Между тем даже отрицательных персонажей поэт не лишает своего сочувствия и наделяет своими чертами: «Давно, в эпоху мрачного язычества…», «Песня Гогера-Могера», «Баллада об оружии».
И лишь очень небольшое количество стихов можно назвать собственно ролевыми, поскольку в них и на уровне внешнего сюжета, и на уровне подтекста представлено сознание, принципиально отличное от авторского: «Мы — просто куклы, но… смотрите, нас одели…», «Куплеты нечистой силы», «Песня Соловья-разбойника и его дружков», «Куплеты кассира и казначея», «Солдаты группы “Центр”», «Марш футбольной команды “Медведей”», «Мы браво и плотно сомкнули ряда…» («Про королевское шествие») и некоторые другие.
Основными же особенностями поэтического мира Владимира Высоцкого являются следующие:
1) конфликт поэта и власти (я — он, я — они, мы — они), который, будучи центральным стержнем его поэзии, нередко реализуется как
2) двойничество. В свою очередь, оно делится на положительное (когда друзья лирического героя наделяются теми же чертами, что и сам герой) и отрицательное, когда лирический герой говорит о своем негативном двойнике, который может находиться как внутри него («Песня самолета-истребителя», «Про второе “я”», «Дурацкий сон, как кистенем…», «Меня опять ударило в озноб…»), так и вовне («Песня о Судьбе», «Две судьбы»). В то же время негативный двойник часто наделяется чертами, характерными для персонифицированной советской власти, так что конфликт, упомянутый в первом пункте, получает развитие сразу на нескольких уровнях;
3) частое использование поэтом маски зэка (как следствие несвободы советского общества), а также масок рыцаря (интеллигента) и шута (пролетария) (последний может выступать в образах рабочего, крестьянина, вора, хулигана или даже сумасшедшего) и его подспудное стремление конкурировать с «отцами-основателями» (Марксом, Энгельсом и Лениным), проявляющееся в огромном количестве заимствований из их лексики, а также в скрытых или явных пародиях на марксистско-ленинскую и в целом коммунистическую риторику и в обыгрывании реалий советской эпохи.
Поэтому и в современной России, где идет стремительное восстановление советских порядков, сопровождающееся подавлением властью всяческих свобод, политическими убийствами и необъявленными войнами, а государственное телевидение давно уже стало рупором кремлевских людоедов, поэзия Владимира Высоцкого по-прежнему сохраняет свою актуальность. И как будто о сегодняшнем дне написаны заключительные строки песни «Живучий парень»:
Пока в стране законов нет,
То только на себя надежда.
1997–2018
Приложение 1
Высоцкий и Мандельштам
Когда сравнивают Владимира Высоцкого с поэтами Серебряного века, обычно называют три фамилии: Гумилев, Есенин и Маяковский. Однако есть еще один поэт, который близок ему в неменьшей (а может быть, даже и в большей) степени, — Осип Мандельштам (1891 — 1938).
По словам Давида Карапетяна, в 1974 году Высоцкий, отвечая на его реплику: «С похмелья воспринимаю одного Мандельштама», — сказал: «Да, когда выпьешь, хочется слушать только Мандельштама и… меня»[2906].
Еще более значимое свидетельство принадлежит Татьяне Осмеркиной, дочери художника Александра Осмеркина: «В семидесятые годы ставили на Таганке “Гамлета”, а я была без работы, и одна моя приятельница сказала Высоцкому: “Вот, устрой Татьяну Александровну к Любимову художником”. Он ответил: “Нет. Я никого не устраиваю”. Ну, а потом каким-то образом он узнал, может, я сказала, что у меня, точнее у мамы, есть приятельница — Надежда Мандельштам. Он так ко мне пристал, чтобы я их с Надеждой Яковлевной познакомила, обещал, что он и пить не будет… Он сказал мне так: “Стихи Мандельштама спасли меня от безумия и от смерти”. — “Это слова Высоцкого?” — Да. Я это очень хорошо помню, он это мне сказал: “Я был в таком страшном, тяжелом состоянии, и мне попался томик Мандельштама. Это спасло меня от безумия и от смерти. Я бы отдал все, чтобы она выслушала меня”»[2907]. Но, к сожалению, Надежда Яковлевна отказалась. А под «гомиком Мандельштама» имеется в виду самодельное издание, упомянутое Аллой Демидовой: «Я, например, подарила Высоцкому напечатанную на пишущей машинке “Поэму без героя” Ахматовой, а он мне дал перепечатать стихи Мандельштама — тоже машинопись, — подшитые в самодельный том»[2908]. Впрочем, был у Высоцкого и американский трехтомник Мандельштама (1964 — 1971), который ему «привезла из Парижа Марина»[2909]. Кроме того, в домашней библиотеке поэта сохранились: книга Tristia (Ann Arbor: Ardis, 1972. 80 с.) — репринтное издание 1922 года[2910], и сборник стихов Мандельштама из серия «Библиотека поэта» (1973)[2911]. А в парижской квартире своей жены Высоцкий читал воспоминания Н.Я. Мандельштам: «Помню, едем с Володей с Волгина, — рассказывает Вероника Халимонова. — Я тогда читала Надежду Мандельштам и завела разговор о том, что, мол, впечатление — будто это писал мужчина: настолько сильно написано. Я, когда была у Марины, видела на Володином столе эту книгу (он ведь там читал и Солженицына, имел целую библиотеку эмигрантской и диссидентской литературы). А Володя говорит: “Что же вы не привезли мою книгу сюда? У вас ведь багаж не досматривают”…»[2912].
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Перед тем, как обратиться к сопоставлению произведений Мандельштама и Высоцкого, приведем довольно внушительный перечень стихотворных параллелей:
1) «С гордой осанкой, с лицами сытыми… / Ноги торчат в стременах. / Серую пыль поднимают копыггами / И колеи оставляют изрыггыми… / Все на холеных конях» («Тянется лесом дороженька пыыьная…», 1906) ~ «Косые, недобрые взгляды / Ловя на себе в деревнях, / Повсюду сновали отряды / На сытых, тяжелых конях»» («Баллада о ненависти», 1975 /5; 316/);
2) «Но разбит твой позвоночник, / Мой прекрасным жалкий век!» («Век», 1922) ~ «Навышет Время ранено, досталось и Судьбе» («Пожары», 1977);
3) «Будет и мой черед» («Я ненавижу свет / Однообразные звезд», 1912) ~ «Придет и мой черед вослед» («Штормит весь вечер, и пока…», 1973);
4) «Подивлюсь на мир еще немного» («Мой щегол, я голову закину…», 1936) ~ «Хоть немного еще постою на краю» («Кони привередливые», 1972);
5) «Петербург! я еще не хочу умирать» («Ленинград», 1930) ~ «Но лишь одно, наверное, я знаю: / Мне будет не хотеться умирать» («Когда я отпою и отыгграю…», 1973)[2913];
6) «Я на лестнице черной живу…» («.Ленинград», 1930) ~ «Я на лестницах ночую, / Где тепло от батарей» («Про речку Вачу и попутчицу Валю», 1976);
7) «Голубые глаза и горячая лобная кость — / Мировая манила тебя молодящая злость» (1934) ~ «Не судьба меня манила <…> А широкая моя кость / И природная моя злость» («Песня Рябого», 1968);
8) «В темнице мира я не одинок» («Дано мне тело — что мне делать с ним…», 1909) ~ «Не один я в нее угодил» («Чужая колея», 1972), «Здесь, в лабиринте, / Мечутся люди» («В лабиринте», 1972);
9) «В ком сердце есть — тот должен слышать, время, / Как твой корабль ко дну идет» («Сумерки свободы», 1918) ~ «Уходим под воду в нейтральной воде» («Спасите наши души», 1967);
10) «Я — беспартийным большевик, / Как все друзья, как недруг этот» («Ты1 должен мной повелевать…», 1935) — «Ну а так как я бичую, / Беспартийный, не еврей…» («Про речку Вачу и попутчицу Валю», 1976);
11) «Я рос больны1 м и стал тщедушным» («Ты1 должен мной повелеваты…», 1935) ~ «И тощ я быш, и хил» («Ошибка вышла», 1976; черновик /5; 383/);
