Опять на мгновение стало тихо.
— Так же нельзя, товарищи, — раздался громкий, сильно окающий голос латыша Маттерна. Он встал в дальнем простенке, между занавешенных окон, и зарокотал, как из тучи: — Товарищ Миронофф — наш комантир, он войске пользуется афториттетом. Ту маю, что непрафильно мы тут прорапатываем беспартийного комантира, надо это... расобраться как-то по-человечески. Тофарищ Рокочефф, я тумаю, нато сакрыть этот засетаний, расопраться спокойно и ф рапочем порьятке.
Он сел, образцово соблюдая порядок и дисциплину.
— Тем более что нет с нами товарища Скалова, — поддержал Булаткин.
Миронов посмотрел сбоку на алую розетку ордена, влитую в крутую грудь доброго конника из Сальских степей, и снял фуражку, решил отложить свой уход. Большинства и на этот раз у Ларина и Рогачева не было. Уходить собрались Ефремов, Маттерн, Данилов ну и, разумеется, нынешний ординарец комкора, прибывший из Казачьего отдела, Никандр Соколов.
Булаткин отошел к двери, сказал в лад Маттерну:
— Давайте отложим. До приезда Скалова, — и толкнул двери наружу.
Была темная августовская ночь. Прохладно и мокро мигали звезды. Все молча прошли к штабному вагону, постояли, покурили во тьме. Соколов проверил посты и сказал, что охрана в порядке, можно расходиться по квартирам. Ефремова Миронов позвал в свой салон-вагон.
«Хорошо, что на этот случай нет Нади, растревожилась бы!» — тяжко вздохнул он в пустоватом и гулком помещении. Кинув фуражку на рожок вешалки, нервно огладил пальцами опавшее, пергаментно-бледное лицо — недавняя выдержка дорого обошлась, все кипело внутри.
— Ну? — резко спросил он, стоя посреди салона.
Он знал, что Ефремова прислали в корпус с ведома члена ЦК Сокольникова и видного партийца Трифонова, да и не возражал против этого Ходоровский. Поэтому не считал его отстраненным, человеком «не у дел», как считали сторонники Ларина. Да и видно было, что этот мандат Сокольникова еще действовал, несмотря на опротестование Сырцовым...
— Ну, товарищ Ефремов, как же назвать этих людей? Во имя чего — грызня? И почему Болдыреву понадобилось поставить под сомнение даже прошлое Миронова, которое всем, каждой собаке на Дону, ведомо? Почему, наконец, его никто не призвал к порядку?
Прошелся туда-сюда по салону, освобождаясь от напряжения, ставя каблуки мягко, без стука, и вдруг засмеялся широко и открыто:
— Понимаешь, Евгений Евгеньевич, я уже начинаю действительно, как неграмотный станичный дед какой-нибудь, всех партийцев делить на большевиков и коммунистов, вроде тут две группы людей. Но ведь это — ошибка, верно?
Он в чем-то хотел еще разубедить себя.
— Опыт с Мосиным-Мусиенко должен вас немного бы успокоить, — сказал Ефремов, обходя в этом разговоре фракционную неразбериху и подпольные течения в партии. Но Миронов хорошо понял этот его маневр.
— Не совсем успокаивает, к сожалению, — сказал он и снова усмехнулся. — Да и неграмотные старики, они тоже отчасти озадачены! Да. Большевики выдвинули народные, вполне понятные лозунги о мире, земле, рабочем контроле, провернули народную нашу революцию в Октябре — честь им и хвала! А тут приходят разные канцеляристы в пенсне, в белых воротничках и визитках не нашего покроя и давай реквизировать, экспроприировать все без разбору! Даже трудягу мужика, лапотника — в мелкого буржуя записали, куда уж дальше! В довершение всего требуют непременных коммун. Ну, какие сейчас могут быть коммуны, скажите вы мне? Получается простое отторжение земли у того же крестьянина в пользу неимущих и непроизводительных групп, зачастую деклассированных элементов деревни, и только. С какой целью? Разве для грядущего голода и повсеместных мятежей?
Ефремов молча смотрел на командира, соображая некоторые возражения о коммунах, но Миронов не давал ему высказаться.
— Из-за этого «углубления» классовой борьбы в деревне половина мужиков либо начинает войну с коммунарами, уходит в зеленые, либо вообще отказывается пахать и сеять! Разве неясно? И куда так заторопились эти «леваки» из ваших, товарищ Ефремов? Я ведь не стесняюсь на митингах говорить это: сначала надо укрепить Советы на местах на основании первых декретов... то есть на подушном разделе земли, а наши урюпинцы либо возражают, недолго думая, либо запросто объявляют меня эсером, скрытым агентом Деникина... Не хотят они понять и другого: продразверстка — дело временное и чрезвычайное во всех смыслах, ее ввели в прошлом году, уповая на скорое окончание гражданской войны, об этом и в газетах было написано черным по белому. Я сам читал, и все читали! Но война перекинулась и в год девятнадцатый, да и захватит, возможно, год будущий! Планы, они не всегда складываются... А Ларин с компанией вновь готовы прибегнуть к продразверстке, как некоему универсальному средству! И никто не думает, что если так протянется, через год мужик вообще перестанет сеять!
— Продразверстка — дело вынужденное, но пока что необходимое, — сказал Ефремов заученно. — Тем более что у кулаков хлеб еще есть.
— Я читал у Ленина, что кулаков в русской деревне — численно — не более пяти процентов. Этим вряд ли накормишь города и армию... Ну, ладно. Теперь вот о наших местных расхождениях... Почему мне прямо не говорят, что я такой-сякой, не нужен, должен уйти? Потому, наверное, что не хотят огласки, не хотят, чтобы рядовые казаки после разбежались кто куда? Но что ж это за политика? Раньше меня отправили в Смоленск, на Западный фронт, я понимал уже тогда, что это своего рода ссылка, но смирился. Во имя высших интересов революции. Но теперь новая ссылка, в Саранск! Вот что делают так называемые коммунисты. Впрочем, я знаю кто это все делает. Остается только застрелиться!
Ефремов уже привык и знал: когда Миронова вот так занесет, он в горячности говорит много лишнего, с перехватом. Человек, только что написавший большое исповедальное письмо Ленину — о чем Ефремов тоже знал, — не станет стреляться! Пустое. Но надо тем более остановить и успокоить комкора Миронова.
— Филипп Кузьмич, у вас на руках мандат ВЦИК. Из этого надо исходить в первую очередь. Не горячиться. Мы должны разбить Деникина, никто другой... Даже если в группе Шорина, то нас пустят авангардом! Второе. Я завтра выезжаю в Козлов, встречусь с Сокольниковым и Ходоровским, доложу самым подробным образом. О себе — тоже. И наконец, Кузюбердин обещал пополнить состав политотдела за счет партийных казаков из Москвы. А тогда и посмотрим.
Молодому этому комиссару Миронов доверял полностью. Поэтому откровенно махнул рукой, никак не полагаясь на успех поездки.
— В Реввоенсовет? Это значит — снова к Троцкому? — и словно сник в безнадежности. — Надо бы вам в Москву, только к Ленину! -
И повторил еще раз, когда Ефремов уже собрался уходить:
— Да, да, только к Ленину!
Утром Ефремов снова зашел в салон-вагон командующего — проститься перед отъездом. На столе Миронова лежала свежая оперативная сводка. Сам Миронов был при шашке, в полной боевой готовности, хотя и сидел развалясь за столом. Поднял на вошедшего тяжелые, убивающие своей неподвижностью и налитые гневом глаза.
— Вот. Пока мы с вами совещались, генерал Мамонтов прорвал фронт на стыке 8-й и 9-й армий... Слышите, где именно? В районе Новохоперска, близ станции Анна, как раз там, где мы начинали формировку и где у нас был бы теперь живой боеспособный корпус! А? Но оттуда нас предусмотрительно сняли по приказу высшего командования, как будто с умыслом, расчистив дорожку белым... Сначала на Донце, теперь под Воронежем! Проклятые «носовичи»! А Мамонтов прошел за сутки семьдесят верст и мчит без помех, церемониальным маршем! Рубит, стреляет и вешает наших же, ни в чем но повинных людей! А?
Обида стискивала ему горло удавкой. Сказал почти полушепотом:
— Передайте там, в штабе фронта, что если корпус и дальше будут держать в замороженном состоянии, не вооруженным и в бездействии, то я... подниму его по тревоге! Сам по пути найду и бойцов и оружие!
— Этого нельзя, товарищ Миронов, — сказал Ефремов строго. — Ждите приказа. Только приказа. Я выезжаю.
Миронов пожал ему руку, пожелал успеха.
Почти у выхода из вагона Ефремова случайно повстречал Болдырев, шагавший на доклад со своим ординарцем. Не задерживаясь, заметил с усмешкой:
— В Козлов спешите? Напрасно! Ничего не выйдет, я же предложил вчера: идите ко мне в эскадронные политруки!
— Мамонтов прорвал фронт, — как бы не слыша издевки, мрачно сказал Ефремов и заспешил к пассажирским вагонам.
ДОКУМЕНТЫ
Доклад члена РКП(б) Ф. Кузюберднна Казачьему отделу ВЦИК
19 августа 1919 г.
Об Особом Донском корпусе, формируемом Мироновым
Корпус должен быть сформирован к 15 августа, а 19 августа он находится только в зачаточном состоянии, вместо предполагаемых пяти дивизий имеется одна из трех полков: 1-й полк с лошадьми и винтовками, 2-й полк без лошадей и винтовок и 3-й кавполк... без людей и лошадей.
