прежде всего эстет, для которого православная догма – прекрасный мир идей,
полный приключений и опасностей. Он принимает догму, чтобы побороть муки
сомнения, но обращается с ней, как художник с роскошным и пышным
материалом. Стиль Флоренского изысканный, витиеватый, напоминает, как ни
странно, некоторые английские сочинения семнадцатого века с их изысканным
и замысловатым языком, жесткой схоластикой и постоянным чувством, что под
жесткой, непроницаемой корой горит пламя рассудочной страсти.
Хотя возвращение к православию было завершением мыслительной
эволюции начала двадцатого века, не все «богоискатели» его достигли.
Некоторые остановились на разных промежуточных стадиях пути от
агностицизма и позитивизма. Самый значительный из этих «некоторых» –
Михаил Осипович Гершензон (род. 1869), еврей, чьи биографические и
исторические изыскания так помогли нам узнать русских идеалистов
тридцатых-сороковых годов девятнадцатого века. Метафизика Гершензона
близка к метафизике символистов: это мистика безличных сил, которую он
связывает с динамической философией Гераклита «темного». Исторические
изыскания привели его к Пушкину. В книге Мудрость Пушкина (1918)
Гершензон обнаруживает удивительно тонкое понимание некоторых проблем
пушкинизма и столь же удивительное отсутствие понимания самой сущности
великого поэта, его личности. Гершензон был одним из тех русских
интеллигентов, кто приветствовал коммунистическую революцию как
опустошительную бурю, призванную освободить современную душу от гнета
культуры и излишних знаний и открыть путь к «голому человеку на голой
земле». Этот новоруссоистский нигилизм Гершензона с пронзительной
искренностью выразился в его переписке с Вячеславом Ивановым, которую они
вели, когда лежали оба в 1920 г. в здравнице «для работников науки и
культуры» под Москвой (см. гл. V, 7).
7. «ВЕХИ» И ПОСЛЕ «ВЕХ»
В 1909 г. группа либеральных интеллигентов опубликовала сборник статей
семи авторов под названием Вехи. Среди других в сборнике участвовали
Бердяев, Гершензон, Булгаков и Петр Струве. Книга была обвинительным актом
против духа русской интеллигенции, которая объявлялась антирелигиозной,
антифилософской, антигосударственной и антинациональной. Вехи заложили
основу нового национального либерализма, который быстро распространился
среди наиболее культурного слоя интеллигенции и много способствовал
патриотическим настроениям в войне 1914 г. и успехам белогвардейского
движения в 1918 г. Философская сторона национального либерализма лучше
всего отразилась в работах Булгакова и Бердяева, а политическая – у Петра
110
Струве (см. Промежуточную главу I), который более двадцати лет был
центральной фигурой в эволюции интеллигентских воззрений. В девяностых
годах Струве был лидером «легального» марксизма, в 1903–1904 гг. –
революционного либерализма; после 1905 г. он стал главой той части
либеральной интеллигенции, которая была прежде всего патриотичной и
принимала традиционный русский империализм, идущий от Петра Великого,
отвергая в то же время упадочный, ограничивающий национализм преемников
Александра II. После 1917 г. Струве стал «политическим мозгом»
антибольшевизма, и сейчас он крупнейший политический писатель эмиграции.
Струве – с его глубоким чувством и пониманием русской истории –
несомненно, один из самых блестящих политических философов нашего
времени; его заметки – часто подлинные шедевры мысли и выразительности.
Он такая живая и активная политическая сила, что многие по-настоящему его
ненавидят – даже ближайшие соседи слева (Милюков и старомодные
позитивисты-радикалы), но, когда партийные чувства несколько притупятся,
его без сомнения признают одним из классиков русской политической мысли.
Влияние Струве на политическую и историческую мысль было огромным.
В следующей промежуточной главе мы займемся некоторыми писателями,
идущими от Струве. А сейчас я упомяну только Дмитрия Васильевича
Болдырева – много обещавшего писателя, умершего в большевист ской тюрьме в
Сибири в 1920 г. Те, кто знал этого человека, говорят о его исключительной
нравственной и духовной чистоте. По образованию он был философом, a opus
magnum (главная работа) должна была быть по психологии. Работа осталась
незавершенной. В литературе он останется только несколькими статьями,
опубликованными в 1917 г. в Освобождении Струве и направленными против
defaitisme (пораженчества) социалистов. В этих статьях он проявляет
замечательный полемический талант и оригинальнейший литературный дар.
Едкий, резкий, живой стиль Болдырева ставит его в первые ряды русских
прозаиков.
111
Глава V
1. СИМВОЛИСТЫ
Сложное и многостороннее движение идей, описанное в предыдущей
главе, тесно связано с движением в художественной литературе, известным под
названием символизма. Русский символизм – часть общекультурного подъема,
изменившего лицо русской цивилизации между 1890 и 1910 гг. Это было
одновременно эстетическое и мистическое движение: оно подняло уровень
поэтического мастерства и было объединено мистическим отношением к миру,
выраженном в самом слове символизм. Название, конечно, было заимствовано у
французской школы символистов. Но не нужно преувеличивать значение
французского влияния. Мало кто из русских символистов был знаком с
произведениями своих французских крестных отцов, и Эдгар По, несомненно,
повлиял на них сильнее и глубже, чем кто бы то ни было из французских
поэтов.
Главное различие между французскими и русскими символистами в том,
что для французов символизм был всего лишь новой формой поэтического
выражения, а русские сделали его еще и философией. Они увидели вселенную
как систему символов. Для них все было значительным не только само по себе,
но и как отражение чего-то другого. Известный сонет Бодлера Correspondances
( Соответствия) с его словами « des forеts de symboles» ( «леса символов»)
использовался как наиболее законченное выражение этого метафизиче ского
отношения к действительности, а строчка « les parfums, les couleurs et les sons
se rеpondent» (« перекликаются звук, запах, форма, цвет…») стала любимым
лозунгом. Еще они любили строчки из последней сцены Фауста: « Alles
Vergangliche Ist nur ein Gleichniss » (« все преходящее только подобье»).
Представление о мире как о «лесе символов» было существенной чертой
творчества каждого русского символиста, придавая всей школе отчетливо
метафизический и мистический характер. Единственное различие между
отдельными поэтами состояло в степени нежности, которую они придавали
мистической философии: для некоторых (например, для Брюсова) символизм
был прежде всего формой искусства, а «лес символов» – материалом для его
постройки. Но для других (среди них самые оригинальные и характерные для
школы поэты Иванов, Блок и Белый) важнее всего было сделать символизм
метафизической и мистической философией, а поэзию служанкой высших
целей этой «теургии». Различие между поэтами обострилось около 1910 года и
стало одной из причин распада этой школы.
Символисты очень различаются по стилю, но у них и много общего. Во-
первых, они всегда крайне серьезны и торжественны. Про что бы ни говорил
русский символист, он всегда говорит sub specie aeternitatis (с точки зрения
вечности). Поэт предстает перед профанами как жрец эзотериче ского культа.
Вся жизнь его ритуализирована. У Сологуба и Блока ритуальная
