Давясь от смеха, глядя на нас и прислонив ладошку к срезу фуражки, начальник факультета пытается что-то произнести:
— За… (задумался) за… (опять задумался) за… (хихикает) за исполнение ГРЯЗНЫХ ТАНЦЕВ в клубе училища во время проведения там торжества Дня учителя объявляю вам два наряда на службу.
Вся рота и весь факультет гогочут во все горло. Такого еще не было, такой формулировки. Поначалу я и Артем старались сделать серьезно-грустные лица (мы ведь наказаны), но все же не сдерживаемся и начинаем смеяться вместе со всеми. И стены дрожали от нашего общего смеха.
Глава 30. Еще немного мистического
Есть такое кино «Республика ШкиД». В нем показывают жизнь детей-сирот в приюте. По сюжету они убегают из него и пытаются попасть в Крым, потому что там тепло и яблоки. Так вот, для тех, кто не знает, здание этого приюта существует и поныне в нашем мире. Здание располагается у метро «Балтийская», напротив небольшого памятника Лермонтову. Сейчас в его стенах располагается учебный корпус Военно-морского института им. Петра Великого, по старому ВМУПП им. Ленинского комсомола. На втором этаже здания висят черно-белые фотопортреты адмиралов. Для меня это было очень жуткое место, хоть и проходил мимо него каждый день в столовую. Сильная энергетика непонятной природы исходила сильней всего от фотопортрета одноглазого адмирала со шрамом на лице, в белом кителе с орденами. На стене под изображениями виднелись плохо замазанные пулевые отверстия.
В этом училище я находился относительно недавно, только перевелся из другого, и ничего про это место не знал. Но однажды, стоя с еще семью курящими курсантами возле лестницы, ведущей на камбуз этажом выше, я спросил у Башкирова:
— Там, на втором этаже, дырки от пуль в стене… Кто-то охотился с «Калашниковым» за мышами?
Башкиров был добрым парнем, с огромным, как мне тогда казалось, багажом знаний, касающихся философских и вечных вопросов. Поэтому я часто любил с ним рассуждать о религии и существовании параллельных миров. Его тоже считают странным. Он, с серьезным лицом, придвинулся ко мне ближе и заговорил:
— Ты, конечно же, можешь не верить, твое дело. Я, например, верю, потому что что-то чувствую здесь. Не могу объяснить это, но что-то чувствую.
(Дальше продолжу рассказ от первого лица, чтобы было легче уйти от грамматических ошибок).
Говорят, около трех лет назад на втором этаже в этом здании, как и сейчас, стояла вахта, охраняющая запертый до утра учебный корпус от возможных грабителей или воров. Разница в том, что в то время на эту вахту выдавали автомат. И вот, в одну ночь дежурный курсант сидел за столом и читал газету. Было давно уже за полночь, и беспокоиться было не о чем, как и нечем заняться. Закинув ноги на стол, он уткнул в колени угол печатного издания и, пробегая по его строчкам глазами, ел семечки — русский попкорн, сплевывая шелуху в целлофановый пакет. Отодвинув в очередной раз газету в сторону, чтобы стряхнуть с одежды шелуху, дежурный увидел боковым зрением стоящую в нескольких шагах от него девочку. Не успев среагировать, он уткнулся опять в газету и только потом начал покрываться холодной испариной от осознания увиденного. Курсант резко, с хлопком, как бы желая напугать кого-то, положил печатную продукцию на стол и чуть не упал со стула, рывком снимая со стола ноги. На расстоянии вытянутой руки перед ним стояла девочка с длинными волосами, заплетенными в косички, одетая в какие-то лохмотья.
— Теперь ты водишь! — сказала девочка и, засмеявшись, убежала куда-то сквозь стену.
Дежурный схватил автомат и в состоянии легкого шока, подошел к двери, ведущей в том направлении. Осмотрел печать: цела. За стеной вновь раздался звонкий заливистый детский смех, и дежурный ногой выбил дверь.
Бах! — эхом разнеслось по этажу, и тишина вновь заняла главенствующую позицию, когда парень зашел внутрь. Биение сердца гулко отдавалось в его ушах, заставляя крепче сжимать автомат. Никого не обнаружив, он закрыл перед собой дверь и повернулся на сто восемьдесят градусов, уже готовясь пойти и доложить все дежурному по училищу. Но на пути перед его взором, облокотясь о бетонный арочный проход, стоял худой подросток лет тринадцати, в кепке, и с хрустом ел яблоко. Хрум. Хрум. Чавк. Чавк. Чавк.
— Дяденька, вы мою сестренку не видели? А то она у меня такая озорница, вечно куда-нибудь убегает.
Дежурный побледнел и вскинул автомат:
— Кто такой?! Почему здесь?! Стоять, стрелять буду!!!
— Ха! Ха! Ха! — держась за живот, засмеялся мальчик и растворился в воздухе.
Вахтенный до побелевших костяшек сжал в руках автомат и нажал на спусковой крючок. Пули с соответствующими громкими хлопками устремились в то место, где секунду назад стоял чавкающий подросток, и врезались в стену. Магазин быстро опустел, и в тишине, нависшей в запахе пороховой гари и учащенного дыхания парня, стал слышен еще один звук. Звук тяжелых шагов и чего-то звякающего приближался к нему со спины. Боясь повернуться, дежурный все же сделал это и увидел перед собой того самого адмирала с фотопортрета. Тот смотрел на дежурного единственным глазом и, прихрамывая, двигался к нему. С каждым шагом ордена и медали на его белом кителе брякали друг о друга, и звон разносился по этажу. Страх на некоторое время парализовал парня. Казалось, что замер не только он, но и его легкие и сердце. Он не дышал, глядя на приближающегося одноглазого адмирала с недоброй улыбкой на лице.
Палец вахтенного жал на гашетку, но в магазине кончились патроны, и сухой треск ударного механизма вторил звону медалей призрака. Дежурный попятился, доставая второй магазин. Дрожащими руками он пытался вставить его в разъем. Казалось, что вечность это у него не получалось, но все-таки удалось. Щелкнув затворным механизмом, он нажал на спусковой крючок. Пули со свистом проходили сквозь адмирала и врезались в стену, вырывая куски бетона, не причиняя вреда адмиралу. Бросив бесполезный автомат, вахтенный убежал к дежурному по училищу, где все и рассказал. Конечно же, караул, поднятый по тревоге, прибежал на этаж и ничего не увидел, кроме дыр в стене и валяющихся гильз. Поверить — не поверили, но вахту на всякий случай отменили. А потом, как ты сам видел, неаккуратно замазали стены, чтобы не кидалось в глаза. Вот так.
От этого рассказа захотелось курить. На часах восемь вечера.
— У тебя не будет сигареты? — спросил я у соседа слева.
— На, — протянул он пачку красного LM. Я взял одну и прикурил. Сигарета курится три с половиной минуты. За это время можно подумать немного о жизни, а в данный момент — об услышанном. Нужно будет ему рассказать про случай в Низино, этот не будет смеяться и говорить, что я выдумщик. Вдох — легкие наполняются терпким дымом, и учащается сердцебиение из-за сужения сосудов. Выдох — табачное облако врывается в атмосферу возле лица и приобретает витиеватую форму сливок, налитых в чашку кофе.
Откуда-то сверху по лестнице на площадку, которую временно оккупировали мы, спускается девочка лет десяти. Одета она просто, даже, правильней сказать, бедно. Какой-то безразмерный закатанный в рукавах темный свитер грубой вязки, испачканный в саже. Штаны серого цвета, левое колено в заплатках. Ботинки, болтающиеся при каждом шаге на ступнях, явно на несколько размеров больше. Она спускается к нам и начинает попрошайничать сигарету.
— Дяденька, дайте сигарету. Меня мама послала. Мама просила принести сигарету. Дяденька, ну пожалуйста, дайте сигарету…
В нашей курсантской жизни у нас очень мало денег, и поэтому каждая пачка строго отсчитана из месячного бюджета. Потому все ей отказывают в таком табачном одолжении.
— Мама меня послала… — продолжает канючить девочка.
— Нету, — развожу я руками в стороны.
Девочка убегает наверх, напоследок осыпая нас матерными словами, ругательствами и проклятиями… Проходит еще несколько минут, прежде чем недобрый холодок пробегает по моей спине.
— Парни, — говорю я, — какого хрена здесь делала эта малявка? И откуда она пришла? Что там, наверху?
— Хрен знает, давай посмотрим, — говорит кто-то из курящих, и мы идем по лестнице вверх. Только мой рассказчик, Башкиров, стоит белый, как мел и ничего не говорит.
Наверху, куда убежала девочка, мы обнаружили толстую арматурную решетку, через которую и коту не протиснуться. На решетке висел закрытый амбарный замок. Верх ее упирался в потолок, а низ — в пол небольшого холла, который она отгораживала. Холл в нескольких метрах заканчивался у стены с маленькой, похожей на окно, металлической дверью, на которой висел еще один замок, чтобы никто не проник на чердак.
— Закрыто, — констатировал я, подергав решетку и замок.
— Вот, блин. А куда она убежала? — спросил кто-то из курсантов.
— Хрен знает, — ответил другой. И мы все вместе медленно попятились назад по лестнице, не поворачиваясь спиной к решетке. Выйдя на улицу, я спросил у Башкирова:
