В моей «настоящей» жизни люди вскрывают себе вены вдоль, чтоб наверняка, чтоб уснуть навсегда в ста метрах от официального центра города.
В моей «настоящей» жизни люди с рассеченными лицами бегут в глухие деревни и шлют заверенные телеграммы о собственной смерти. Они перед этим говорят, еле шевеля грубыми швами на лице: «Я сюда не вернусь. Я уже умер». И кровь идет из их рта.
В моей «настоящей» жизни родители пытаются избавиться от своих детей, отправляя их в военные училища, как в пожизненные санатории дебилизма. Что они хотят после этого? После того, как им рассказывают правду, и те не слышат ее от своих детей, предпочитая считать, что все для них сделали в этой жизни.
В моей «настоящей» жизни люди убегают из училища и живут на вокзалах и в подвалах и питаются, чем попало, и попрошайничают у прохожих, потеряв остатки самоуважения, только бы не возвращаться.
В моей «настоящей» жизни люди воняют потом, грязью и помоями.
В моей «настоящей» жизни приятно душить, сжимая руками чей-то кадык, чувствуя ускользающую из тела жизнь. Приятно ломать челюсть себе подобному. И смешно слышать со свистом выходящий воздух из сжимающихся от ударов ребер избиваемого человека. Страшно оттого, что смешно. Что-то меняется в нашем сознании, когда начинаешь часто видеть мелькающие перед собой ноги, целящиеся тебе в тело, в самые его больные точки.
В моей «настоящей» жизни штанга весом восемьдесят килограммов пролетает над твоей головой и задевает кончики волос, словно поглаживает. И не пролетает перед тобой вся жизнь, как в кино, но отчетливо в голове слышится слово: ЖОПА.
В моей «настоящей» жизни стукачей (тех, кто пытается сотрудничать со «следствиями») заколачивают в деревянную тумбочку и выкидывают из окна. Офицеры-уроды покрывают курсантов-уродов, потому что не хотят выносить сор из избы. Потому что хотят все замять. Поэтому нет никаких свидетелей и очных ставок. Закрыть глаза — это меньшее из зол, на которое они способны.
В моей «настоящей» жизни существует негласная должность — смотрящий по училищу по прозвищу Петрович. Перед ним заискивают офицеры, чтобы тот поддерживал зоновские порядки и продолжал заниматься беспределом, во имя справедливости.
В моей «настоящей» жизни ко мне приходит, как к негласному лидеру, полковник-особист и интересуется НАШЕЙ жизнью. Это после того, как две трети личного состава дезертировало и в розыске. Сдержанно его спрашиваю: «А что ты можешь сделать, чтобы я смог жить нормально в этих джунглях, где каждый подонок может считать себя офицером? Что мне делать? Что делать человеку? Что делать патриоту?»
Треск костра и его блики. Где-то поют сверчки. Незнакомец, опершись подбородком в замок из рук и локтями в согнутые ноги, смотрит на меня. Я спрашиваю:
— Когда вы решили стать монахом и уйти сюда? Когда счастье захлестнуло вас? Когда достигли всего в мирской жизни и столкнулись с разочарованием, с мыслью, что некуда идти? Когда досмотрели «Санта-Барбару»? Когда прочли все книги о религии и постигли просветление? Когда убедились, что ваши близкие люди в безопасности и не нуждаются в вашей помощи? Когда и ПОЧЕМУ вы здесь? Ответьте, это очень важно для меня.
Свирк! Свирк! Свирк! — поют свою песню сверчки.
Незнакомец отдергивает взгляд и переводит его в огонь.
— Нет (глубокий вздох), я здесь, потому что был наркоман и преступник. Потому что предал родных и друзей. Потому что убил. Потому что избежал тюрьмы. Потому что разочаровался в себе и своей жизни без цели, которая причиняла много горя тем, кого встречал в этой жизни. Потому что решил, что так будет лучше всем.
Щелк! — стрельнул костер.
Мои мысли: «Если сейчас останусь здесь, не продолжив свой путь, не найдя предназначения, то убегу от себя. Предам всех, кто идет рядом со мной. Они подумают: „Еще один хороший человек сломался и сдался. Что же будет с нами?“ Я предам их, избрав другой путь. Значит, я никогда не подниму головы, и буду думать о том, чего я не сделал в этой жизни. Значит, никогда не прощу себе этого. И потом, я не так уж и грешен, относительно оппонента в этом разговоре, чтобы лишать себя мирской жизни. Я не могу остаться здесь, потому что это не моя жизнь. Я знаю, что моя полна эмоциями и адреналином, а не религиозным формалином с запахом самобичевания. Да, надо что-то менять, но не таким путем. Не так. Не мое».
— Спасибо, — говорю я, встаю и направляюсь к себе в келью. Ухожу в темноту. Незнакомец говорит вслед:
— На острове два здоровых пса без цепи и намордников. После захода солнца они могут укусить любого, кто не назовет их по имени. Первого пса зовут ШАРИК, а второго…
Щелк! — громко щелкнула в костре сырая деревяшка, закричали соло сверчки и прилетевшая непонятно откуда сова громко сказала свое «УГУ». И я был уже далеко, чтобы разобрать имя второй собаки…
…Р-р-р, — глухое грудное рычание раздалось в темноте за сто метров до моего здания. Я остановился, стараясь не шевелиться, и снова вслушался в угрожающее «Р-р-р».
— Шарик, песик! Шарик, хороший песик! — бодро окликнул я пса в темноте, сделав несколько шагов вперед, ожидая, что тот завиляет хвостом и уткнется в ладонь в поисках лакомства.
Р-р-р — раздалось более громко.
Блин! Не Шарик! Ну конечно, как же иначе? Что, это смешно? Эй, там, наверху? Почему это не ШАРИК?! Что, так сложно было просто сделать так, чтобы я дошел без препятствий до места своего сна? А? Не слышу, говори, пожалуйста, в микрофон. Кто говорит? Автоответчик? Позвонить позже? Вне зоны доступа?
Р-р-р… Очертания здоровой псины, похожей на кавказца, которого плохо кормили, вырисовались в темноте, когда я сделал еще несколько шагов. Пытаюсь воспроизвести советы, полученные во время жизни.
— Предохраняйся.
— В бане надевай тапочки.
— Пользуйся своей бритвой.
— Белый цвет полнит.
Блин! Ничего не подходит.
— Собачка, хорошая, пусти меня поспать, — ласково говорю я. Собака пятится и рычит. Мне остается метров пятьдесят до заветной двери.
Р-р-р! — зверь перестает пятиться и замирает в напряжении.
«Сейчас кинется», — подумалось мне.
Прыжок зверя я вижу в лунном свете достаточно четко, и двумя сцепленными в замок руками снизу вверх бью в нижнюю челюсть изо всей силы. Клац! Бух! — животное падает в сторону, слегка задев меня своим весом. Адреналин прыгает в каждой клетке моего тела, я словно пружина разжимаюсь и быстро-быстро бегу к крыльцу, пока собака приходит в себя. Бег всегда давался мне с трудом, но в этот раз я бил свои рекорды. Эх, видел бы меня мой преподаватель физкультуры.
Бах! — хлопнул я дверью, закрыв ее за собой на засов. Повезло же, что она не была на него закрыта до этого.
Гав! Гав! Скр! Скр! Скр! — залаяла собака, скребя когтями по обратной стороне двери. Я поднялся к себе на третий этаж, по стеночке, на ощупь добрался в келью и упал на кровать.
— Что там такое? — спросонья спрашивает чья-то голова, приподнявшаяся от подушки.
— Ничего, спи, — говорю я и, закинув руки за голову, закрываю глаза. Скоро вернемся в ЖИЗНЬ, нужно выспаться…
На обратном пути мы побывали в Софийском монастыре города Пушкин. Священнослужители, обвешанные золотом, словно гангстер-рэперы с канала MTV, произносили нараспев свою речитатив-молитву. Я поставил свечку у иконы Николая-чудотворца, покровителя всех странствующих и ищущих, и вышел покурить. Из собора вышли еще несколько «РЭПЕРОВ-СВЯЩЕННИКОВ» и, сев в тонированные джипы, уехали. Стоянка попов была в изобилии утыкана иномарками, а в сотне метров от собора стояли двухэтажные коттеджи, в которых слуги истинной веры могли отдохнуть от перенапряжения. По одному коттеджу на человека. У домика ухоженный сад и мощенные камнем дорожки. Словно прислуга, послушники убирались в доме по приказу оплывшего жиром человека в рясе. Нас попросили к обеденному столу, отпотчевать чем БОГ послал. Кормили на убой, а на десерт дали по стакану меда. В туалете у них убранство, как в ночном клубе, даже музыка приглушенно играет. Разные места — разные люди. Так и кончилось это маленькое приключение, оставшееся в моей памяти как хорошее впечатление.
Это все, что было хорошего.
Глава 29. Грязные танцы
— Курсант Попов!!!
— Я!!!
— Курсант Кораллов!!!
— Я!!!
— Выйти из строя!!!
— Есть!!!
Выходим. Идет послеобеденное построение факультета, на котором присутствуют все курсы, кроме пятого. Начальник факультета капитан первого ранга Перепалов не может сдержать улыбку при виде двух особо ярких экземпляров в виде нас. Накануне вечером праздновался День учителя в помещении нашего клуба. О! Этот праздник запомнится некоторым надолго.
Должен сказать, что совершив невозможное и не собираясь больше терпеть такого низменного существования, в поисках лучшей доли, я добился приказа из Москвы о своем переводе в училище Ленинского комсомола. Полностью это звучит так: Военно-морское училище подводного плавания имени Ленинского комсомола. В народе ВМУПП расшифровывают как Военно-морское училище ПЕСНИ и ПЛЯСКИ, что как нельзя лучше подчеркивало РАСПИЗДЯЙСТВО и отсутствие всякой дисциплины в курсантских массах, которыми последние почему-то очень гордятся, как каким-то сверхдостижением.
