гардероб щегольских туалетов для графа Лотара и придворное платье для камердинера Руфуса. Весьма своевременное их появление странным и немного жутковатым образом подтверждало справедливость только что сделанного Магдой упрека. «Неужели Господь действительно им помогает? — мысленно ахнул Дисмас. — Неужели Шамберийская плащаница и вправду возжелала перенесения, и не куда-нибудь, а именно в Майнц?! О чем там Всевышний себе думает?!»
Герцог Карл дипломатично усадил герцога Урбинского и кардинала Арагонского по правую руку от себя, а графа Лотара — по левую.
Камергер Руфус занял подобающее место в нескольких шагах позади своего господина. Туда доносились не только застольные беседы, но, к несчастью, и дразнящие ароматы роскошных яств.
За спиной герцога Урбинского встал ровесник Дисмаса, некий синьор Карафа, как называл его Лоренцо. Карафа был одет сплошь в черное, скромно, но элегантно: башмаки, чулки, пышные панталоны в складку и узкий дублет с собольей оторочкой. Дисмас отметил про себя, что итальянцы экипируют своих слуг лучше, чем одеваются многие дворяне на севере империи. Курфюрст Фридрих совершенно не радел о своем гардеробе и порой больше напоминал провинциального бургомистра, нежели правителя Саксонии.
На груди Карафы был вышит герб с вензелем «М» — Медичи, семейство, которое правило Флоренцией вот уже почти столетие, начиная с Козимо. Смуглое лицо итальянца испещряли оспины. Стройный и жилистый, с солдатской выправкой, он обладал какой-то суровой привлекательностью. Коротко остриженные волосы не скрывали шрамов, явно от удара клинка, а с левого уха наливной каплей крови свисал отменный рубин.
Карафа по-свойски кивнул Дисмасу и сдержанно улыбнулся, что было весьма учтиво с его стороны, принимая во внимание разницу их положений. Дисмас решил завести дружбу с этим малым, поскольку было ясно, что с ним лучше не враждовать.
Подали блюдо, называемое «тартифлет»,{34} и вокруг распространились восхитительные запахи запеченного сыра, лука, ветчины и сливок. У Дисмаса перехватило дух.
Очередная перемена блюд подвигла кардинала Арагонского завести разговор о папских пирах:
— Только вообразите, шестьдесят пять перемен! По три блюда в каждой! Скромные порции, но великолепное разнообразие…
Дисмас задумался, способен ли человек потребить такое количество еды, но вовремя вспомнил портрет Льва X и пришел к выводу, что способен.
Кардинал тем временем продолжал:
— А затем подали павлиньи язычки. На таком огромном блюде, что его несли двое слуг. Вам доводилось вкушать это лакомство, ваше высочество?
Карл с кроткой улыбкой ответил:
— В наших краях, ваше высокопреосвященство, павлинов предпочитают не кушать, а слушать. Они — превосходные сторожа, мертвого поднимут своими воплями.
— Возможно, это блюдо на любителя. Я обожаю павлиньи язычки. Потом, когда никто уже и думать не мог о еде, настал черед коронного блюда. Шестеро слуг внесли пирог гомерических размеров! Вы наверняка думаете, что сейчас я расскажу, как его святейшество взрезал пирог, а оттуда выпорхнула стая дроздов… — Кардинал воздел окольцованный указательный палец и покачал им, мол, ничего подобного. — Фу, это заезженный фокус. Мы с вами видели множество пирогов, из которых вылетали птичьи стаи. Нет, вместо этого его святейшество трижды хлопнул в ладоши и изрек: «Восстань!» И тут из пирога выпрыгнул… голенький малыш! Представляете? Он изображал Купидона! Очаровательно, не правда ли? Аплодисментам не было конца… Признаться, я потом долго раздумывал, как же удалось осуществить столь амбициозный кулинарный проект — испечь пирог с живым ребенком внутри. Я навел справки. Выяснилось, что, прежде чем рецептуру довели до совершенства, случилось несколько… так сказать, осечек… — Кардинал повернулся к герцогу Урбинскому. — Однако же гостеприимство вашего дядюшки, его святейшества, выше всяческих похвал по сравнению с гостеприимством иных европейских дворов, — заявил он и напыщенно добавил: — Даже с гостеприимством самого короля Франции! Хоть мне и не следует так говорить, учитывая, что я только что гостил у него. — Глядя на хозяина стола, д’Арагона льстиво улыбнулся. — И все же, ваше высочество, ничье гостеприимство, ничья трапеза и ничье общество не доставляют мне столько удовольствия, как ваши, мой любезный герцог Карл.
Карл безмолвно воздел руки и брови, демонстрируя, как растроган этой бенедикцией.
Пока кардинал распинался, Дисмас заметил, что герцог Савойский еле заметно поморщился. Павлиньи язычки? Запеченные живьем дети? Подобные изыски не прельщали скромного и благочестивого Карла.
Дюрер тоже питал отвращение к такого рода забавам и сейчас сидел, двигая желваками, будто пытался разгрызть грецкий орех. Дисмас безмолвно воззвал к Спасителю.
Словно в ответ на молитву, герцог Урбинский издал короткий стон и схватился за сердце.
Карафа в мгновение ока оказался рядом со своим господином.
— Вашему господину нехорошо? — спросил Карл.
— Всего лишь легкое несварение, ваше сиятельство, — ответил Карафа. — Сейчас пройдет.
Он щелкнул пальцами, и слуга немедленно вручил ему какой-то флакон. Карафа уронил несколько капель на кружевной платок. Герцог Урбинский прижал платок к губам и принялся делать глубокие вдохи. Даже сквозь слой белил было заметно, как мертвенная бледность постепенно покидает лицо герцога.
— Прошу прощения, — выдавил из себя Лоренцо. — Это горная болезнь. Здесь, в Альпах, со мной всегда так… Мне уже лучше… Да не суетитесь вы, Карафа!
«Горная болезнь?» — мысленно удивился Дисмас. Шамбери находился примерно в двух тысячах футов над уровнем моря. Герцог по-прежнему держался за сердце. Дисмас гадал, каким снадобьем сняли приступ.
От обсуждения ватиканских гастрономических оргий застольный разговор перешел к иному предмету.
— Значит, новый император — ваш крестный отец? — осведомился герцог Урбинский у графа Лотара.
Дюрер кивнул.
— И когда он собирается идти войной на Францию?
— Ваше сиятельство, что за вопрос! — смущенно воскликнул Дюрер.
— Вопрос не праздный. Я направляюсь в Париж, на крестины дофина.
Дюрер отпил вина.
— Видите ли, хоть мы с императором и близки, однако я не вхожу в число его военных советников. Со мной такие вещи не обсуждают…
Герцог Урбинский ждал продолжения, и Дюрер ринулся напролом:
— Однако же ни для кого не секрет, что между царственными домами Валуа и Габсбургов не существует особой приязни, а потому не будет ничего удивительного, если война все-таки разразится…
Герцог Урбинский сонно прикрыл глаза. Все это ему было прекрасно известно.
— Говорят, король Франциск сам хотел стать императором, — продолжал Дюрер, — и теперь наверняка досадует, упустив такую возможность. Вдобавок он оказался зажатым в тиски между Священной Римской империей и другим владением моего крестного, Испанией.
Герцог Урбинский встрепенулся:
— Вам угодно, чтобы я передал его королевскому высочеству Франциску весточку от вашего крестного?
Дисмас вознес еще одно немое моленье, прося Всевышнего немедленно напомнить Нарсу, что они приехали сюда воровать плащаницу, а не разжигать войну между Францией и Священной Римской империей.
— Предложение вашего сиятельства очень любезно, однако я всего лишь смиренный паломник, а
