торжественность несколько снимается острым и горьким чувством
«метафизической иронии», но только у Белого она уступает место настоящему
и неотразимому чувству юмора. От торжественности происходит пристрастие к
«высоким словам»: «тайна», «бездна» и т. д. – знакомые нам еще по
Мережковскому, становятся самыми употребительными словами в словаре
символистов. Другая общая черта – значение, придаваемое эмоциональной
ценности самих звуков. Подобно Малларме, русские символисты старались
приблизить искусство поэзии к его близнецу – искусству музыки. В их
творчестве логическая ценность слов отчасти стиралась; слова – особенно
эпитеты – употреблялись не столько ради их прямого значения, сколько ради
112
эмоциональной ценности их формы и звучания: из знаков слова становятся, как
сказал русский критик, «фонетическими жестами». Это частичное подчинение
смысла звуку и использование слов как символов, отчего у каждого слова и
образа оказывалось множество значений, – производило общее впечатление
темноты, которую читатели долго считали неизбежной чертой «декадентской»
поэзии.
Сначала символизм был «западническим», поскольку главной его задачей
было поднять уровень поэтического мастерства и ввести новые формы
поэтического выражения – а это легче всего было сделать, учась на
иностранных примерах. «Иностранный» элемент навсегда остался одной из
составляющих символизма, но у него была и «славянофильская» душа.
Развитие символизма шло от иностранных образцов обратно к национальной
традиции. Большую роль в этой эволюции сыграл Достоевский – символисты
были в полной мере захвачены общей для своего времени «достоевщиной».
Чуть ли не каждый символист находился под влиянием индивидуализма и
трагической концепции жизни, свойственной великому писателю. Но кроме
того, символисты играли ту же роль в «открытии» и переоценке русской
литературы, какую Дягилев и Бенуа играли в русском искусстве. Они вернули к
жизни многих забытых, полузабытых или недооцененных писателей и влили
свежую кровь в понимание русских классиков. Они освободили классику от
глянца, наложенного на нее авторами учебников, и от интеллигентских общих
мест, и, хотя иногда сами затемняли ее лаком своих мистических
интерпретаций, они все-таки замечательно справились со своей задачей,
представив прошлое русской литературы в новом и неожиданном свете.
Кроме всего прочего, несмотря на свою манерность и известную
ограниченность, символисты были очень талантливы и очень много внимания
уделяли мастерству – отчего они и занимают такое большое место в истории
русской литературы. Их стиль может не нравиться, но нельзя не признать, что
они оживили русскую поэзию, вывели ее из состояния безнадежной прострации
и что их век был вторым золотым веком стиха, уступающим только первому
золотому веку русской поэзии – эпохе Пушкина.
Первые слабые симптомы нового движения проявились около 1890 г. в
произведениях двух поэтов, начавших с зауряднейших гражданских стихов, –
Минского и Мережковского. Но помимо большего интереса к метафизике, вкуса
к метафоре и (у Мережковского) чуть более высокого уровня техники, эта
поэзия мало отличается от общего направления поэзии восьмидесятников и
особой ценности не имеет. Бальмонт и Брюсов – вот кто были настоящие
зачинатели, которые тараном пошли на обывательскую тупость, – и когда они
выиграли битву, те же обыватели признали их величайшими поэтами века.
Бальмонт и Брюсов появились в печати в одном и том же году (у Бальмонта
вышел сборник Под северным небом, у Брюсова стихи в альманахе Русские
символисты) – в 1894 г. – последнем году царствования Александра III.
2. БАЛЬМОНТ
Константин Дмитриевич Бальмонт родился в 1867 г. в поместье своего
отца недалеко от Иваново-Вознесенска – «русского Манчестера». Он считал,
что его семья – выходцы из Шотландии. Сначала Бальмонта по политическим
мотивам исключили из гимназии, потом из Московского университета. Все-таки
ему удалось получить диплом юриста в Ярославле. Там в 1890 г. он напечатал
первую книгу стихов – совершенно незначительную и не обратившую на себя
никакого внимания. По-настоящему литературная карьера Бальмонта
начинается с публикации сборника Под северным небом в 1894 г. В девяностых
113
годах Бальмонта считали самым многообещающим из «декадентов», и
журналы, претендовавшие на «современность», охотно открывали ему свои
страницы. Бальмонт продолжал печатать поэтические сборники, лучшие его
стихи вошли в сборники Горящие здания (1900) и Будем как солнце (1903).
После них талант его быстро стал клониться к закату, и хотя он продолжал
выпускать по сборнику в год, все, что появилось после 1905 г., ценности не
представляет. В 1890-х гг. он забыл о своих гимназических революционных
настроениях и, как и прочие символисты, был на удивление
«негражданственным», но в 1905 г. вступил в партию С.-Д. и выпустил сборник
тенденциозных и крикливых партийных стихов Песни мстителя. Однако в
1917 г. Бальмонт занял твердую антибольшевистскую позицию и в конце
концов эмигрировал. Сейчас он живет во Франции. Он успел много
попутешествовать и видел много экзотических стран, в том числе Мексику и
острова Южных морей.
Написал Бальмонт очень много. Но большую часть им написанного можно
смело откинуть за ненадобностью, в том числе все стихи после 1905 г.,
большинство его многочисленных переводов (полный метрический перевод
Шелли особенно плох; Эдгар По, напротив, вполне приемлем) и всю без
исключения прозу – наиболее вялую, напыщенную и бессмысленную в русской
литературе. В пантеоне подлинных поэтов он останется шестью стихотворными
сборниками, опубликованными с 1894 по 1904 г. Даже в этих книгах он очень
неровен, потому что, хотя у него в ту пору был настоящий песенный дар, он
никогда не умел работать над стихом, а только пел, как птичка. Но у него было
острое чувство формы, которая играет в его стихах важную роль, потому что
главное в них звук и напев. В 1890-х и в начале 1900-х гг. читатели были
поражены богатством его ритмов и вокальным узором, который казался даже
излишним, смущающим, а для уха радикальных пуритан – безнравственным.
В русской поэзии такое пиршество звука было новшеством; элементы его были
заимствованы (без рабского подражания) у Эдгара По и у Шелли, автора
Облака, Индийской серенады и К ночи. Только Бальмонт менее точен и
математичен, чем По, и бесконечно менее тонок, чем Шелли. Успех бросился
ему в голову, и сборник Будем как солнце переполнен восклицаниями типа:
«Я – изысканность русской медлительной речи». Такая нескромность не совсем
безосновательна, так как по звуку Бальмонт действительно превзошел всех
русских поэтов. Но его стихам не хватает именно изысканности. Они
удивительно лишены оттенков и «окончательной отделки». У Бальмонта был
достаточно широкий диапазон чувств: от смелого fortissimo наиболее
характерных стихов из Будем как солнце до нежных, приглушенных тонов
Былинок и Сонной одури, но каждый раз чувство получается у него простым,
монотонным, однообразным. Еще один серьезный недостаток поэзии
Бальмонта, – присущий также Брюсову, – полное отсутствие чувства русского
языка, что, видимо, объясняется западническим характером его поэзии. Стихи
его звучат как иностранные. Даже лучшие звучат как переводы. Многие стихи
Бальмонта были переведены на английский – переводить их легко. Особенно
хороши переводы П. Сельвера в книге Modern Russian Poets ( Современные
