Пока продолжалась партия, Кэндзи, маясь от безделья, слонялся на холодном ветру по тротуару туда-обратно, размышляя, не прогуляться ли пока по переулку, где в беспорядке теснились лачуги с садиками, обнесенными увитыми плющом решетками, росли тополя и стыли покрытые инеем грядки. Или выбрать прямую как стрела, но безрадостную перспективу, предвестницу выстроенных точно по линейке кварталов, в конце которой маячит больница Тенона[104]? Японец предпочел хаотическое скопление домишек – по крайней мере можно было представить, что летом здесь все утопает в подсолнухах и зарослях валерьяны. Мимоходом он бросил франк в картуз одноногого нищего, прислонившегося к ограде лавки, где шла торговля семенами.
– Благодарствую, ваша светлость! – возрадовался нищий. – Завтра прям с утречка хлобыстну за ваше здоровье!
Тут у Кэндзи за спиной по замерзшей глинистой дороге, изрытой канавами, захрустели шаги. Японец проворно укрылся под навесом бакалейной лавки, переждал пару минут и последовал за незнакомцем в треуголке.
Все магазины на улице Республики[105] еще были закрыты, и Амадей направился к перекрестку Сен-Фарго, где работала продуктовая лавка. Из лавки он вышел с пакетами провизии. Потом Кэндзи пришлось прятаться за уличным писсуаром в ожидании, пока объект слежки закупится картошкой у бродячего торговца овощами.
Дальнейший их путь лежал по улице Аксо, где 26 мая 1871 года были расстреляны пятьдесят заложников-коммунаров. На улице Дарси они миновали ограду пропускного пункта, предназначенного для посетителей Менильмонтанского водохранилища, имеющих особое разрешение. Кэндзи читал в какой-то газете статью об этом грандиозном гидравлическом сооружении; в ней говорилось, что творение инженерной мысли Бельграна занимает два гектара, резервуары скрыты под обширным газоном и в них поступают воды из Дюи и Марны.
Свернув налево, на улицу Сюрмелен, Амадей прошагал по улице Жюстис мимо хлева, где мычали молочные коровы, и вошел в подъезд жилого дома.
– Черт! – проворчал Кэндзи себе под нос. – Расследование зашло в тупик. Кто мне ответит – он тут живет или в гости завернул?
Далеко отходить от дома японец не решился из опасения упустить Амадея. Прождал какое-то время под фонарем, замерз до костей, проголодался и плюнул на слежку. Адрес он запомнил, так что можно будет вернуться.
Не успел Кэндзи миновать узкий проезд Буден, застроенный несуразными бараками, по его следу устремились коричневые башмаки.
Снег, засыпавший неровную глинистую дорогу, прилипал к подошвам, идти становилось все труднее. Еще хуже стало, когда японец, выбравшись из тупика Аксо через пролом в заборе, оказался посреди заснеженной тундры с сопками мусора, вокруг которых бродили ослы, овцы и домашние птицы. Эти пустыри, раскинувшиеся между улицей Монтибёф и бульваром Мортье, были вотчиной бродяг и цыган. В стоявших тут и там фургонах чадили печки, дети под присмотром отцов репетировали акробатические номера для уличных выступлений, мамаши хлопотали у котлов, подвешенных над жаровнями.
Чувствуя себя неуютно среди туземцев, которые посматривали на него кто насмешливо, кто враждебно, Кэндзи спустился по каменистому склону пригорка и поспешил к сторожевой будке заставы Баньоле, где несли вахту представители городской таможенной службы, взимавшие ввозную пошлину. Мало того что он ничего не выяснил о предположительном Амадее, так еще и умудрился перепачкать ботинки и жемчужно-серые брюки. Да и Джину на улице Дюн уже не застать… Вздохнув, Кэндзи решил вернуться на улицу Сен-Пер.
Коричневые башмаки были худо-бедно очищены от грязи куском коры. Скорее, догнать азиата и незаметно смешаться с толпой пассажиров омнибуса, на который он сядет…
Вторник, 25 января
Амадей шагал по берегу реки, освещенному редкими фонарями. Вокруг, не считая нескольких бездомных, прикорнувших у опор моста, не было ни души. Глядя на бедолаг, свернувшихся по-собачьи на картонках, Амадей думал о беззащитности человека перед силами природы – если он не обзаведется надежной защитой от северного ветра и мороза, долго не протянет. Ему вспомнился исторический анекдот, вдохновивший художника Грёза на полотно под названием «Мегера». Зимой 1775–1776 года, когда температура в Париже упала до минус двадцати двух градусов, Грёз встретил на Новом мосту полураздетую девочку – она плакала и причитала: «Я есть хочу, есть хочу». И какая-то женщина, проходя мимо, швырнула ей горбушку черствого хлеба.
Амадей оставил несколько монет рядом с каждым спящим клошаром и, неслышно ступая, удалился.
«Какая злая судьба – не иметь пропитания, крыши над головой и надежды на то, что завтра все обернется к лучшему! Ничего в мире не меняется. Цивилизация процветает, и вроде бы труд должен расти в цене, а все необходимое для жизни становиться доступнее. Но нет, что прошлое, что настоящее – никакой разницы».
Ему не хотелось продолжать начатое. Хотелось отправиться к новым горизонтам – быть может, там он наконец найдет свой истинный путь. Однако прежде чем распрощаться с Парижем, он обязан был исследовать квартал Отель-де-Виль, отыскать «свод галереи» и свершить то, чему назначено свершиться.
Ступив на мост Марии, Амадей впервые услышал шум – звук чужих шагов, мерных, опасливых, и чье-то дыхание. Он остановился. Тишина. Продолжил путь – и звук возобновился. Амадей ускорил поступь и через десяток метров резко встал как вкопанный. Чужие шаги тоже стихли, но с некоторым запозданием: преследовавший его человек не сумел вовремя замереть.
Амадей обернулся:
– Вы?!
Фонарь вычертил длинную тень человеческой фигуры на мосту.
– Что, не ожидали? А я за вами уже давно слежу, Амадей. Не желаете ли узнать, как мне удалось вывести вас на чистую воду?
– Я весь внимание.
– На глаза мне вы попались на набережной Вольтера. Поначалу ваш нелепый вид меня позабавил, и только – по берегам Сены такие сумасброды ходят толпами. А потом среди барахла, купленного мною в прошлом году у Муазана, случайно обнаружился третий том некоего сочинения с портретом автора на фронтисписе и таким четверостишием под ним:
Скитаюсь по земле веками,Повсюду и везде я странник.Нет места мне под облаками —Судьбы и времени изгнанник.
– Слишком долгий зачин, – поморщился Амадей. – Давайте сразу к делу.
Рука в перчатке протянула ему книгу, открытую на титульном листе:
Путешествие Эмэ Тоара, венского дворянина, или Наставление Феопомпа Хиоского к вечной жизни
Издано Дидо-старшим
M. DCCCXII
– Я все еще не понимаю, к чему вы клоните.
– Не притворяйтесь, Амадей. Мною были предприняты некоторые изыскания, и я не сомневаюсь, что автор этого сочинения – вы. Признаюсь, меня это открытие потрясло. Поначалу даже не верилось. Ведь это же настоящее чудо!
– Это настоящая чушь.
– Не отпирайтесь, вы и дворянин на портрете, Эмэ Тоар, похожи как две капли воды. Что, молчите? Волшебный напиток, которого вы отведали, весьма заманчив и для меня. И вы научите меня, как его раздобыть, иначе…
– Иначе что?
– Будьте благоразумны, Амадей. Я всего лишь прошу пересказать мне содержание записок Марго Фишон, упомянутых вами в «Наставлениях Феопомпа Хиоского к вечной жизни». Вы ведь пытались украсть манускрипт в марморированном переплете у Ларше, а? Точнее, вернуть его себе. Я знаю об этом, потому что ваши уловки не прошли для меня незамеченными. Вы поймали этого дурня на игру в шахматы, как мышь на сыр в мышеловке.
– Вы вольны предаваться любым измышлениям на мой счет, меня все это не касается.
– Разве не вы написали, что своими глазами видели повозки революционного трибунала? Не вы водили знакомство с живописцем Гро[106], не вы были в Москве, когда Ростопчин поджег город, чтобы он не достался французам? Ваши описания Великой армии, замерзающей в снегах, столь реалистичны, что мороз продирает по коже! Воистину вы многое повидали, дорогой Амадей, и не обзавелись за это время ни единой морщинкой на челе.
– Я всего лишь изучил немало книг по истории. Меня весьма забавляет вера наивных читателей в то, во что им очень хочется верить. – Амадей улыбнулся, но взгляд его остался настороженным и серьезным.
– Не морочьте мне голову! Вы что, так и не поняли? Берегитесь, меня не так легко обвести вокруг пальца. Давайте же, признайтесь наконец!
Амадей увидел нож, направленный острием ему в грудь. В следующий миг он упал на колени, схватил человека в коричневых башмаках за лодыжки, дернул, и тот растянулся на мосту, выронив нож. Но прежде чем Амадей сумел его обездвижить, противник оседлал его самого и принялся наносить удары кулаками в лицо. Амадею удалось перевернуться на бок, при этом затылком он приложился о металлический фонарный столб. Собрав все силы, почти теряя сознание, он сгреб нападавшего за волосы и рванул. Оба, вцепившись друг в друга мертвой хваткой, покатились к краю моста. Внизу Сена – стальная змея в судорогах волн – несла куда-то ветки и мусор. Редкие буксиры глухо потявкивали сиренами в темноте.
