…
— Хоть бы настоящую цену давали.
— А если бы и дали, где ты достанешь лошадь? Если уж с нашей деревни потребовали столько лошадей, сколько же их приведут с уезда?..
— Ребята, чем мы не армия? — И сын кузнеца громко крикнул: — Смирно! Офицер Акел Шугунцев.
— Послушай, довольно дразнить Акел-ами.
— Мой Акел-ами не рассердится. А ну-ка, стройся в ряды. Посмотрю, кто отстал, — сказал Иван и отъехал в сторону от дороги.
— Теперь счет ясный… Нет лошади Авраама — она на базаре; Исааненца — волк ей разодрал ногу; да еще не хватает белой лошади Костанд-аги…
— Костанд теперь отдыхает, а лошадь ест золотой овес… Он встанет, поест масла с медом, оседлает лошадь и нагонит нас около Катнагбюра[37]. Он тебе — не пара, — сказал Гиланц Муки.
— Да не все ли равно?.. Первым долгом заберут его коня, — сказал Симон и грустно посмотрел на Цолака, который, шевеля ушами, шел рядом с другими лошадьми.
— Как бы не так, — возразил Иван, — первый номер вытянет не его лошадь, а твой Цолак… Пусть тетка Шармаг плачет, сколько ей угодно, — понизил голос Иван.
Симон опечалился.
— Неужто белый конь Костанда хуже Цолака?.. Он заплатил за него целый воз золота. А я что заплатил?
— Там разберут, — сказал сын кузнеца и, чтобы прекратить разговор, сообщил, что немцы взорвали какую-то громадную плотину и утопили в морской воде бесчисленное количество русских войск.
5
Солнце поднялось уже довольно высоко, когда всадники добрались до Катнагбюра и по предложению Гиланц Муки сошли с коней, чтобы отдохнуть.
Они пустили лошадей на луга, расположенные ниже родника, а сами устроились у воды и распаковали сумки с провизией.
Ключевая вода, голод, а может быть, и утомившие их в пути разговоры на злобу дня — о войне, о мобилизации лошадей — заставили их повернуть беседу на более спокойные, повседневные темы.
Было время покоса, и, как всегда в эту пору, волновалась высокая трава на горных склонах, и они поднимались сюда, как и нынче. Вот сейчас зазвенят косы, из травы выпорхнет перепелка, и горная куропатка запоет зеленые псалмы[38].
Сын кузнеца вдруг Заметил, что Шугунц Акел в спешке и в темноте надел правый лапоть на левую ногу. Это открытие вызвало бурный смех.
Веселый смех умолк, когда Гиланц Муки, уже седой старик, первым поднял чарку водки.
— Да снизойдет на нас и на подобных нам бедных тружеников добрый свет… Да приведется нам видеть освобождение наших детей от вражьей сабли… Да настанут дни здоровья и щедрого изобилия… Ниспошли нам свои блага. — И он поднял свою седую голову к чистому небу, как будто из его бездонной глубины кто-то ласково смотрел на этих бедных людей.
Симон молчал. Он прислонился к камню, смачивая в холодной воде хлеб, и медленно грыз его. Иногда поглядывал на пасущихся лошадей; они не отрывали голов от росистой травы. Цолак пасся вместе с ними.
Симон то украдкой сравнивал свою лошадь с другими, замечая, что Цолак ниже даже лошади Гиланц Муки, то поглядывал на склон горы. Тяжелые мысли одолевали его, положение было безвыходным: к ним снова постучится горькая нужда; ему снова придется упрашивать других, чтобы они привезли его снопы или свезли сено. Отберут Цолака, и если ему никто не поможет, то на скошенной его ниве снопы почернеют от дождя…
— Вот только лошадь Гиланц Муки можно сравнить с Цолаком… Другой такой низкой нет…
— Симон, гляди-ка, — вдруг крикнул сын кузнеца. Симон вздрогнул и повернул голову.
Издали, играя и подпрыгивая, несся белый конь. Ветер развевал его гриву, широкой грудью он рассекал холодные волны горного воздуха. Казалось, быстрые ноги коня не касаются земли и подковы позвякивают в воздухе.
Солнце ярко светило и золотило мраморный лоб коня, посеребренные стремена и стальную уздечку. Всадник словно слился с конем. Казалось, мраморный всадник сорвался с подножия серых облаков и надвигается, как чудесное видение.
Крестьяне прервали беседу. Все смотрели в сторону, откуда несся всадник. Даже некоторые из лошадей подняли головы и, ошеломленные, со страхом смотрели на приближающегося белого коня.
У Шугунц Акела в горле застрял кусок хлеба.
— Вот так лошадь… Тысячу рублей стоит.
— Да и у хозяина денег немало.
— Вот дали бы мне этого коня, так я помчался бы на войну, — сказал сын кузнеца.
— Он достанется по меньшей мере генералу.
— И всадник не хуже генерала.
Костанд-ага натянул удила и с трудом удержал коня. Серая пена покрывала белую спину лошади. Она раздувала красные ноздри, беспокойно била копытом землю.
— Будет с час, как ты выехал? — вкрадчиво спросил Шугунц Акел, ошеломленный этим видением.
— Я не смотрел на часы… Пока вы сядете на лошадей, я буду уже на базаре. Не могу удержать его.
Сын кузнеца вставил тихо:
— Дай мне коня удержать.
Костанд хотел что-то сказать, немного ослабил удила. Белый конь сейчас же почувствовал это — хозяин не докончил фразы.
Через секунду всадник скрылся за горой.
— Вот про кого можно сказать — волшебный конь…
Немного погодя крестьяне пустились в дорогу.
6
Среди двух горных цепей, в узенькой долине, посреди которой катила волны синяя горная река, расположен маленький город; к нему в эти дни по горным тропинкам и трудным переходам тянулась непрерывная вереница людей и лошадей.
Они спускались с высоких гор, на склонах которых, как гнезда горных орлов, приютились каменные селения. Подымались в темные ущелья, где царил мрак нужды. Они спускались с высокого плоскогорья, в середине которого сверкало, как бриллиант, чистое озеро, окаймленное тростниками, а на берегу виднелись старая деревня и полуразрушенный монастырь. Монастырь стоял над водой и
