...Я доехал сегодня, был в Кремле, приступаю к организации своей базы, надеюсь получить все. Завтрашний день с тов. Макаровым думаю пойти к тов. Ленину, буду говорить о формировании нашего корпуса, объясню весь тормоз его формирования, постараюсь выбросить весь тот элемент, о котором вы мне говорили. Тов. Ларина из корпуса убирают совсем, а Рогачева, его, кажется, арестуют, так как на него было заявлено, что он занимался разной нелегальной конфискацией и реквизицией.
Тов. Миронов, вы действуете так, как подсказывает совесть каждого революционера, стоящего на защите Советской власти. Знайте, что центральная власть вам оказала полное доверие как честному и преданному революционеру-борцу. Весь разговор и наши с вами мнения будут проведены в жизнь, тов. Ленину и на заседании ЦК.
А пока счастливо оставаться, желаю искреннего успеха в вашей работе по формированию корпуса, ну, пока.
Зайцев.
Саранск. Члену РВС Донкорпуса тов. Ларину В. Ф.
До сведения Казачьего отдела ВЦИК дошло через тов. Авилову, что соображения, изложенные в докладе политкомов за № 1 от 6 августа с. г. по поводу тов. Миронова, Вами не разделяются и что Вы поэтому считаете за лучшее не придавать этому докладу значения. Я всецело присоединяюсь к Вашему мнению, но наряду с тем желал бы выслушать Ваш совет по поводу того, во-пер-вых, следует ли содержание этого доклада предъявить тов. Миронову на предмет получения от него объяснений, что я считал бы справедливым не только ввиду общего порядка, но и потому, что он состоит членом Казачьего отдела ВЦИК...
Лично я в революционной честности тов. Миронова не сомневаюсь. Насколько я его знаю, как из личных с ним бесед, так и на основании его доклада в Казачий отдел, а также и докладов его в моем присутствии председателю ВЦИК тов. Калинину и Председателю Совнаркома тов. Ленину, тов. Миронов произвел на меня вполне определенное впечатление преданного боевика Красной Армии, работника в пользу Советской власти.
По поручению Казачьего отдела ВЦИК прошу Вас, тов. Ларин, прислать письменный доклад о работе в Хоперском округе с Вашими соображениями об ошибках Советской власти для избежания повторения их в будущем и передать своим товарищам, может быть, кто из них напишет для Казачьего отдела письменный доклад относительно продовольственной политики и реквизиций.
У меня лично имеется уже около десяти обстоятельных докладов ответственных работников... из районов Котельниковского, Морозовского, Усть-Медведицкого, Миллеровского, а также о пресловутых Донбюро и Гражданупре. Все эти доклады уже сообщены Президиуму ВЦИК, на основании чего курс советской политики к казачеству резко изменился: от огульного и бесшабашного террора, как это делали Плятт, Гие и Френкель, переход к самому осторожному, разумному и внимательному отношению к трудовому казаку — середняку и бедняку, принимая во внимание как исторический уклад жизни и быт, так и экономическое и культурное развитие казачества... ЦК партии большевиков тоже сейчас занят разработкой казачьего вопроса.
Поторопите, пожалуйста, тов. Миронова, чтобы скорее высылал приемщиков с деньгами за сукном, в противном случае наряд на 5600 аршин синего и 700 аршин красного сукна будет аннулирован. Цена аршина сукна 80 руб.
Шлю Вам товарищеский привет и прошу Вас написать ответ с подателем сего, тон. Сониным, экстренно и специально командированным к Вам.
Комиссар по казачьим делам ВЦИК Макаров[21]
Москва. По месту нахождения Зайцева
18 августа 1919 г.
Тов. Зайцев!
Извиняюсь, что не через Вас передал доклад политотдела и доклад РВС.
По получении письма отправляйтесь в канцелярию Совета Народных Комиссаров (СНК), вызовите секретаря Авилову Марию (у нее доклады) и с ней постарайтесь пройти к Ильичу, без Казачьего отдела ВЦИК, он слепо верит в Миронова.
Привет от Скалова.
Член РВС В. Ларин.
4
Больше всех был озабочен организационными неурядицами и открытыми распрями в штабе старый политработник Скалов. Уже повидавший жизнь человек, он не мог не видеть ту обструкцию, которую творили Ларин и Рогачев в отношении командующего, и в то же время не мог до конца оправдать словесной невоздержанности Миронова, когда он почти открыто, на собраниях, называл кое-кого из политработников лжекоммунистами. Он мог лишь разделить всю его душевную боль и неустроенность в нынешнем положении...
Миронова видел «до дна» не только Скалов, комкор был открыт и почти беззащитен для недругов, тем более что его доверчивость и готовность служить делу и долгу натолкнулись теперь на такое препятствие, которое нельзя победить или разрушить сразу, одной атакой. Сказывалась, по-видимому, и возрастная усталость души, тот опасный момент прозрения, когда человек начинает исподволь ощущать тщету собственной жизни, ее главной линии. Его охватывало иногда чувство бессилия и почти постоянно душевное одиночество... Именно поэтому опытный и крепкий нервами вояка стал то и дело срываться, проявлять бешенство и нетерпимость, а его противники в один голос стали утверждать, что такой Миронов попросту опасен. Ходит он злой и взъерошенный, не дает никому спуску, кричит, а на вопросы красноармейцев, почему на фронте провалы, а корпус не формируется, отвечает прямо, что-де виноваты лжекоммунисты, примазавшиеся к партии и новой власти, которых надо гнать отовсюду грязной метлой, как было в Морозовской и Урюпинской станицах. А его высказывания шли, разумеется, как круги по воде, порождали новые, расширительные толкования...
Скалов пригласил Ефремова и зашел под вечер в салон-вагон командующего, побеседовать, унять страсти.
Миронов при тусклой лампочке читал какие-то письма и был с виду спокоен. Приказал ординарцу Соколову поставить самовар, с удовольствием прочитал вслух два письма: от Михаила Блинова, из-под Новохоперска, с тревожными сообщениями о больших потерях и тяжелых рубках с конницей белых и другое — из родной 23-й дивизии, от бывших помощников Ивана Карпова и Фомы Шкурина. Дивизия стояла пока что на отдыхе в Глазуновской, и там все обрадовались, что Миронова вновь вернули на Дон и теперь-то он с широкими полномочиями начнет бить контру как следует! И они вроде ждут не дождутся, когда их дивизию включат в новую армию Миронова.
Земляки писали:
«Тут ходят слухи, что Миронов наш уже на Поворине, а другие говорят, что еще только выступает, но задумал он план отрезать Царицын с кадетами в котле, а остальную контру гнать аж до Черного моря, и ему даны широкие полномочия производить чистку всех саботажников...» Филипп Кузьмич прочел все это простодушное и дорогое его сердцу изложение и желчно усмехнулся. Сказал, глядя почему-то в сторону, во тьму угла:
— «Он задумал отрезать...» Чувствуете, друзья мои? Это ведь не я придумал, об этом народ сам мечтает. Да и никак не хотят верить люди, что командир их как-либо сплоховал или вообще «не у дел» — не такой вроде бы командир был! А тут вот дела-то... Ни людей, ни лошадей, ни винтовок... Совсем невеселые дела, если в корень глянуть. Вот еще два направления на мою голову! — он подал две бумажки со штампами из Воронежа и напряженно посмотрел на Скалова, ожидая неизбежного вопроса.
— Ну и что? — тут же спросил Скалов, не находя ничего примечательного в незнакомых для него фамилиях Лисин и Букатин в обычных сопроводиловках на двух новых работников в особый отдел корпуса.
— А то, что это — старые мои знакомые из ревкома Михайловки, — выразительно сказал Миронов. — Старые дружки Федорцова и Севастьянова, которые сразу «заболели» в момент эвакуаций, и я их еще тогда предал анафеме!
Скалов при этих словах выразительно вздохнул. Но Миронов но обратил на этот вздох никакого внимания.
— Из Царицына недавно поступили приятные новости: Федорцов и Севастьянов будто бы исключены из партии — как думаете, за что? «За учинение склоки с начдивом Мироновым»! Что это такое, что за двойная игра, товарищ Скалов?
— Ну, хорошо. А Лисин и Букатин, они при чем?
— Оба — бывшие каторжники.
— Каторжники ведь разные бывали, — неуступчиво сказал Скалов. Горячность Миронова его начала раздражать.
— Да нет, не за политику они изволили пребывать в кандалах, а за грабеж на большой дороге! Их взяли в Михайловке лишь для приведения приговоров в исполнение, как специалистов по мокрому делу! Какие, к черту, они работники! Я прошу это расследовать, товарищ Скалов, и — со всей строгостью. Кто это подбирает мне штаб?
Скалов молчал долго, рассматривая бланки направлений из Воронежа, думал обо всем пристрастно и тяжело. В меру назревавшего в штабе кризиса, за который он, Скалов, мог поплатиться в первую голову.
— Это же опять работа Сырцова, — сказал Ефремов и тяжело вздохнул.
— К сожалению, не только Сырцова, — нахмурился Миронов, уже не скрывая своей усталости и раздражения. — Целая шайка смутьянов и врагов действует почти на глазах, а кто и где, под какой личиной — понять трудно... Не могу... Была уже такая мысль у меня: подать рапорт о сложении полномочий, уйти либо в мелкие штабисты, либо вообще на покой, как положено военному инвалиду. Но нельзя же! Никак нельзя, и перед людьми, каких я повел прошлой весной в Красную гвардию, за Советы, и перед Москвой, если хотите. Ведь я самому Ленину слово дал, что разобью передовые части Деникина! Как же теперь? По слабости характера уйти, не оправдать доверия?
