Элис ни на секунду не поверила, что папа настолько косный, – отцу было наплевать на классовые различия, – однако ничего не сказала. Не посмела. Если бы мать решила, что от Бена одни неприятности, тут же его уволила бы.
– Иди-ка ты домой, – подмигнул Бен. – Мне нужно работать, а тебе – создавать шедевр.
Элис тронула его невысказанная забота.
– Я не боюсь неприятностей.
– Нисколько не сомневаюсь, – кивнул Бен и отдал ей книгу Агаты Кристи.
Элис вздрогнула, когда их пальцы встретились.
– Дай мне знать, когда придумаешь продолжение. – Он с притворным ужасом покачал головой. – Убийство маленьких мальчиков. Кошмар!
* * *Пока Элис ждала, чтобы перейти Кенсингтон-роуд, мимо проехал автобус номер девять – старый двухэтажный «Рутмастер» с рекламой «Лебединого озера» в исполнении труппы Мариинского театра. Элис подумала, что хорошо бы посмотреть спектакль, но билетов, наверное, уже не достать. Она не ходила на балет, если не могла сидеть достаточно близко и слышать, как пуанты балерин стучат о пол сцены. Не бывает совершенства без тяжелой работы, и не надо убеждать ее в обратном. Конечно, Элис понимала, что иллюзия – часть зрелища и артисты изо всех сил создают впечатление необыкновенной легкости. Да, для многих зрителей важна романтика непринужденной грации, однако Элис не относилась к их числу. Она восхищалась дисциплиной и упорством, как умственным, так и физическим трудом, и была уверена, что представление выигрывает от блеска пота на плечах ведущего танцовщика и сдавленного вдоха балерины в конце сольного номера. Точно так же Элис радовалась, когда замечала связующие элементы в книгах других авторов. Понимание структуры только усиливает удовольствие.
В характере Элис не было ничего романтического. Когда-то она целенаправленно не хотела быть похожей на свою мать; со временем детское стремление стало привычкой. Мамина любимая история, связанная с балетом, относилась к тому времени, когда она встретила папу. «Шел тысяча девятьсот одиннадцатый год, война еще не началась, и весь мир был полон волшебства, – часто рассказывала Элеонор. – Я гостила у тети в Мэйфейр, мы познакомились с вашим отцом, и уже через несколько дней он пригласил меня на русский балет. Конечно, я сразу согласилась, даже не спросила разрешения у своей матери. Представляете, бабушка Дешиль чуть было не отреклась от меня! Но представление того стоило. Какой был чудесный вечер! Изумительный, и мы были так молоды, невероятно молоды!» Здесь мама всегда слегка улыбалась, давая понять, что дети, конечно, не представляют родителей юными, и она это прекрасно знает. «Нижинский в «Le spectre de la rose»[23] был великолепен. Я никогда не видела ничего подобного! Он танцевал пятнадцатиминутное соло, и время пронеслось как сон. На Нижинском было шелковое телесное трико с десятками нашитых шелковых лепестков, розовых, красных и пурпурных, творение Бакста. Сам танцовщик казался прекрасным экзотическим созданием, ярким грациозным насекомым, которое вот-вот взлетит. Он прыгал без малейших усилий, словно парил в воздухе и едва касался сцены. В тот вечер я поверила, что человек способен летать и возможно все».
Элис нахмурилась. Нет, она несправедлива. Может, Элеонор и говорила на детском языке сказок, где тесно переплелись суеверия и предназначения судьбы, но в ее романтической натуре нашлось место не только неземной любви и вере в «они жили долго и счастливо». У нее был свой взгляд на мир, своя моральная система. Элеонор обладала природным чувством справедливости, сложной системой сдержек и противовесов, которая и определяла степень так называемой «правильности».
Врожденная склонность к моральному равновесию дала о себе знать во время последнего разговора Элис с матерью. Та вернулась домой из Нового театра, где давали пьесу Джона Бойнтона Пристли «Инспектор пришел», и сразу же позвонила Элис, чтобы назвать вечер «жизнеутверждающим». Элис, которая уже посмотрела спектакль, помолчала и спросила, что именно было жизнеутверждающим: «та часть, где с беззащитной девушкой скверно обращаются и доводят до самоубийства, или описание отвратительных Берлингов, которым наплевать на страдания бедняжки?»
Не обращая внимания на иронию, Элеонор продолжила рассказ: «Концовка просто поразительная, такая правильная! Все члены семьи в какой-то мере виноваты, и после спектакля понимаешь с чувством удовлетворения, что правда выйдет наружу». Еще она довольно предсказуемо восхитилась неопределенностью инспектора Гула. «Ох, Элис, – разочарованно сказала Элеонор, когда дочь предположила, что появление инспектора можно было бы обосновать получше. – Не в этом дело. Он – архетип, символ, воплощение справедливости. Какая разница, откуда он узнал о несчастной девушке, кто или что он на самом деле. Главное – восстановить правильный порядок вещей».
Элис пробормотала что-то о словесном образе и достоверности, однако уставшая Элеонор завершила разговор. «Давай обсудим эту тему завтра, постараюсь тебя убедить». Увы, никакого завтра не получилось. Элеонор направлялась к ней, на квартирку в Шордиче, когда шагнула на Мэрилебон-роуд перед автобусом, водитель которого отвлекся от дороги. В это самое время ее дочь сидела на своей мрачной кухне с бутылкой свежего молока в холодильнике и старенькой скатертью на столе, даже не подозревая, что, пока она ждет, весь мир перевернулся.
Элис обожгло острое чувство утраты, и она зажмурилась. У людей есть ужасная привычка меняться. Или уходить. Или умирать. В этом отношении места гораздо надежнее. Если с местом что-то случится, его можно восстановить, даже улучшить. От людей не ждешь, что они всегда будут рядом. «Кроме семьи. – Голос Элеонор прозвучал в мозгу Элис. – Потому-то я и завела столько детей – чтобы у тебя всегда была компания. Я знаю, что такое одиночество».
* * *Кругом толпились люди, в основном подростки. На Элис вдруг накатила жалость к этим юнцам, застрявшим в горячечном пылу молодости, когда все кажется таким важным, многозначительным и необходимым. Интересно, куда они направляются? В Музей науки, в Музей Виктории и Альберта или, может, в Музей естественной истории, где пройдут гуськом мимо насекомых, которые когда-то порхали под солнцем Лоэннета? «Жаль, что ты их убиваешь, – как-то раз сказала мама. Она никогда не критиковала отца, и это был самый большой упрек в его адрес, который когда-либо слышала от нее Элис. – Они очень красивые». Элис, в белых перчатках помогавшая отцу, тут же встала на его защиту, хотя, если честно, сама терпеть не могла булавки для насекомых: «Природа вообще жестокая, правда, папа? Любое живое существо должно умереть. А эти бабочки по-прежнему красивые и останутся такими навсегда».
Компания девушек обогнала Элис. Они со смехом обернулись и бросили шутку в адрес симпатичного темноволосого парня, а тот прокричал в ответ что-то неразборчивое. Элис почти видела, как от молодых людей исходит аура юности и задора, и вдруг вспомнила себя в этом возрасте. Вспомнила первую любовь, от которой все вокруг стало необычайно реальным. Элис безудержно тянуло к Бену; не обращая внимания на просьбы матери, она продолжала с ним встречаться, только стала осторожнее и хитрее.
За следующие несколько недель Элис доработала и развила свою идею, пока Бен слушал и иногда вставлял замечания. Однажды теплым весенним утром, когда воздух был чист и прозрачен после ночного дождя, а в ручье резвилась форель, Элис расстелила под ивой одеяло. Бен копал ямы под столбы для новой изгороди, а Элис лежала на животе, скрестив лодыжки, и рассеянно покачивала ногами, хмуро глядя в свои записи. Внезапно она воскликнула:
– Поняла, нужен сообщник! Никто не поверит, что преступник действовал в одиночку.
– Думаешь?
– Знаешь, непросто похитить ребенка, одному человеку тут не справиться.
– Значит, сообщник.
– Такой, чтобы умел обращаться с детьми. Лучше тот, кто знает именно этого ребенка. Какой-нибудь близкий знакомый, который смог бы успокоить малыша.
Бен бросил на нее короткий взгляд.
– А я и не подозревал, что ты такая коварная!
Элис слегка пожала плечами, принимая комплимент, и задумчиво сунула в рот прядь волос. По голубому небу плыла стайка плотных облаков. Бен оторвался от работы и стал сворачивать сигарету.
– Немного неправдоподобно, не считаешь?
Элис посмотрела на него, повернув голову так, чтобы плечо Бена заслоняло солнце и лучи не слепили глаза.
– Неправдоподобно?
– Ну, одно дело, похищение планирует преступник; он – преступник, и ему нужны деньги. Но каковы шансы, что найдется человек, которому он сможет без опаски доверить свой зверский план, и что этот человек согласится стать соучастником?
– Все очень просто. У него есть друг с преступным прошлым. Они встретились в тюрьме.
Бен заклеил самокрутку.
– Притянуто за уши.
