– Я об этом даже не подумал. В смысле, я и так помнил. В смысле, я думал, что помню...
– Хм... Ну а что было дальше? – Мейнард Аллардек позвонил мне домой и сказал, что слышал от нашего общего букмекера о моих проблемах, и спросил, не может ли он чем-то помочь, потому что он чувствует себя отчасти виноватым, это ведь он меня во все это втянул, так сказать. Он сказал, что нам надо встретиться и, возможно, он сможет предложить какой-то выход. И я встретился с ним в Лондоне, в ресторане, за ленчем, и мы все это обсудили. Он сказал, что надо во всем признаться отцу, и пусть он заплатит мои долги. Но я сказал, что не могу, потому что отец рассердится – он ведь не знал, что я так много играю, и он всегда мне говорил, что деньги надо беречь... И я не хотел его разочаровывать, понимаете? Не хотел его волновать. В смысле, это, наверно, звучит ужасно глупо, но я ведь не потому, что боялся, – я это сделал из любви к нему, что ли, только это очень трудно объяснить...
– Понятно, – сказал я. – Продолжайте.
– Мейнард Аллардек сказал, чтобы я не беспокоился, он понимает, почему я не хочу ничего говорить отцу. Он сказал, у меня все на лице написано, и обещал, что сам одолжит мне денег, а я могу отдать их ему постепенно. Он сказал, что возьмет небольшие проценты, если, конечно, я считаю, что это справедливо. Ну и я, конечно, сказал, что это нормально. Это было такое облегчение для меня! Я просто не знал, как его благодарить.
– Значит, Мейнард Аллардек заплатил вашему букмекеру?
– Да, – Хью кивнул. – Я получил от него последний счет с надписью "Благодарю за уплату" и записку, что мне пока лучше не играть, но если в будущем я решу снова делать ставки, он всегда к моим услугам. В смысле, я подумал, что он обошелся со мной достаточно хорошо и справедливо, верно ведь?
– Хм... – сухо сказал я. – А потом, через некоторое время, Мейнард Аллардек сказал вам, что ему самому нужны деньги и ему придется просить вас вернуть долг?
– Да! – с удивлением сказал Хью. – А вы откуда знаете? Он так извинялся, что мне самому стало его почти жалко, хотя он поставил меня в ужасное положение. В ужасное. Но потом он предложил выход. Все оказалось так легко, так просто... ясно как божий день. Удивительно, как я сам до этого не додумался.
– Хью, – медленно спросил я, – что у вас могло быть такого, что понадобилось Аллардеку?
– Моя доля акций "Глашатая", – ответил он.
Глава 18
У меня перехватило дыхание. "О господи! – подумал я. – Черт бы побрал азартные игры!"
Ясно как божий день. Легко и просто. И как это я сам не додумался?
– Ваша доля акций "Глашатая"?
– Да, – сказал Хью. – Мне их дедушка оставил. В смысле, я даже и не знал, что они у меня есть, пока мне не исполнился двадцать один год.
– В августе.
– Ну да, в августе. Во всяком случае, я подумал, что это решает все проблемы. В смысле, ну ведь действительно решает, верно? Мейнард Ал-лардек узнал точную рыночную стоимость и все такое, и дал мне подписать пару документов, и сказал, что все в порядке, мы в расчете. В смысле, это же было так просто! И это была не вся моя доля. Меньше половины.
– И сколько стоили те акции, которые вы продали Аллардеку?
– Двести пятьдесят четыре тысячи фунтов, – ответил он таким тоном, точно для него это были деньги на мелкие расходы. Я помолчал. Потом спросил:
– И вас не расстроило?.. Это же такая огромная сумма...
– Нет, конечно. Это же все было только на бумаге. И Мейнард Аллардек еще смеялся и говорил, что если мне снова захочется поиграть на скачках, то у меня есть надежная поддержка, и если понадобится помощь, я всегда могу на него рассчитывать. Я умолял его ничего не говорить папе, и он пообещают, что не скажет.
– Но ваш отец узнал?
– Да... Эти акции давали право решающего голоса, или право вето, или что-то в этом духе. Я на самом деле не знаю, что это такое, но, кажется, речь шла о том, что предприятие может перейти в другие руки. Они все время об этом говорят, но на этот раз, кажется, дело было серьезное, они ужасно беспокоились и вдруг обнаружили, что половина моих акций исчезла, и папа заставил меня во всем признаться. Он так рассердился... Я никогда не видел его таким... таким злым...
Он умолк. В глазах его застыло страшное воспоминание.
– Он отправил меня сюда, к Солу Бредли, и сказал, что если я еще хоть раз посмею играть в азартные игры, он меня насовсем выгонит... Я хочу, чтобы он меня простил... Правда хочу... Я хочу домой.
Он снова умолк. И с тоской уставился в объектив. Я еще несколько секунд снимают, потом выключил камеру.
– Я ему покажу эту кассету, – сказал я. – А как вы думаете, он...
– Простит ли он вас? Я думаю, со временем простит.
– Я мог бы играть только на тотализаторе. один к одному, и ставить только наличные... – задумчиво сказал Хью. Видимо, мои слова его чересчур обнадежили. Зараза успела въесться слишком глубоко.
– Хью. – сказал я, – вы не будете против, если я дам вам один совет?
– Нет, что вы! Выкладывайте.
– Вы не знаете цены деньгам. Попробуйте понять, что это не просто цифры на бумаге, что есть разница между сытостью и голодом. Попробуйте как-нибудь уехать из дому только с деньгами на обед. Поставьте их на какую-нибудь лошадь и, когда проиграете, подумайте, стоит ли игра свеч.
– Да, я понимаю, что вы имеете в виду, – серьезно сказал Хью. – Но вдруг я все-таки выиграю?
Интересно, можно ли вообще исправить игрока, привыкшего к безответственности, будь он богачом; бедняком или наследным принцем "Глашатая". Я вернулся в Лондон, отправил кассету с Хъю Вонли к прочим, хранившимся в отеле, поднялся к себе в номер и некоторое время тупо сидел, глядя в стену. Потом позвонил Холли. К телефону подошел Бобби.
– Как дела? – спросил я. – Все по-прежнему. Холли лежит. Она тебе нужна?
– Да нет, я могу и с тобой поговорить. – Я получил еще несколько чеков от владельцев. Почти все заплатили.
– Классно!
– Да что, это же капля в море! – голос у Бобби был усталый. – Попроси своего помощника снова обменять их на наличные, ладно?
– Ну конечно!
– Все равно мы в тупике.
– А из "Знамени" ничего не слышно? – спросил я. – Ни писем, ни денег?
– Ничего.
Я вздохнул про себя и сказал:
– Бобби, я хочу поговорить с твоим отцом.
– Без толку. Ты же видел, какой он был тогда. Он упрямый и скупой, и он нас ненавидит.
– Он ненавидит меня и Холли, – возразил я. – А не тебя.
– Не знаю, не знаю... – с горечью ответил он. – Во вторник у меня нет скачек, – сказал я. – Уговори его приехать к тебе во вторник днем. Утром я буду тренировать лошадей у Уайкема.
– Это невозможно. Он сюда не приедет.
– Если ты ему скажешь, что он был прав, может и приехать. Если ты скажешь, что все Филдинги действительно твои враги и ты просишь помочь тебе навсегда избавиться от меня.
– Кит! – Бобби был вне себя от возмущения. – Я не могу этого сделать. Я же этого совсем не хочу!
– И, если сможешь себя заставить, скажи еще, что хочешь избавиться и от Холли тоже.
– Нет! Я не смогу... Я ведь так люблю ее! Он поймет, что я говорю не правду.
– Бобби, иначе он просто не приедет. Ты можешь предложить что-то лучшее? Я сам об этом думал несколько часов. Если ты сможешь заманить его к себе под другим предлогом, мы сделаем по-твоему.
Бобби помолчал.
– Он приедет ко мне только из ненависти. Ужасно... Он ведь мой отец.
– Да. Мне очень жаль...
– А о чем ты собираешься с ним говорить?
– Хочу сделать одно предложение. Он поможет тебе, а я за это отдам ему одну вещь. Но ты ему этого не говори. Вообще не говори, что я приеду.
Просто зазови его к себе, если получится.
– Он никогда не поможет нам, – неуверенно сказал Бобби. – Никогда.
– Ладно, посмотрим. По крайней мере, попробовать стоит.
– Ну хорошо. Но, Кит, ради всего святого...
– Что?
– Мне не хочется об этом говорить, но... для тебя он может быть просто опасен.
– Я буду осторожен.
– Это началось слишком давно... Когда я был маленьким, он учил меня бить по всяким вещам – кулаками, палкой, чем угодно... и приказывают представлять себе, что я бью Кита Филдинга.
Мне сперло дыхание. Я перевел дух.
– Как тогда, в саду?
– Господи, Кит... Мне так стыдно...
– Я же тебе говорил. Все в порядке. Я серьезно.
– Я тут думал о тебе и вспомнил многое, о чем уже забыл. Когда я плохо себя вел, он мне говорил, что придут Филдинги и съедят меня. Мне тогда было года три или четыре. Я пугался до обморока.
– Когда тебе было четыре, мне было только два.
– Он пугал меня твоим отцом и дедом. А когда ты подрос, он говорил мне, чтобы я бил Кита Филдинга, он учил меня драться, он говорил, что в один прекрасный день нам с тобой придется драться... Я обо всем этом забыл... но теперь вспоминаю.
Я вздохнул.
– Мой дедушка дал мне боксерскую грушу и научил меня бить по ней.
"Это Бобби Аллардек, – говорил он. – Врежь ему как следует!"
– Ты что, серьезно?
– Спроси у Холли. Она знает.
– Какие же сволочи!
