людей, в картине были задействованы три живых верблюда, на которых восседали восточные гости. Один из волхвов напоминал герцога Урбинского, другой — кардинала Арагонского, а третий имел отдаленное сходство с графом Лотаром.
— Мы слишком поздно узнали о вашем прибытии и не успели устроить все как следует, — шепнул герцог Савойский Дюреру. — Надеюсь, вам все-таки понравилось.
Дюрер закусил губу, сдерживая смех:
— Это просто… восхитительно!
Герцог Урбинский и кардинал Арагонский молча взирали на живую картину.
— Потрясающе, — процедил кардинал.
Герцог Урбинский жестом дал понять, что от восторга утратил дар речи.
Младенец, исполняющий роль новорожденного Христа, отчаянно заорал. Герцог Карл поднялся, поблагодарил участников живой картины и дал знак начинать музыку и танцы.
32. Наперстянка
— Обязательно нужно было говорить, что папа нарушает каноническое право?
— Может, и не обязательно, но чертовски приятно, особенно после фантасмагорических рассказов о папском обжорстве. Запекать детей в пирогах — это ж надо додуматься! Перед такими извращениями меркнут все забавы древнеримских императоров. Светоний пришел бы в ужас.{36} Воистину нынешний Рим — новый Вавилон. Лютер не сгущает краски, а, скорее, наоборот.
— Между прочим, — заметил Дисмас, — этот новый Вавилон обеспечивает заказами твоего приятеля Рафаэля. И многих других художников.
За обеденным столом в покоях архидьякона сидели все, кроме Магды.
Музыка и танцы продолжались в замке до глубокой ночи. Герцог Урбинский, укрепленный медикаментозными кружевами, остался наблюдать за весельем. При виде юных красоток тусклые глаза герцога посверкивали. Даже не пороге смерти, мучимый ужасными болями, он не мог обуздать свою похоть.
Улучив момент, Дисмас обратился к его камергеру Карафе:
— Мне больно смотреть на страдания вашего господина, синьор.
— Временное недомогание, ничего более.
— Не сомневаюсь, что врачи его высочества не имеют себе равных, но если аптекарь моего господина, сестра Хильдегарда, может оказаться полезной, то она к вашим услугам, синьор.
Карафа невозмутимо выслушал предложение.
— Нам случилось присутствовать при вашем въезде в город, — продолжил Дисмас. — Сестра Хильдегарда заметила, что его высочество сжимали грудь, как нынче вечером, и сказала, что знает одно средство…
— Средство от горной болезни?
— Насколько я понял, она имела в виду средство от болей в груди. Она очень опытный лекарь. Граф Лотар ею безмерно дорожит и всегда берет с собой в путешествия. Она училась в Базеле, у знаменитого Парацельса.
— Да, нам известен Парацельс.
— Вы ведь пропитали герцогский носовой платок настойкой ладанника, верно?
Карафа пораженно уставился на него.
— Прекрасное средство, — продолжал Дисмас. — Но сестра Хильдегарда говорила о чем-то другом. Несомненно, ваш господин окружен наилучшей заботой, и это наполняет сердце мое радостью. Позвольте пожелать ему скорейшей поправки и крепкого здоровья. — Дисмас отвесил поклон и отвернулся.
— Мастер Руфус! — окликнул его Карафа.
— Да, синьор?
— Пришлите ко мне вашу монахиню.
Несколько часов назад Магда с экстрактом наперстянки отправилась в королевские апартаменты. Дисмас и ландскнехты нетерпеливо ожидали ее возвращения.
— Да не волнуйся ты, Дис! — сказал Дюрер. — Она девушка сообразительная, прекрасно знает, что делает.
— А еще она красивая, — добавил Кунрат. — Это меня больше беспокоит.
Нуткер с Унксом согласно хмыкнули.
Дисмас терзался мыслью, что самолично отправил Магду в логово ненасытного итальянского развратника.
— Ой, ладно тебе! — успокаивал его Дюрер. — Герцог Урбинский не станет вольничать с монахиней. Тем более — с монахиней из свиты графа и крестника императора. К тому же под чужой крышей. Хватит уже дергаться. Хуже старых бабок, ей-богу…
Дюрер ушел спать. Он вытребовал себе самую большую спальню с самой удобной кроватью. Как и положено графу. Он утверждал, что герцогские слуги обязательно заподозрят неладное, если окажется, что граф ютится в закутке. И обман сразу же раскроется.
Ландскнехты тоже отправились спать. День был долгим, а час — поздним.
Дисмас остался в одиночестве. В его воображении одна за другой всплывали жуткие картины. А вдруг герцог Урбинский попытается насильно овладеть Магдой?
Входная дверь открылась на рассвете. Дисмас бросился к Магде и обнял так страстно, будто в разлуке прошли годы.
— Что с тобой? — спросила она.
— Да так… Радуюсь, что с тобой все в порядке.
— Все хорошо. Потом расскажу. Я очень устала.
Она сразу же заснула в его в объятьях.
Проснувшись, Магда рассказала, что произошло в опочивальне герцога Урбинского.
По приказу Карафы один из слуг испробовал снадобье на себе. Поскольку слуга не свалился замертво, Магде позволили дать лекарство герцогу. Чудодейственная настойка почти сразу сняла боль.
— Он был так счастлив!
— Почему тебя так долго не было? — допытывался Дисмас.
— Я порывалась уйти, но герцог не отпускал.
— Он что, хотел?..
— Нет-нет, что ты! Он попросил меня подержать его за руку.
— И ты согласилась?! — поморщился Дюрер.
— Я была в перчатках, мастер Дюрер.
— Все равно…
— Сифилисом нельзя заразиться через прикосновение, только через открытые раны или… в общем, при интимной близости.
— Ты точно знаешь?
— Да. Так утверждает Парацельс.
— Дай ей дорассказать, Нарс! — вмешался Дисмас. — А что потом было?
— Ему снимают боль настойкой ладанника. Капают ее на носовой платок. Однако постоянное употребление ладанника расслабляет мозг. Когда я это сказала, придворный лекарь герцога разгневался. Заявил, что я дура дурой и лезу не в свое дело. Представляете, лекарь гневается, потому что его господину стало легче?! Тут разгневался сам герцог и выставил лекаря из опочивальни.
— И у нас появился еще один недруг, — вздохнул Дисмас. — Магда, твоей вины в этом нет. Я просто держу в уме всех, кому мы тут перешли дорогу.
— Я осталась с герцогом. Из-за ладанника он дремал с открытыми глазами. И разговаривал во сне. Всю ночь напролет бормотал.
— Какую-нибудь галиматью?
— Наверное. Называл какие-то имена, говорил о всяком… Даже не знаю о чем. Кстати, ему известно, что он скоро умрет. А умирать ему не хочется.
— Кто бы мог подумать, — вставил Дюрер.
— Он упомянул плащаницу, — взволнованно сказала Магда.
— Что именно? — спросил Дисмас.
— Знаешь, мне очень не нравится герцогский камердинер, Карафа.
— Он что, приставал к?..
— Да нет же. В опочивальне мы всю ночь были втроем. Карафа ни на миг не спускал с меня глаз. Но смотрел на меня не с вожделением, а… не знаю, как назвать.
— Он итальянец, — сказал Дюрер. — Так что вожделение — весьма подходящее слово.
Магда задумалась, а потом сказала:
— Нет, он на это не способен.
— А-а, кастрат, значит, — догадался Нуткер.
— Нет. По-моему, его не привлекают женщины.
— Тогда содомит.
— Нет. Его не привлекают ни женщины, ни мужчины. В смысле плотских утех. Он как будто ожидал, что я выхвачу нож и прикончу герцога. Я же монахиня, меня при входе не обыскивали. А еще он
