Морене.
– Тысячу золотом, – произнёс он и тут же с досадой прикусил язык. Стоило просить две.
– Хорошо, – легко согласилась Велга.
Для неё это была мелочь, и Белый уже проклял всё на свете. Нужно было попросить три тысячи.
Он присел над телом шута, брезгливо перевернул его, невольно бросив взгляд на вспухший труп Грача. Воняло от него не лучше, чем от свежей лужи рвоты. Если бы Белого не воспитала матушка, так его и самого бы уже вырвало.
Прогнать лишние мысли оказалось непросто. Он прикрыл глаза, пытаясь отыскать внутри себя крошечную золотую искру, что осталась от королевы. От матери. Она билась ярко, но была чужеродной, непрошеной, всё внутри Войчеха её отвергало. Поэтому вырвать её получилось легко, резко, на удивление болезненно, так, что он неожиданно охнул. И отдал её Станчику, запихнул с силой, как если бы выкидывал огрызок яблока в овраг, желая скорее избавиться, не задумываясь, что с ним станет.
Белый открыл глаза. На него, лёжа на спине, перепачканный в крови и рвоте, смотрел шут. Позади послышались вздохи. Кто-то даже помолился Создателю. Кто-то – скренорским богам.
А Станчик вдруг произнёс:
– Какого хрена, Белый?
И этот низкий голос прозвучал чужеродно для шута. Тот резко присел, закрутил головой, так же резко вскочил на ноги, срывая с себя грязный кафтан с бубенцами.
– Какого хрена?! – завопил он и бросил его прямо на пол.
Все отшатнулись в сторону. Велга осенила себя священным знамением, а Станчик вдруг заметил тело Грача, наклонился над ним и скривился, повторив с отчаянием:
– Какого хрена ты мне даже умереть не даёшь?!
– Что?
– Твою мать, Белый! – рявкнул Станчик, и в лице его после смерти появилось нечто очень узнаваемое, но точно чужое. – Как ты умудрился меня оживить?
– Отдал тебе свои посмертки.
Шут замотал головой, услышал звон бубенцов и, скосив глаза себе на лоб, в бешенстве сорвал колпак и бросил его в лужу.
– Твою мать! – заорал он, и по подземелью разлетелся его вопль. – Я же не просто так себя убил! Зачем было меня оживлять?
– Подожди… – Белый склонил голову к левому плечу, к правому, но всё равно не мог поверить собственным глазам. – Грач, это что, ты?
– А кто ещё?! – рявкнул он.
Не смея выйти вперёд, Велга выглянула из-за плеча Белого.
– Подожди… хочешь сказать, это Грач? В… теле Станчика?
Внимательно разглядывая шута, пытаясь найти подвох, Белый приметил и то, как ожившее тело морщилось и как оно говорило, как двигалось, пока поправляло одежду. Оно подняло суму Грача, перекинуло себе через плечо. Заметив бубенцы на сапогах, оживший принялся раздражённо отрезать их ножом, найденным в той же суме.
– Я оживлял Станчика, – пробормотал Белый. – Но он… и вправду похож на Грача.
– Кто вообще такой этот Станчик? – недовольно спросил Грач.
– Королевский шут.
Грач внимательнее посмотрел на валявшийся колпак и с презрением наступил на него, придавливая ногой.
– Не трогай! – вдруг пискнул Грач, вытянув шею, и тут же снова переменился в голосе. – Не приказывай…
Остальные наблюдали за ним в оцепенении, как за бешеным лисом, испытывая желание быстрее сбежать, но опасаясь попасться ему на глаза.
– Двоедушник, значит, – проговорила Мельця. – Две души в одном теле.
Грач дёрнул головой и вдруг схватился за виски.
– Пытался спасти одну, а теперь их две, – просипел он так, словно мучался от невыносимой боли. – А пытался спасти хоть одну…
– О чём ты?
Наконец двоедушник поднял голову. Взгляд его прояснился, а льстивое выражение стёрлось с морщинистого лица.
Он закатал себе рукав, кожа на запястье оказалась чиста. Грач сплюнул на пол.
– Твою мать! – заорал он. – Курва! Всё, всё напрасно…
Остальные наблюдали за ним с недоумением.
– Какого хрена происходит? – пробормотал Вадзим.
Но Грач не обращал ни на кого внимания. Точно бешеный пёс он кричал, рычал и ругался, не находя себе места. Белый вышел вперёд, схватил его за грудки.
– Заткнись уже и объясни всё! Какого хрена ты себя убил?
Чужие глаза Станчика глядели на него слишком знакомо, так, как смотреть мог только один Грач: с презрением и нескрываемой жгучей ненавистью.
– Ты же знаешь, зачем нас воспитала матушка?
Белый выгнул бровь:
– Чтобы убивать людей во славу её госпожи.
Позади стало удивительно тихо. Все застыли, предвкушая нечто особенное. Редко чужакам удавалось быть посвящёнными в дела Воронов.
– И чтобы приносить Морене человеческие посмертки, – кивнул Грач, скривил губы и вдруг сплюнул. – Фу, как во рту мерзко. Есть у кого-нибудь вода?
Ему дали напиться.
– Так что? – поторопил Белый. – Расскажешь, зачем убил себя? И как ты умудрился заключить договоры на матушку и на меня, если уже давно тухнешь тут?
– Я убил себя, чтобы моя душа осталась только мне. Потому что матушка собирается отдать нас Морене, чтобы возродить её.
– Знаю, – кивнул Белый.
– О, так тебе повезло, – усмехнулся Грач. – Я узнал случайно, чародеи из Совиной башни подсказали. Морена жаждет получить человечье обличье. Для этого мы много лет приносим ей человеческие посмертки. Но этого недостаточно. Для завершения обряда ей нужны посмертки четырёх взрослых Воронов: Вороны, Галки, меня и тебя.
У Белого задёргался глаз. Он сжал кулаки, ощущая себя последним дураком. Матушка всё это время обманывала его, всю его проклятую, бесполезную жизнь его растили, только чтобы принести в жертву.
Он хотел проклинать эту старуху и требовать мести. Он хотел кричать и плакать от ярости.
Но вместо этого, обведя взглядом всю толпу, он вдруг сказал:
– А где вы, суки, потеряли Инглайва, мать вашу?
Глава 5
Заперли они, замкнули они
раны кровавыя, кровь горючую.
Заговор от поруба
Щиж
Город на холме мало изменился со дня Костромы, разве что теперь он казался ещё мрачнее и загадочнее. Когда дорога повернула к воротам в Щиж, скренорцы направились в другую сторону.
– Арн решил остановиться на берегу, – объяснила Мельця. – В город заходить не будем. Тем более сегодня Купала.
– Да уж, не стоит, – хмыкнул Змай. – Они, наверное, обрыдались, когда их драгоценный Щур сбежал.
– Так они тебя ради этого и наняли.
– Не совсем, – смутился Змай. – Меня наняли вроде как его успокоить. А я самую малость переборщил и обратил его в бегство…
– Ох, горе моё луковое, – вздохнула Мельця.
Велга косилась в сторону детинца, окружённого потемневшей от времени крепостной стеной. В прошлый раз она мечтала попасть отсюда на север, к своему жениху. На этот раз она бежала от другого жениха, успевшего стать ей законным мужем. Её жизнь менялась так резко и стремительно, что
