– Архивы закроются, когда я скажу, мастер хранитель, и не раньше. И вам стоило бы это запомнить.
– Но есть только один ключ… – Рука Воргиса дернулась к поясу, а потом с укором нацелилась на Анселя. – Вы его скопировали!
– Это мое право и привилегия как главы ордена Сювейона.
– Как? Ключ не покидал этой комнаты.
Ансель оскалился в улыбке. Было весьма приятно увидеть Воргиса в замешательстве.
– Свечи, – сказал он. – Хорошие белые свечи, при свете которых так приятно читать. А пролитый воск замечательно хранит форму ключа.
Воргис снова моргнул.
– Я хранитель архивов!
– И вы не должны забывать, кто вас таковым назначил! – взревел Ансель и вынужден был снова вернуться к змеиному шепоту, потому что стальные обручи сжимали его грудь все сильней. – У меня есть дело, мастер хранитель, вы можете помочь мне или помешать. Выбор за вами.
– Милорд, я должен выразить протест. Эти книги представляют величайшую ценность…
– И поэтому вам нужно лучше заботиться о них! От здешней пыли задохнется и мул, работающий на руднике.
– Величайшую ценность, и я не могу допустить, чтобы эти архивы открывались по желанию!
– Вы? – Ансель оперся на стол, наклоняясь вперед. – Вы не можете позволить, Воргис? Я настоятель. – Он грохнул железным наконечником посоха по каменным плитам пола, и тот зазвенел, словно колокол Сакристии. – Если я пожелаю открыть архивы, я их открою. Если я захочу прочитать каждую книгу и каждый свиток, каждый обрывок листа из Индекса, я их прочитаю. Я ясно выразился?
Он не собирался кричать, но все же добился желаемого эффекта. Ансель впервые видел хранителя архивов растерявшим все слова. Глаза Воргиса застыли на золотом дубе, на гипнотическом раскачивании подвески.
– Воргис, я ясно выразился?
Голос Анселя вывел хранителя из транса. Архивариус заморгал, провел бледной ладонью по лысине.
– Предельно ясно, настоятель. – Призрак того, что могло оказаться улыбкой, скривил его губы. – Доброго вам вечера.
Скованно поклонившись, архивариус вышел. И Ансель снова потянулся к шнурку колокольчика. Будь проклята пыль в этой комнате! Грудь сжало, словно в тисках, в горле щекотал намек на приближающийся приступ кашля. Без стакана воды кашлять было нельзя, приступ мог никогда не закончиться. Ансель привык туго натягивать поводья своего нрава и не позволять себе срываться на крик. Будь проклят Воргис и все секреты, которые орден хранил даже от своих членов.
– Алкист? Алкист! – Тощий библиотекарь возник возле его локтя. – Ох, вот ты где, мой мальчик. Принеси мне стакан воды. Здесь слишком много пыли…
Щекотка в горле усилилась. Ансель полез в карман за платком, когда понял, что кашель вот-вот вырвется наружу из легких. Боль сотрясала его с каждым сокращением мышц, он знал, что вдохи звучат как стоны, а в легких клокочет, когда он пытается перевести дыхание.
Алкист в ужасе уставился на него.
Ансель взмахнул рукой, отсылая парня прочь, и рухнул на стул, ожидая, пока исчезнут цветные круги, плывущие перед глазами с каждым покашливанием.
К тому времени как Алкист вернулся с графином и чашкой, самое плохое было уже позади, а окровавленный платок спрятан с глаз долой. Ансель с благодарностью принял чашку воды и маленькими глотками пил из нее, успокаивая дыхание.
Юный библиотекарь маячил у стола.
– Вам нездоровится, милорд?
– Нет, парень, – сказал Ансель, выдавливая подобие улыбки. – Я просто слишком стар и слишком устал, а здесь у вас чересчур пыльно.
Мальчишка провел пальцем по деревянной обложке дел о колдовстве и вытер палец о рясу.
– Мне кажется, это неправильно, – пробормотал он. – Почему мы так плохо о них заботимся?
– Потому что эти книги никому не нужны, Алкист. Они здесь потому, что нам стыдно показать их публике и страшно уничтожить.
Лицо Алкиста застыло.
– Уничтожить их? – переспросил он. – Это же книги! Книги нельзя уничтожать!
Ансель хрипло хохотнул.
– Радуйся, что ты не родился во времена расцвета инквизиции. Церковь тогда сжигала книги тысячами.
– Но это неправильно!
– Ох, сынок, у тебя душа истинного библиотекаря. Для тебя любое знание ценно, даже еретическое. Я решил повысить тебя до хранителя архивов, если доживу до оглашения решения.
– Но мастер Воргис – хранитель архивов…
– Я думаю, он хранитель секретов. – Ансель фыркнул.
– Милорд?
– Это просто старческое ворчание, парень. Не обращай на меня внимания. – Отставив чашку, Ансель снова взял дневник Мальтуса. С обложки ему подмигнула алая капля, и он быстро промокнул ее пальцем. На этих страницах и без того достаточно крови, не стоило оставлять еще и явных следов. Ансель растер каплю между большим и указательным пальцами, глядя, как она превращается в полоску, а затем и вовсе исчезает. После Самарака под его ногтями осталось столько крови и грязи, что отчищать их пришлось неделю. И прошло куда больше недели, прежде чем он смог почувствовать, что его руки чисты.
– Ты знаком с нашей историей, сынок? Можешь назвать настоятеля, который управлял орденом в конце войн Основания?
– Настоятель Мальтус, – тут же ответил Алкист. – Он привел нашу армию к победе на Рианнен Кат.
– Определенно привел, ты молодец. – Отлично повторяешь то, чему тебя учили в новициате. – Алкист, уже ночь, и ты наверняка устал. Но я хотел бы попросить тебя о последней услуге, если ты не против. Видишь эту книгу? Есть ли другие такие же, написанные той же рукой?
– Я не уверен, милорд. Кажется, могут быть, на следующей полке.
– Принеси их мне, будь добр. И можешь отправляться в постель.
– Я вернусь, как только смогу, милорд.
– О, спешить некуда. Можешь выспаться. Мне тут многое предстоит прочитать.
21
Северные ветра
В шуме и реве бури с севера ворвалась осень. Ветра полосовали Пенглас, трясли стекла в оконных рамах, выли в дымоходах Капитула. Гэр не летал всего три дня, но уже успел почувствовать себя замурованным заживо. Айша от этого ветра стала злобной, как медведь в клетке.
Он посмотрел на свои руки, сжимавшие чашку с чаем. Тонкий фарфор с островов, почти прозрачный, цвета морской пены, и куда более хрупкий, чем привычные глиняные кружки в столовой. Жаль было вторую чашку из этого набора, разлетевшуюся по полу осколками, – Айша швырнула ее в камин.
Айша раскинулась на диване, беспечно закинув ноги в сапогах на подлокотник, и, ковыряя белую обивку пяткой, покусывала заусеницу на руке. Погода уже не первый раз запирала их в доме. Но прежде они пользовались этим как возможностью побеседовать и поспорить, а теперь северные ветра действовали Айше на нервы. И это плохо отражалось на посуде.
– Не хочешь еще чаю? – рискнул предложить Гэр.
Айша поморщилась.
– Нет.
Ее настроение всегда портилось одновременно с погодой. Айша становилась раздражительной, как застоявшаяся лошадь, и Гэр не знал, как ее успокоить. В Доме Матери был крытый манеж, где можно было размять лошадей в непогоду, а потом вычесать и напоить их сладким суслом, от которого успокаивались даже самые норовистые кони. В случае с Айшей ведро с суслом вряд ли помогло бы.
Опустившись на колени у камина, Гэр налил себе еще чаю из гревшегося у огня чайника и снова сел на кушетку. Первый же глоток оказался слишком крепким и терпким, но чтобы добраться до маленького шкафа над столом, где Айша держала горшочек с медом, нужно было пройти мимо нее. После неоднократного шипения о том, что от него слишком много шума, а его сапожищи чересчур громко топают по деревянному полу, Гэр мысленно приготовился допивать горький до мурашек чай, уже не первый раз задумываясь о том, что мешает ему просто уйти и оставить Айшу наедине с ее дурным настроением.
Причину он, конечно же, знал, хотя ему и довелось весь день просидеть в горах в одиночестве, чтобы найти силы признаться в этом самому себе. От этой причины сердце Гэра подпрыгивало к горлу, стоило Айше на него посмотреть. Этой же причиной объяснялось, почему любые ее жесты кажутся такими грациозными, почему он не может сосредоточиться на разговоре, глядя на ее руки…
Он должен был просто уйти – и находить повод для отказа всякий раз, когда она будет звать его вне расписания уроков. Айша входила в совет мастеров, он был ее учеником, а в Капитуле были определенные правила. Этого Гэр изменить не мог, оставалось только смириться. Но прости его Святая Мать, он не мог бы сказать об этом Айше. И потому оставался, изо всех сил стараясь притвориться, что ничего не изменилось, пусть даже после того поцелуя мир внезапно обрел четкость и глубину и ничто между ними уже не могло оставаться таким, как прежде.
