Похожее свидетельство принадлежит Юрию Любимову: «Конечно, хотелось ему картину в кино снять, как Шукшину. Не дали. Гоняют сейчас по телевизору “Место встречи изменить нельзя”, а он мне смущенно тогда сказал: “Юрий Петрович, не сердитесь, нужно было заработать”. То есть он и сам понимал, что это халтура. Его начали расхваливать, даже центральная пресса, а он мне объяснял: “Мне обещали за это самому снять фильм”. Я уговаривал его: “Да брось ты, они все равно не дадут, лучше Бориса Годунова сыграй”. Так и не дали. И Бориса не сыграл»321.
О том, кто обещал Высоцкому разрешить съемку фильма, известно от Игоря Кохановского: «Мне Митта рассказывал <…> У него [Высоцкого] была идея снять фильм “Зеленый фургон”, и какой-то человек из органов ему пообещал помочь в этом деле, на что Митта ему говорит: “Володенька, обманут, обманут! Не связывайся с ними — они всё врут!”. И действительно, обманули, и ничего из этого не вышло»322 (впрочем, сам Высоцкий тоже понимал, что власти его обманут, — композитор Анатолий Бальчев, отвечая на вопрос журналиста «А кого ненавидел Высоцкий?», сказал: «Чиновников, в том числе от поэзии. Говорил: они всегда обманут» з23).
При этом, несмотря на всю свою симпатию в Жеглову, Высоцкий категорически отказывался во время съемок надевать милицейский китель: «Консультантом на фильме был заместитель министра МВД СССР генерал Никитин. Он просил, чтобы Жеглов хотя бы раз показался на экране в милицейской форме. Эту просьбу мне необходимо было выполнить, потому что за это я рассчитывал получить возможность оставить, к примеру, сцену, где Жеглов подбрасывает в карман Кирпичу кошелек, да и вообще предполагал, с какими огромными трудностями мы столкнемся при сдаче картины. Но Высоцкий был неумолим: “Нет, форму я не надену ни за что!”. Для него милиционер сталинских времен ассоциировался с теми людьми, которые творили то страшное беззаконие. Он столько был наслышан об этом и так больно переживал, что всё, что было связано с милицией, не переносил на дух. <.. > Потом он, с большим трудом уговоренный мной, садится в этом кителе к роялю и произносит несколько строк из “Лилового негра” Вертинского, но, будучи верным своему слову не петь, каждый раз перебивает их репликами, обращенными к Шарапову. И тут же снимает китель. Это и осталось единственным его появлением в милицейском мундире»[2905].
Сказанное выше свидетельствует лишь о многообразии личности Владимира Высоцкого и о наличии многочисленных граней у его «я». Поэтому его считали (и считают) своим самые разные категории людей.
Однако если мы возьмем самое главное — его стихи и песни, — то доминантой в них будут стремление к свободе, борьба с властью, бунтарство, непокорность и антисоветизм. А судить о поэте нужно, в первую очередь, по его стихам.
Интересно еще, что даже в рамках одного стихотворения у Высоцкого нередко встречаются диаметрально противоположные мысли:
1) В основной редакции «Баллады о брошенном корабле» читаем: «Догоню я своих, догоню и прощу». Однако в черновиках находим совсем другие варианты: «[ничего] не прощу», «[никого] не прощу» (АР-4-169).
2) Основная редакция стихотворения «Я бодрствую, но вещий сон мне снится…» содержит такую строку: «И в песне я кого-то прокляну». Однако в черновиках встречается «миролюбивый» вариант: «И в песне [никого не] прокляну» (АР-3-122).
3) В песне «Я из дела ушел» чаще всего пелось: «Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю / Получили лишь те, кому я б ее отдал и так». Однако известны две фонограммы, где прозвучало следующее: «Растащили меня и, как водится, львиную долю / Получили не те, кому я б ее отдал и так»325; «Растащили меня, и я знаю, что львиную долю / Получили не те, кому я б ее отдал и так» з26.
4) На ранних фонограммах песни «Я не люблю» постоянно было: «Я не люблю насилье и бессилье, / И мне не жаль распятого Христа». Однако вскоре Высоцкий изменил последнюю строку на противоположную: «Вот только жаль распятого Христа». Позднее, 3 сентября 1976 года, известный популяризатор советской авторской песни на Западе Миша Аллен спрашивал его по телефону: «Слушайте, у вас есть… “Мне жаль ”. Иногда вы поете “жаль Христа ”, иногда “н е жаль Христа ”… — Нет. “Жаль”, “жаль”! - “Жаль Христа”? - “Жаль”. — Да. — Обязательно жалко. Надо жалеть. -Да, я понимаю, но у вас есть версия., где “не жаль ”. — Да, но это такая версия была… Я сначала было… Ну, это один раз я только спел..»327.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
5) Стихотворение «Стареем, брат, ты говоришь…» заканчивается так: «И все же этот фюзеляж / Пока что наш, пока что наш». А в черновиках утверждалось нечто прямо противоположное: «[И даже] этот фюзеляж / [Не наш уже]…» (АР-3-42).
6) В рукописи «Аэрофлота» читаем: «[Я летаю без всяких причуд]». И тут же — другой вариант: «[Только я] не могу без причуд» (АР-7-144).
Недаром в анкете 1970 года на вопрос «Каким человеком ты считаешь себя?» Высоцкий ответил: «Разным».
Послесловие
Итак, в подавляющем большинстве произведений Владимира Высоцкого действует лирический герой (alter ego автора), который может скрываться под самыми неожиданными масками: от шуточных и сатирических — до серьезных и трагических; от масок людей разных профессий и социальных статусов — до животных, птиц, насекомых и неодушевленных предметов.
Такие произведения относятся либо к жанру формально-ролевой лирики (когда внешний сюжет служит лишь формальным прикрытием личностного подтекста), либо являются просто «произведениями с подтекстом» — в тех случаях, когда внешний сюжет вполне самостоятелен, а подтекст далеко не очевиден: в основном это шуточные и сатирические произведения, где на уровне внешнего сюжета главный герой выводится с иронией или даже высмеивается, а на уровне подтекста выясняется, что поэт выступает в образе шута: «Про любовь в каменном веке», «Песня автозавистника», «Жертва телевиденья», «Мишка Шифман», «Песня попугая», «Лекция о международном положении», «Аэрофлот» и др.
Разумеется, лирический герой может выступать и без масок («Сыт я по горло», «Парус», «Корабли постоят…», «Машины идут, вот еще пронеслась…», «Я не люблю», «Я никогда не верил в миражи…»). Однако нередко автор говорит о себе в третьем лице (формально-повествовательная лирика): «Канатоходец», «Прерванный полет», «Песня Билла Сигера», «Жил-был один чудак…», «В забавах ратных целый век…», «Разбойничья», «Живучий парень», «Мореплаватель-одиночка», «По речке жизни плавал честный Грека…», «В стае диких гусей был второй…». А иногда даже обращается к себе как к другому человеку (объектное «ты»): «Грустная песня о Ванечке», «Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты», «Здесь сидел ты, Валет», частушки к спектаклю «Живой», «Баллада о маленьком человеке».
Кроме того, в целом ряде произведений поэт выступает в женском образе, причем повествование опять же может вестись как от первого лица («Песня Алисы», «Песня мыши», «Здравствуй, “Юность”, это я…», «Романс миссис Ребус»), так и в третьем лице («Притча о Правде», «Песня Саньки», «Песня о вещей Кассандре»).
Помимо лирического героя, многие произведения ведутся от лица лирического мы, которое опять же зачастую прикрывается ролевыми масками («Мистерия хиппи», «Песня Бродского», «Марш шахтеров», «Марш антиподов», «Марш аквалангистов», «Марш космических негодяев», «Мы вращаем Землю», «Черные бушлаты», «Штрафные батальоны»).
В некоторых случаях в роли лирического мы оказывается всё население страны, которое задыхается в атмосфере брежневского застоя («Спасите наши души», «Мосты сгорели, углубились броды…», «А мы живем в мертвящей пустоте…», «Мы все живём как будто, но…», «Приговоренные к жизни»), либо сетует на безвыходность ситуации, но при этом выводится в сатирической маске, призванной скрыть трагизм ситуации и острый социально-политический подтекст («Письмо с Канатчиковой дачи»).
Разумеется, и о лирическом мы, то есть о людях, близких автору по духу, может говориться в третьем лице. В качестве примера назовем «Балладу о вольных стрелках» и аллегорическое стихотворение «Проделав брешь в затишье…», где весна («воины в легких небесных доспехах») сражается с зимой.
