Недоумение профессора было таким искренним, что улыбка начинала сама собой набегать на мое лицо, но я сдержалась. Мне хотелось сказать профессору, что девочка, отнюдь не равно не подвластная обучению! Даже наоборот, девочки более дисциплинированы, а потому часто быстрее воспринимают и осваивают преподанный материал. Но я промолчала, давая ему возможность рассказать свою историю. Тем более, что сейчас он явно транслировал свои тогдашние мысли, а не то, что думает об обучении девочек сейчас.
— Я стал чаще с ней общаться, увидел неприкрытую жажду знаний и полюбил этого непосредственного умного ребенка. Так случилось, что Всевышний не послал мне собственных детей и внуков, и Салима тогда стала для меня отдушиной. — Старик стер набежавшую на глаза влагу. — А потом у нее нашли дар… Вряд ли Сольгер рассказывал тебе о том, что происходит с такими девочками в Турании, он сам вряд ли об этом осведомлен. Я и сам узнал об этом совершенно случайно, услышав разговор приближенного к Султану одаренного и одного из его сыновей. Оказывается, если где-то в Султанате отыскивается одаренная девочка, то она или попадает в гарем Султана или его приближенных — сыновья таких девочек почти всегда признаются законными сыновьями — или она отдает свой дар тому, на кого укажет Султан…
— Отдает свой дар? — ошалело переспросила я. Никогда ничего подобного даже не слышала!
— Да. Эта информация сама по себе — огромная тайна, а уж за то, как происходит процедура передачи, король любой страны отдал бы немало, однако секрет знает только Султан и его наследник, и делиться им они не спешат…
Я поняла, что случилось с Салимой:
— У нее отняли дар… — прервала я сгустившуюся тишину.
— Да. Только я не рассказал тебе главного. Эту процедуру можно провести только с девочками и только до их вхождения в возраст, и у той, у которой отнимают дар, вместе с ним уходит и разум. Узнав об этом, я хотел организовать девочке побег, даже задействовал некоторые появившиеся там связи, но кто-то меня предал. А на следующий день Салима лишилась дара и разума — отец решил, что ее дар выгоднее отдать сыну, чем выдать девочку замуж за своего приближенного… а я должен был лишиться жизни…. — Старик замолчал, погруженный в воспоминания, но через некоторое время произнес фразу, которая ввела меня в совершеннейший ступор. — Спас меня отец Ратмира.
— Вас спас мой дедушка? — решила уточнить, не веря своим ушам. До этой минуты в нашей семье никогда не упоминались ни родственники отца, ни матери, а тут такое открытие!
— Так сложилось, что мы с ним часто любили побеседовать об астрономии и математике и, будучи визирем Султана, он решил спасти незадачливого ученого.
Визирем Султана! Обалдеть! Мой дед — визирь! Но как тогда его сын, мой отец, оказался в таком месте, как Шалем, без каких-либо приличных накоплений, да еще и в качестве помощника купца? Одни загадки, на которые, подозреваю, я получу ответы или очень нескоро, или не получу никогда. Пока все эти мысли метались у меня в голове стайками вспугнутых птиц, профессор продолжал свой рассказ:
— В тот день обезглавили другого старика. Не спрашивай кого, я не знаю, как не знаю, заслуживал он смерти или нет. Но я был не в том положении, чтобы лезть с расспросами.
— Почему же вы стали рабом, если вас спасли?
— Потому что это был самый легкий способ затеряться и выехать из страны. Раб есть раб. Никто не будет обращать на него внимания, по крайней мере, больше необходимого. Ты не поверишь, насколько в Турании человека делает незаметным рабский ошейник! — Профессор покачал головой. — А потом появился твой отец, и я решил принять его предложение пересидеть шумиху в Шалеме. Все-таки окажись я сразу после смерти снова в Тализии, кто-то мог узнать меня и донести Султану, а это могло подставить под удар твоего деда, чего я, разумеется, совершенно не хотел. Вероятность, конечно, была невелика, но мало ли. Тем более это был хороший способ выехать из Турании. А здесь я познакомился с твоей семьей, с тобой… Не поверишь, но никогда прежде у меня не было такой дружной семьи и таких талантливых учеников. Я привязался к вам, как к родным, Лейла. И очень рад, что вся эта история закончилась благополучно… сравнительно благополучно, конечно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он как-то вымученно улыбнулся. Видимо, погружение в воспоминания дались старику нелегко. Глядеть на эту сгорбленную фигуру было так тяжело, что я не выдержала и, подойдя, обняла его.
— Тимуран-аха, вы тоже за это время стали для всех нас родным человеком… дедушкой. И то, что вы собираетесь отправиться со мной в Тализию, делает мой отъезд не таким болезненным. Поверьте, это очень важно для меня!
Профессор неловко потрепал меня по плечу и быстро вышел прочь. А я поняла, что он просто сбежал, ведь сдерживать чувства ему стало слишком тяжело, но и бесконечно плакать у меня на газах он тоже позволить себе не мог.
***
Вот уже две недели я сидела в комнате, перебирала воспоминания и думала, чего же действительно хочу от жизни. А еще думала о будущем, которое казалось туманным и каким-то фантастическим. Ведь я на полном серьезе собиралась выдавать себя за мальчика! Не день и не два, а весь период обучения, а это пять лет университетской школы и три года самого университета!
От мыслей отвлекла скрипнувшая дверь. Подняв глаза, я увидела… отца! Дыхание сбилось, а сердце зачастило с неистовой силой. Волна радости подхватила меня и понесла вперед.
— Папа! — выдохнула я, повиснув на родном человеке, которого уже и не чаяла увидеть до своего отъезда. Я не знала, как и когда покину город, но Кирим сказал, что решение этого вопроса он возьмет на себя, и мне не стоит волноваться, лишь поскорее выздоравливать. — Папа! Как я рада тебя видеть! — Слезы брызнули из глаз.
А он подхватил меня и со мной на руках сел на лавку, что стояла у стены.
— Лейла, доченька! — Отец крепко прижимал меня к своей груди и нежно гладил по волосам. — Ну, не плачь, все уже позади. Не плачь, сердечко мое.
А я уже просто не могла сдержаться, выплескивая слезами тоску по отцу и все, что мне пришлось пережить за время нашей разлуки. Слезы лились, не переставая, а когда закончились, я еще долго всхлипывала. Почему-то только сейчас, рядом с ним, я осознала, что весь тот ужас, в котором я жила все время с захвата города, наконец, оставил меня и больше не вернется.
— Прости меня, сердечко, — тихо проговорил отец, когда я успокоилась. — Прости, что не был рядом, что не защитил.
И столько боли было в этих словах, что я всхлипнула вновь и обняла его еще крепче, вжимаясь в родного человека.
— В этом нет твоей вины! Просто все сложилось так, как сложилось.
Отец горько улыбнулся и поцеловал меня в лоб:
— Ты как всегда слишком добра, сердечко. Но я сделаю все, чтобы подобное больше никогда не повторилось! Я спрячу тебя так, что никакая сволочь больше не найдет и не причинит тебя вреда!
Я, млевшая в руках отца от ощущения небывалой защищенности, насторожилась:
— В смысле?
— Сердечко, у меня есть одно очень защищенное место, куда никому нет ходу. Я увезу тебя туда. Там будет скучновато, но со временем…
— Папа, стой! — Я испугалась не на шутку. Мне вовсе не хотелось всю оставшуюся жизнь прятаться от людей и вздрагивать от любого неосторожного звука.
— Что случилось, сердечко?
— Я не хочу прятаться! Я хочу научиться пользоваться даром, получить образование и самой выбирать путь в жизни!
— Ты не понимаешь, о чем говоришь, Лейла! Если хоть кто-то узнает о твоем даре… — Его губы болезненно скривились. — Тебя ждет страшная участь…
— Я знаю, отец! Поверь, я много думала и прекрасно представляю, что меня ждет, если обо мне узнают, но закрыть себя в четырех стенах — не выход, это лишь отсрочка неизбежного. Можно спрятаться, можно прожить жизнь забившись в предложенный тобой угол, но зачем тогда мне такая жизнь? Это будет просто существование, я так не хочу. Я хочу подчинить себе свой дар и спасти от участи быть использованной или сожженной хотя бы одну одаренную девочку! Потому что то, что сейчас происходит — это жестокость, которой нет оправдания. И если мне это удастся, то и жизнь моя будет прожита не зря!
